Тех, двоих, нельзя было осудить, как убийц. Их судьей была совесть...
...В другом деле речь шла не об убийстве, а «всего-навсего» о краже. Одна женщина — назовем ее Пашковой — подала в прокуратуру заявление с перечнем украденных у нее вещей. Возможно, это были ее любимые вещи, она помнила даже самые малые подробности каждой из них — и цвет, и карманы, и заплаты...
Когда на рынке задержали подозрительного субъекта, торговавшего женской одеждой, Пашкову попросили взглянуть на изъятую у него кучу платьев, кофточек и жакетов, Сделали это «просто так», на всякий случай, по неистребимой привычке криминалистов сто раз проверять и перепроверять. «Просто так» — потому что среди изъятых вещей заведомо не было ни одной, похожей на вещи Пашковой: подробное их описание следователь знал наизусть.
И что же вы думаете? Пашкова тотчас опознала свой жакет. «Помилуй бог, — сказал следователь, — да он же черный, а у вас написано: «жакет серый». Как это объяснить?»— «Как хотите, — сказала Пашкова, — а жакет мой. Да я его по одним только пуговицам из тыщи узнаю. Вот, пожалуйста, и юбка от него осталась!»
Костюм послали на химическую экспертизу. Юбку поначалу отложили в сторону, а жакет погрузили в двухпроцентный содовый раствор и стали его нагревать. Жакет серел на глазах!.. Зато чернел раствор: в него бойко «сбегала» краска.
Потом настал черед юбки. Химическим путем исследовали состав волокон (шерсти и хлопка) и состав первоначального (фабричного) красителя юбки и жакета. Различий не было. Совпал и рисунок ткани.
...В этом доме пролилась кровь человека. На сей счет у следователя не было сомнений, но и улик тоже не было. Их полагалось найти. Найти — или признать свою уверенность чрезмерно поспешной.
А обыск, увы, ничего не дал. Если, конечно, не считать золы в большой русской печке. Обыкновенной золы, которой и не могло там не быть. Дело, однако, в том, какой золы.
Сначала ее разглядели под микроскопом. Глазу предстали полуобуглившиеся кусочки ткани вафельного переплетения, Они очень напоминали остатки полотенца. Потом мельчайшие хлопья золы растворили на предметном стекле в капле серной кислоты и роданистого аммония: капля окрасилась в красный цвет. Это — верный признак присутствия железа. А железо означает кровь!..
Когда сожгли для пробы кусок чистого вафельного полотенца и проделали с золой ту же операцию на предметном стекле, в ней оказалось почти вдесятеро меньше железа, чем в золе, изъятой из печи «подозрительного» дома.
Улика была настолько убедительной, настолько неотразимой, что сраженная ею хозяйка дома рассказала всю правду. Она рассказала, как вытирала тряпками и полотенцами кровь с пола и как потом жгла их в печи, абсолютно убежденная в том, что навсегда уничтожает следы своего злодеяния.
...Нитки, веревки, пакля, ткани рассказывают судебным химикам такие удивительные подробности, которые подчас решают участь преступника.
Однажды в саду нашли труп повесившейся женщины. О своей страшной находке соседи сообщили в милицию. Приехал следователь, приехал врач. Ничто пока еще не говорило за то, что это убийство. Но не было уверенности и в том, что женщина решила порвать с жизнью сама.
Началось следствие. Веревку, на которой висел труп, подвергли криминалистической экспертизе: исследовалась поверхность веревки, а также расположение и направление волокна в местах ее соприкосновения с деревом. И веревка поведала о трагедии.
Когда человек уходит из жизни сам, смятые волокна веревки всегда располагаются в разных направлениях, потому что веревка подвергается трению о кору дерева дважды: сначала в одном направлении — при перебрасывании ее через дерево, а затем в противоположном — под тяжестью тела. На этот же раз волокна поверхностного слоя веревки располагались только в одном направлении.
Отсюда эксперт А. А. Выборнова, из практики которой взяты, кстати, и три предыдущие истории, сделала вывод, что труп был подтянут на веревке, переброшенной через ветку дерева. Это заключение послужило решающей уликой против подозревавшегося в совершении убийства преступника, а дальнейшее расследование подтвердило эту версию.
Как и физика, как и другие науки, химия кладет на алтарь правосудия свои последние достижения. Они помогают криминалистам преодолеть трудности, которые вчера еще казались неразрешимыми. Они облегчают труд юристов. Они отвоевывают у преступников все новые и новые бастионы, которые до сих пор казались им надежным укрытием от снайперского огня юстиции.
Женщина, сжигавшая уличавшее ее вафельное полотенце, не отличалась оригинальностью. Многие уповают на «очистительный огонь»: случается, и не раз, что преступники жгут компрометирующие их предметы, видя в этом самый надежный путь к спасению. Но, как мы видели, спасения нет, и на этом пути — тоже.
Обнаружить присутствие железа — задача не из труднейших: для этого достаточно и миллиграмма золы! А если сожжена бумага, например важный документ или письмо, которое нужно прочитать, ибо именно в тексте заключено то, что интересует следствие? Как тогда?
Это очень сложное дело — возродить текст из пепла. И даже не потому, что его сожрал огонь: с этим криминалисты давно справляются, если только хлопья сожженной бумаги удается доставить в лабораторию. Но в том-то и беда, что это не всегда удается: только притронься к ним, и они крошатся, превращаются в труху.
На помощь криминалистам пришли полимеры — получаемые синтетическим путем высокомолекулярные органические соединения. У них есть удивительное свойство: при нагревании они становятся сначала высокоэластичными, а при более высокой температуре приобретают текучесть. Химики научили полимеры создавать эластичные пленки большой прочности.
Сначала на это свойство полимеров обратили внимание вовсе не криминалисты, а хранители книжных сокровищ. Экспериментальная лаборатория отдела гигиены и реставрации книг Государственной библиотеки СССР имени В. И. Ленина предприняла попытку бороться при помощи полимеров с грустными последствиями старости своих пациентов. Старость никого не красит. Людей она метит морщинами, сухостью и дряблостью кожи. Бумагу почти тем же: трещинами, хрупкостью, потерей прежнего цвета. Происходит это оттого, что связи между волокнами бумаги ослабляются. Полимеры как раз и помогают их укрепить.
Библиотеке они помогли сохранить немало старинных книг. Страницы, покрытые прозрачней и прочной пленкой из полимера, переставали бояться старости. Они как бы замирали в том состоянии, в каком их заставал полимер. Время утратило власть над ними.
Опыт библиотекарей, перенятый ими у химиков, позаимствовали и криминалисты. Если сожженный документ (и не только сожженный: любой лист ломкой, крошащейся бумаги) облить с обеих сторон полимерной пленкой, за его дальнейшую судьбу можно уже не опасаться. Только что боявшийся даже дуновения ветра, он обретает и прочность, и гибкость, и силу: его трудно разорвать, невозможно погубить водой. И в то же, время ничто не мешает «оживить» те слова, которые огонь сделал невидимыми: пленка прозрачна.
Это лишь один пример могучего вторжения новейшей химии — рука об руку с другими науками — в лаборатории криминалистов. Таких примеров немало, а значит, немало и новых побед на «незримом фронте» борьбы с преступностью. Но ни физика, ни химия не стоят на месте. Каждый день приносит нам радость новых открытий — захватывающих дух, поражающих воображение. Их с надеждой и радостью ждут криминалисты, от оснащенности, боеспособности и мужества которых во многом зависит мирный труд и мирный отдых честных людей.
Сначала их было двое: Виктор Пономарев и Павел Крапивин — давние знакомцы, с одного двора.
Пономарев приходил домой рано: он учился в институте неподалеку. Отшвырнув в сторону палку, он сбрасывал пальто, пиджак и валился на диван. Двенадцатилетняя сестренка подкладывала ему под голову подушку, занавешивала окно, бежала на кухню разогревать обед. Матери никогда не было дома. Она работала врачом в двух поликлиниках. Ее заработок кормил семью — сын всю свою стипендию тратил на развлечения.
Пообедав, он снова ложился «немножко вздремнуть». Так проходило часа три-четыре. Потом забегал на огонек Крапивин: он тоже учился в институте, но ему приходилось ездить на электричке, и за это он ненавидел институт лютой ненавистью. «Уйду, — грозился он дома, — завтра же уйду». — «Попробуй только», — сурово говорил отец и убегал по своим делам; ему было не до этого.
Приятели жаловались друг другу на жизнь. Лучшие годы проходили впустую. Зачем-то надо было ходить на нудные лекции, сдавать какие-то экзамены... Добро бы за это платили хорошие деньги. Но стипендии Пономарева едва хватало на три вечера в ресторане. Крапивин, как обеспеченный, стипендии вообще не получал. А сколько вытянешь из отца?
