Рядом с этими названиями государство обозначается, как и у греков, названием народности, – как и вообще populus и gens означают государство[117].
Эволюция государственных отношений в германском мире точно отражается в языке. Немецкое “Reich”, соответствующее латинскому “regnum”, и производным “régne”, “regno”, “reign”, означает первоначально господство, и именно княжеское[118]. То же относится к происшедшим от латинского “imperium” выражениям “imperio”, “empire”. Общего термина, который обнимал бы как монархии, так и республики, не существует, тем более что государственно-научная литература на местных языках появляется лишь в XVI в. Кроме того, упомянутые названия применяются лишь к более значительным государствам. В латинской литературе употребляются и древнеримские термины, причем, однако, civitas по общему правилу означает городское государство[119].
Резкую противоположность античному воззрению составляет обычное в средневековой терминологии для обозначения государства название земля, terre, terra. Перемещая центр тяжести государства в его территориальный элемент, оно находится в соответствии с историческим фактом значительного преобладания в ту эпоху негородских государств и с тем значением, которое прибрела земля как основа политической силы[120]. Хотя этот термин применим и к крупным, и к мелким государствам, ему недостает, однако, полной определенности, так как, с одной стороны, он не обнимает городских государств, а с другой – им обозначаются также негосударственные образования, местности и провинции. Этот термин не потерял до сих пор своего значения. В Германии официально употребляют термин «земские законы» (Landesgesetze), а в науке для обозначения права членов союзного государства получило право гражданства выражение “Landesstaatsrecht”. Термин «ландтаг» для обозначения палат еще напоминает о старом территориальном государственном праве. В Венгрии немецкое издание венгерских законов также официально называется Landesgesetzsammlung.
Потребность в общем, обнимающем все государственные образования, современном термине впервые получила удовлетворение в Италии. К разнообразным итальянским государствам не подходили названия regno, imperio, terra, как и слово città не передавало государственного характера Венеции, Флоренции, Генуи, Пизы. Из имевшего многочисленные значения слова stato, первоначально присоединяемого к названию города (stato di Firenze и т. д.), образуется затем совершенно отвлеченный термин, применимый ко всякому государству, будь то монархия или республика, крупное или мелкое, городское или сельское государство. Якоб Буркхардт полагает, что первоначально lo stato назывались правители вместе с их приближенными, и затем это название узурпировало значение всей территории как целого[121]. Вероятнее, однако, что оно означает, соответственно, status древних, устройство, порядок. Употребление слова stato в этом значении представляется доказанным уже для начала XV столетия[122], а в начале XVI столетия оно является уже общепризнанным термином для обозначения всякого государства. С зарождением со временной идеи государства найдено и соответственное слово. Это явно видно из того положения, которым Макиавелли начинает свой трактат “Principe”: Tutti gli stati, tutti i dominj che hanno avuto et hanno imperio sopra gli uomini, sono stati e sono e repubbliche о principati[123].
В течение XVI и XVII столетий, этот термин проникает затем во французский, английский и немецкий язык. Во Франции еще Боден (1576) употребляет для обозначения государства слово république, estat же означает у него определенную форму государства, почему он и говорит об estat aristocratique и populaire[124], но несколько десятилетий спустя Loyseau[125] употребляет уже слово estat в том же широком значении, как Макиавелли соответственное итальянское слово. В Германии значение status долгое время остается неопределенным. В начале XVII столетия впервые начинают говорить о status reipublicae, в смысле «весь status», т. е. «общее состояние всех дел страны» в противоположность «штату» придворному, военному и т. д. (Hofstaat, Kriegsstaat и т. д.)[126]. Впоследствии говорят также о status publicus. Терминология еще долго, однако, остается весьма неопределенной, и тем же словом означается двор, или палата князя[127]. Лишь в течение XVIII в. термин, под влиянием государственно-научной литературы, консолидируется таким образом, что без дальнейших определений означает все политическое целое. Процесс завершается лишь в последние десятилетия XVIII в. в соответствии с проникающим в общее сознание превращением территорий в государства. Слово «государство» имеет еще, однако, двойственное значение, следы которого можно проследить вплоть до настоящего времени. Staat’ом называется также провинция или область с особым устройством[128]. В этом смысле официально говорят о королевско-прусских штатах как землях одного князя, являющегося в то же время королем Пруссии. Еще теперь прусские законы обнародуются в «Собрании узаконений королевско-прусских государств» (Gesetz-Sammlung für die Königlichen Preussischen Staaten)[129].
Точно так же в Австрии, в патенте 11 августа 1804 г., которым Франц II принял титул наследственного австрийского императора, говорится о «нераздельном владении нашими независимыми королевствами и государствами» и о «наших королевствах и других государствах», что на современном официальном языке означает не что иное, как «королевства и земли», как это ясно видно из дальнейшего обозначения германских наследственных земель (Erblande), входивших еще тогда в состав Германской империи, «наследственными государствами»[130]: «государство» употреблено здесь в том же значении, в каком оно употребляется в Пруссии. То место патента, где говорится о «союзном австрийском корпусе государств» (Staatenkörper), отнюдь не представляет поэтому признания австрийских земель государствами.
В акте отречения Франца II от 6 августа 1806 г. император объявляет, что он впредь будет управлять своими германскими «провинциями и имперскими землями» «в их соединении со всем австрийским государственным корпусом» как император Австрии. Какие бы то ни были государственно-правовые выводы из всех этих обозначений следует признать совершенно недопустимыми. Но характерно, что даже обе германские великие державы вплоть до распадения империи не знали в своей официальной терминологии строго отграниченного понятия государства[131].
Рядом с «государством» и теперь еще для обозначения политического общения употребляются и другие названия. Во внешних отношениях государство называется державой. Macht, puissance, potenza, power – выражения, обычные в дипломатическом языке. Под влиянием античного словоупотребления – именно через посредство jus gentium – для обозначения государства употребляется также слово «народ» (Volk, nation, nazione)[132].
Немецкое Völkerrecht и изобретенный Бентамом термин «интернациональное (международное) право» означают право, нормирующее отношения между государствами. Последний термин особенно неточен и может вводить в заблуждение. Вернее было бы вместо jus inter gentes или nationes говорить о межгосударственном праве. Но терминология не всегда следует логике. В научном же отношении ни один термин не представляет таких удобств, как термин «государство», настолько уже отвлеченный, что с ним не связываются более какие-либо побочные представления, которые делали бы его двусмысленным и потому неудобным[133].
Глава шестая. Существо государства
I. Приемы изучения государства
Прежде чем приступить к разрешению важнейшей и труднейшей основной проблемы учения о государстве – познанию природы государства, – необходимо предварительно выяснить те возможные точки зрения, с которых государство может быть познаваемо.
Государство занимает, прежде всего, определенное место в совокупности мировых явлений, оно представляется нам частью космоса и с тем вместе реального в смысле объективного, вне нас находящегося[134]. Оно есть совокупность событий, происходящих в пространстве и во времени. Эти события должен бы уметь воспринимать и тот, кто ничего другого о человеке и его целях не знал бы, ибо существующее вне нас реальное как таковое лишено психического содержания. Так мы наблюдаем и познаем социальные действия определенных, ниже нас стоящих на зоологической лестнице, видов животных. События в пчелином улье, в муравейнике мы воспринимаем, не будучи еще по одному этому в состоянии правильно истолковать их. Еще и теперь наука далеко не выяснила, на каких органических или психологических силах основаны инстинкты, вызвавшие к бытию эти общества животных, т. е. точно нам известны лишь внешние, протекающие во вне события, но не силы, действующие изнутри, в каждом члене общества. Мы непроизвольно толкуем их по аналогии с фактами нашего внутреннего мира. Если бы мы были лишены последнего, мы вообще воспринимали бы в таких обществах нечеловеческих организмов лишь пеструю, бессодержательную смену явлений.
