Вернёмся, однако, к проблемам философии. Через двадцать лет философы стали более осторожными и писать уже стали чуть-чуть по-другому. Истину стали определять как «адекватное отражение объекта познающим субъектом, воспроизведение его таким, каким он существует сам по себе, вне и независимо от человека и его сознания»[9]. Однако в этой дефиниции ничего не говорится о качествах воспринимающего субъекта (обычный человек и дальтоник воспринимают цветовое окружение совершенно по-разному). Как понимать воспроизведение? Если перед десятью художниками посадить красивую девушку и попросить их написать её портрет, то все портреты окажутся разными. Какой из них следует считать истинным? Ведь ещё болгарский философ академик Тодор Павлов определял истину как высшую форму субъективного отражения объективной действительности[10]. Однако мы должны помнить и предостережение Гегеля: истина отсутствует, «если всё рассматривается только с субъективной точки зрения»[11]. В этом тезисе следует обратить особое внимание на слово «только». Субъективная точка зрения не отрицается, но она должна чем-то дополняться. Об этом же писал и Г. В. Плеханов: «Истина относится не только к субъекту, а также к объекту»[12].
Прошло ещё несколько десятилетий. Философы стали ещё более осторожными. «Истина» – «категория философии и культуры, обозначающая идеал знания и способ его достижения (обоснования)»[13]. Настолько абстрактно, что под это определение подпадает всё. И всё можно отвергнуть. В этом смысле обращает на себя внимание последнее слово – «обоснование». Избрал «верный» способ обоснования – получил истинное знание; избрал неправильный способ – и истина растворилась, исчезла.
Приведу ещё одно «словарно-энциклопедическое откровение»: «истина» – «понятие, подвергающееся своего рода деонтологизации в неклассической философии»[14]. Вряд ли можно понять этот тезис без специальных дополнительных пояснений. В переводе же на понятный русский язык это означает приблизительно следующее: истины нет, её и не может быть; есть только различные интерпретации факта, события, явления. К чему это может привести (и постепенно уже приводит) в праве, покажу чуть позже. Это типичная позиция постмодернизма, который приходит (по сути дела, уже пришёл) на смену идеологии либерализма. Для постмодернизма истины как таковой не существует. Всё, что говорит и делает человек, – истина. Миллионы людей – миллионы истин. Человек в этой мешанине также исчезает. Он превращается в никому не нужный и никому не интересный винтик. Очень часто – в винтик со сбитой резьбой, но это исключительно его, винтика, проблемы.
Философия постмодернизма загоняет проблему изучения истины (как, впрочем, и многие другие проблемы) в тупик: истины нет, по знать её невозможно. Тогда зачем вообще что-то изучать и стремиться к познанию? И зачем тогда вообще человеку жить? Отсюда и фрустрация, и суицид, и массовая паранойя, и многие другие прелести свободного общества. Вот к чему приводит безобидное, казалось бы, занятие поиска истины. Конечно, причинные связи не такие линейные, но они есть и они зримо просматриваются.
Справедливости ради следует отметить, что словарно-энциклопедические подходы – это ещё не вся философия. Сегодня существует достаточно большой объём современной философской литературы, в которой идеи постмодернизма не являются превалирующими и даже не очень заметны. И это тоже показатель. Обычно в словарях и энциклопедиях отражаются самые последние достижения и описываются господствующие позиции, а остальные упоминаются, если в этом есть нужда. У нас в последнее время получается по-другому. Но это уже иной вопрос, хотя и он, как мы видим, имеет отношение к поиску истины.
Ещё одно общее замечание. Большинство авторов, определяющих истину, подчёркивают её адекватное отражение объективной реальности. Вроде, всё верно. Но вот уже несколько десятилетий, как мы имеем дело, в том числе, и с виртуальной реальностью. Это тоже реальность, но совсем другая. Как быть с ней? Возможно ли её адекватно отразить в нашем сознании и получить некое новое знание? Будет ли это знание истинным?
А как было раньше с ответом на вопрос: «Что есть истина?»
Как я уже отмечал, философы всегда обращались к проблеме истины и истинного. С древнейших времён до наших дней.
Например, Секст Эмпирик, выдающийся античный философ конца II – начала III века, последний представитель античного скептицизма, много внимания уделял этой проблеме и даже составил весьма подробный обзор взглядов на неё своих предшественников (Ксенофан, Ксениад, Анахарсис, Протагор, Горгий и др.)[15]. При этом он подчёркивал, что «никого из философов нельзя называть критерием истины»[16].
Сам он определял истину весьма своеобразно, утверждая, что «истина есть тело, истинное же существует в качестве бестелесного»[17]. Позже он уточнил, что истина – «тело, ибо она знание, выясняющее всё истинное»[18]. Причём истинное – нечто простое, а истина «состоит из знания многих истинных вещей»[19].
Последующие поколения философов также уделяли большое внимание этой проблеме. Не имея ни возможности, ни цели дать даже краткий обзор этих воззрений, приведём лишь отдельные, наиболее яркие или наиболее характерные фрагменты.
Многие философы подчёркивали, что истина имеет строго выраженный темпоральный характер. Истина – дитя времени[20]. Тот же Секст Эмпирик утверждал, что «истина существует не в смысле совершенной непонятности, но что она понятна в меру достижимости для человеческого разума»[21]. Но разум человека развивается, и то, что ему было недостижимо вчера, становится обыденным чуть позже. Разуму доступно всё. Или почти всё.
Раз истина тесно увязана со временем, значит, нет истины на все времена. А раз так, то «достаточный и в то же время всеобщий признак истины не может быть дан»[22].
Истина – отражение реальности. Но реальность изменчива, значит, с изменением реальности меняется и истина. Эти изменения происходят с течением времени. Поэтому истина и есть дитя времени. Время и истина тесно увязаны друг с другом. Истины не существует вне времени.
В то же время «истина терпима, так как она уверена в самой себе, так как она знает, что, собственно говоря, ничто не может быть против неё, ибо и в другом, и в заблуждении она познает самое себя, так как она, кроме того, убеждена, что жизнь может представлять бесконечное единство сущности, только как бесконечное многообразие и разнообразие… в истине нет страха»[23]. И далее: «Свобода – единственная печать истины»[24].
Выходит, у истины всё же есть некий всеобщий признак: это её свобода. Но он очень труден для понимания и усвоения.
Истина как таковая, по мнению Гегеля, «заключается по существу своему в процессе познания»[25]. Эту мысль очень удачно развил Ф. Энгельс: «Истина, которую должна познать философия, представлялась Гегелю уже не в виде собрания готовых догматических положений, которые остаётся только зазубрить, раз они открыты; истина теперь заключалась в самом процессе познания, в длительном историческом развитии науки, поднимающейся с низших ступеней знания на всё более высокие, но никогда не достигающей такой точки, от которой она, найдя некоторую так называемую абсолютную истину, уже не могла бы пойти дальше и где ей не оставалось бы ничего больше, как, сложа руки, с изумлением созерцать эту добытую абсолютную истину»[26].
Таким образом, истина – это всегда процесс. Невозможно познать истину, стоя на месте и тупо созерцая нечто, что окружает тебя. Особенно если это нечто не меняется. Но если мобильность окружающего мира высока, то это волей-неволей заставляет человека каким-то образом оценивать происходящие изменения и стараться получить ответ на самый простой вопрос: «Что происходит?»
Каков путь познания истины? Можно раскрывать истину путём построения системы доказательств, используя мнения авторитетов, прибегая к сравнениям, примерам, ссылкам и т. д. И стремиться охватить максимальное количество фактов, максимально расширить пространство поиска.
Можно избрать и другой путь: стремиться низвергнуть любое, пусть самое маленькое, сомнение, двигаться вперёд маленькими шажками, решая вопрос за вопросом, количество которых по мере продвижения вперёд будет нарастать и нарастать. Таким образом можно будет тщательно изучить и всесторонне осветить маленький кусочек проблемы, а всё остальное останется в темноте. И чем ярче будет освещаться познанный и изученный кусочек, тем темнее будет всё непознанное.
Ф. Бэкон по этому поводу восклицал: «Разве не разумнее было бы в большом зале зажечь одну большую свечу или люстру со множеством различных светильников, чтобы осветить сразу всё пространство, вместо того чтобы обходить каждый уголок с маленькой лампадой в руке?»[27]
