следует отделить их от традиционной системы уголовной юстиции, предельно сократив в отношении делинквентов формальные санкции, заменяя их неформальным или мягким формальным подходом;
• возможно большее число правонарушителей должно оставаться в своей общине, как можно меньшее их число должно осуждаться к лишению свободы, которое максимально заменяется альтернативными мерами воздействия.
Мы еще не раз будем возвращаться к этим проблемам, особенно в части IV книги.
Теории социального контроля
Сторонники теорий социального контроля (подробнее о нем см. гл. 15 настоящей книги) сосредоточивают внимание на реакции общества на преступность (вообще девиантность) и ответной реакции преступников (девиантов) на давление социального контроля.
А. Рейсс (1951), Ф. Най (1958), М. Гоулд (1963) исходили из роли социального контроля в противостоянии девиантному, преступному поведению. Они считали, что законопослушному, конформному поведению следует обучать. При успешной семейной социализации человек не будет совершать противоправные деяния. Внутренний контроль (самоконтроль) хорошо социализированного индивида намного эффективнее внешнего, формального контроля.
Г. Сайкс и Д. Матза (1957) [260] обратились к реакции правонарушителя на предъявляемые требования. По их мнению, во избежание санкций девианты прибегают к различного рода самооправданиям, «нейтрализации», причем средства самооправдания черпают из норм самого общества. Сайкс и Матза выделяют пять типов нейтрализации:
1) отрицание ответственности (правонарушитель сам жертва обстоятельств);
2) отрицание вреда (никто не пострадал – автомобильная кража лишь «позаимствование», а драка членов шайки – их личное дело);
3) отрицание наличия жертвы (потерпевший «сам виноват», «он такой»);
4) осуждение осуждающих (грибоедовское «а судьи кто?);
5) ссылка на высшие соображения (деяние во имя дружбы, чтобы не быть предателем).
Кроме того, Матза считает, что молодой человек из низших слоев имеет возможность лавировать, «дрейфовать» (отсюда – концепция «дрейфа») между различными социальными нормами, осуждающими и допускающими те или иные формы поведения. Большинство делинквентов, став взрослыми, перестают «дрейфовать», переходя ко вполне конформному (законопослушному) поведению. [261]
По мнению В. Реклесса и С. Шохэма (1963), нейтрализация нередко основана на эрозии социальных норм: «нормальность» потребления алкоголя, допустимость внебрачных половых связей, распространенность магазинных краж и т. п.
Т. Хирши в своей книге 1969 г. заметил: «Мы все животные и потому все естественно способны совершать преступления». [262] Преступления совершаются в результате ослабления социальных связей. Противостоять этому могут тесные узы, связи социальных групп, таких как семья. Хирши называет наиболее важные элементы социальных связей: привязанность (симпатии), обязательства (ангажированность), вовлеченность, вера (убежденность). Свою концепцию социальных связей Хирши обосновывает на материале проведенных им эмпирических исследований (опрос-самоотчет 5,5 тыс. учащихся городских школ в Сан-Франциско). Основной результат опроса: чем теснее подросток связан с родителями, чем успешнее его учеба в школе, чем больше он вовлечен в конформные виды деятельности, тем меньше его шансы стать правонарушителем. И наоборот.
Теории конфликта
Под этим названием объединяется значительный круг криминологических концепций, берущих свое начало от социологических теорий конфликта, связанных с именами К. Маркса, Г. Зиммеля (1858–1918), Р. Дарендорфа (р. 1929), Л. Козера. [263] Их общая суть – вскрытие конфликтной природы социального бытия, в отличие от структурно-функционального подхода (Э. Дюркгейм, Т. Парсонс, Р. Мертон и др.), тяготеющего к порядку, равновесию, устойчивости.
По определению Козера, конфликт – это такое поведение, которое влечет за собой борьбу между противными сторонами из-за дефицитных ресурсов и включает в себя попытки нейтрализовать, причинить вред или устранить противника. [264]
Криминологи, придерживающиеся теорий конфликта, также считают, что «конфликт есть естественное состояние человеческого общества». [265]
Одной из первых криминологических теорий конфликта была концепция конфликта культур Селлина, о чем говорилось выше.
Дж. Волд разработал теорию группового конфликта (1958). Каждый индивид и каждая социальная группа стараются сохранить или повысить свой статус. В результате возникают конфликты, нередко порождающие преступления. С точки зрения Волда, «преступность есть феномен, обязательно сопровождающий социальные и политические конфликты, ведущиеся с целью удержания или улучшения позиций групп в борьбе за власть в обществе». [266]
Более общая теория конфликта разработана О. Тэрком (p. 1934) [267] и Р. Куинни (p. 1934). [268] В обществе постоянно идет борьба за власть. В этой борьбе властные структуры используют криминализацию (провозглашение тех или иных действий преступными) в целях давления и подавления. «Криминализация – это скорее методика ослабления позиций противника, чем основанная на справедливости будничная работа по поддержанию контроля за преступностью». [269] В руках властной структуры орудием борьбы выступает не только процесс криминализации нежелательных, с ее точки зрения, деяний, но и реализация уголовного запрета. И этот процесс носит избирательный характер: уголовный закон применяется против неугодных лиц и «молчит», когда дело касается «своих» («селективность» полиции и уголовной юстиции).
Теория конфликта, по Куинни, базируется на представлении о человеке и обществе как процессе, конфликте, власти и социальном действии. Конфликт между людьми, социальными структурами или элементами культуры является нормальным состоянием общественной жизни. Опыт учит, что мы не можем достичь согласия по всем или большинству ценностей и норм. Конфликт выполняет вполне определенные социальные функции, он делает больше для возрастания, чем для уменьшения адаптации и упорядочения социальных связей и групп. Власть есть базовая характеристика социальной организации. Конфликт и власть тесно переплетены в общественных представлениях. Преступление, с точки зрения Куинни, это определение человеческого поведения, создаваемое уполномоченными агентами политической организации общества. «Преступление есть творение» (crime is created), – подчеркивает он. [270] Социальная же реальность преступления есть сконструированное путем формулирования и применения уголовное определение (состав преступления. – Я. Г.), развитие поведенческих образцов (pattern), соответствующих этим определениям, и конструкция уголовных концепций.
«Ни мечты о земном рае, ни призраки земного ада не отражают адекватно социальных реалий. Напротив, реальная социальная жизнь является постоянным напряжением между утопизмом и реализмом», [271] – пишет Тэрк. Он трезво оценивает роль власти, конфликта, политической преступности. (Возможно, именно он является родоначальником криминологии политической преступности, которая в России начинает формироваться в последнее время). Ключ к пониманию процесса политической организации на социетальном уровне лежит в анализе взаимосвязей между политической преступностью и политической полицией. «Политическая преступность становится понятной как социально определяемая реальность, продуцируемая конфликтом между людьми, которые претендуют на власть, и людьми, которые сопротивляются или могут сопротивляться этим субъектам». [272] Этими словами заканчивается цитируемая работа Тэрка. Заканчивается и наш краткий анализ основных направлений «модернистской», теперь уже почти «классической», криминологии.
§ 4. Современные криминологические теории. Постмодернизм
Очень трудно провести границы между достаточно современными криминологическими теориями 60–70-х гг. минувшего столетия, рассмотренными (и не рассмотренными) выше, и «самыми современными», в том числе постмодернистскими, теориями. Не случайно авторы зарубежных учебников и специальных исследований [273] очень по-разному относят те или иные концепции к
