«Есть многие люди, которым необходимо напоминать, что адвокат — во имя священной связи, соединяющей его с клиентом,— при исполнении своих обязанностей знает только одного человека в целом мире — этого клиента, и никого другого. Служить этому клиенту всеми целесообразными средствами, охранять его, не стесняясь возможными последствиями для всякого другого (в том числе и лица, уже пострадавшего), а также и для самого себя,— есть его высший, несомненнейший долг. Он не может отступать перед тревогой, страданиями, мучениями, гибелью, которые может принести другим. Нет; отделяя даже долг перед родиной от своего адвокатского долга, он обязан идти вперед, пренебрегая возможными последствиями своих действий, если, на его несчастье, судьба поставит интересы его клиента в противоречие с благом его отечества».
Хотя с некоторыми частями этого чересчур смелого отрывка и можно было бы согласиться, особенно в тех условиях, при которых говорил оратор, в нем, несомненно, есть многое, от чего отшатнулся бы честный человек, хотя бы он и принимал в самом широком смысле слово «целесообразность». В том увлечении судебной борьбой, в котором находился Брум в упомянутом процессе, произнесение этих слов могло, пожалуй, быть извинительным; но при спокойном рассмотрении с этими положениями едва ли можно согласиться.
Едва ли можно допустить, что адвокат пользуется большей свободой, чем мог бы пользоваться сам его клиент в своей защите. Дозволено ли было бы последнему пренебрегать страданиями, мучениями, гибелью, которые он может причинить другим? И где те условия, при которых все эти чрезвычайные несчастья стали бы целесообразными? Если они не могут быть целесообразны никогда, то остальная половина периода, со всеми ее ужасами, теряет всякий смысл. Если могут, скажите — когда?
Предположим, что тридцать лет тому назад свидетель был подвергнут ссылке по судебному приговору; что с тех пор он успел сделаться богатым купцом в Англии; он окружен семьей, у него множество друзей, совершенно незнакомых с его далеким прошлым. Он является в качестве свидетеля перед судом и дает показание о факте, имеющем существенное значение для дела. Можно ли допустить, чтобы адвокат спросил, не был ли он присужден к ссылке тридцать лет тому назад? Но предположим, что адвокат находит «целесообразным» установить это обстоятельство. Я полагаю, что он один может судить об этой целесообразности. Что же выйдет? Может быть разорение человека, позор его друзей, несчастье его семьи. И оратор останется не связанным никакими другими соображениями, кроме интересов его клиента, может быть, по жалкому взысканию по векселю. Такие приемы в нашем деле представлялись бы мне крайней жестокостью, никоим образом не оправдываемой.
Адвокат обязан бережно относиться к чувствам посторонних людей, невзирая ни на какие «священные связи, соединяющие его с клиентом»; он должен быть охранителем, а не разрушителем частной жизни своих сограждан; он обязан соблюдать золотое правило: «Как хотите, чтобы с вами поступали люди, так и вы поступайте с ними»; он не может умерять или приостанавливать в себе чувства христианина и порядочного человека; он должен считаться со «страданиями, мучениями, гибелью, которые может принести другим». Пусть служение своему клиенту будет его «высшим, несомненнейшим долгом», но можно все-таки надеяться, что ради этого долга он не забудет своих обязанностей как человека и не затруднится отказаться от ведения дела, которого не может выиграть честными средствами. С другой стороны, адвокат, не щадящий никого из окружающих, может ввергнуть и собственного клиента в общую гибель и, во всяком случае, не может не повредить ему в глазах присяжных.
Глава X Об обвинении на суде
На первых шагах после своего вступления в сословие молодые адвокаты бывают преимущественно заняты или, пожалуй, точнее говоря, запутаны обвинениями по уголовным делам. Во многих городах на четвертных сессиях установлен порядок, который, надеюсь, не скоро будет изменен, а именно: обвинения по делам, в которых не участвуют стряпчие, распределяются между наличными членами адвокатуры. Можно держаться различных взглядов о достоинствах этого порядка для дела, но что касается меня, то, судя по собственному опыту, я убежден, что это лучшее, что можно найти, и что обычай этот приносит неисчислимую пользу как молодым адвокатам, так и обществу.
Чтобы научиться плавать, нет нужды иметь в своем распоряжении Атлантический океан. Молодой адвокат может научиться начинать — это первое, что надо сделать — с таким же удобством на выездных сессиях, как и в Вестминстере. Я лично думаю, что там он сделает это несравненно скорей. Самое лучшее и верное средство испытать свои способности — это быть предоставленным самому себе. Когда старый орел хочет узнать, окрепли ли крылья у молодого орленка, он уносит его ввысь над гнездом и выпускает его из своих когтей.
Полезно поэтому будет дать несколько указаний по отношению к этой далеко не маловажной отрасли адвокатской деятельности. Ибо и в этом отношении знание не дается человеку при рождении. Говоря по правде, я знавал немало зрелых адвокатов, так называемых «старших», которые ничего бы не потеряли от напоминания им тех правил, которые они должны были бы затвердить давным-давно.
Итак, скажу прежде всего, что адвокат, ведущий на суде обвинение по уголовному делу, не должен ни в каком случае выказывать в нем своих личных чувств. Он не есть пострадавший от преступления, не исполнитель правосудия, как его иногда ошибочно называют. Он призван представить подсудимого во власть суда; ему менее чем кому-либо прилично волноваться. Я говорю это потому, что в одном недавнем процессе обвинитель, под влиянием особенной безнравственности преступника, выказал в своем усердии немало раздражения. «Правда от слова не станется», как говорит пословица, но потому, между прочим, и следует избегать резких выражений, что они ничего не доказывают.
В словах обвинителя не должно быть заметно желания добиться обвинения. Кто бы ни был обвинитель, кто бы ни был подсудимый, каково бы ни было деяние, вменяемое последнему в вину, в речи обвинителя должно быть видно только одно неуклонное стремление — представить факты дела суду, призванному постановить о них свое решение.
Непоколебимая справедливость есть первый долг того, кто, как я говорил, иногда называет себя исполнителем правосудия. Ни свойство преступления, ни личность подсудимого, ни высокое положение потерпевшего, ничто иное не должно нарушать равновесие ума и сердца обвинителя.
Но предостережение против чрезмерной страстности не столь важны в делах о более жестоких или низменных преступлениях. В этих делах обыкновенно злоупотребляют гробовым тоном, как будто несчастный преступник изрекает чужими устами свои последние слова. Я имею в виду дела о клевете, при особенно предосудительных приемах виновного или когда пострадавшим является человек с выдающимся общественным положением, а также некоторые другие общественные проступки, где иногда уголовное преследование кажется возбужденным не столько во имя божественной справедливости, сколько ради простой человеческой злобы.
Но в чем бы ни заключалось преступление, кто бы ни был подсудимый или потерпевший, обвинитель не должен подчиняться чувству,— по крайней мере, не должен выказывать его.
Нет ничего хуже этого как с точки зрения чистой справедливости, так и в практических целях. Тот, кто вносит страстность в обвинение, вызывает противоположное отношение к подсудимому со стороны присяжных. Уважение к тому, что называется «честная игра, равенство условий для каждого в спорте, в торговой конкуренции, в судебном состязании и т. п.», присущее каждому англичанину, возмущается при виде попыток добиться осуждения человека посредством декламации и резких слов. Виновен он или нет — вот в чем вопрос. Вы не призваны громить преступление; если есть преступление, конечно, есть и преступник: но оно не будет хуже, злее, как бы вы ни громили против него. Вы не призваны громить и подсудимого. Он может быть невиновен; что же вы будете нападать на невинного человека? Он может быть и виновен; что же, вы — судья его или палач?
Он не станет лучше, не станет хуже; преступление не сделается более безнравственным, ни обвинение тверже установленным от декламации и раздражения. Не раздражайтесь, когда обвиняете; вы можете только проиграть от того. Я знал случаи оправдания подсудимых вследствие слишком настойчивого стремления адвокатов добиться обвинения; особенно те случаи, когда люди, к тому не призванные, прибегают к общественным подпискам во имя общественной нравственности.
Во-вторых, никогда не говорите, что подсудимый виновен. Это слова совершенно бесполезные и, кроме того, внушающие представление, что у вас нет полного беспристрастия, даже когда вы безупречны в этом отношении. Ваша задача — представить присяжным факты, из сопоставления которых нет иного разумного вывода, кроме заключения: виновен. Это — общая сумма выводов и вероятностей, вытекающих из фактов, и определение этой суммы принадлежит только тем, кто обязан во имя присяги решить вопрос о виновности.
