Во 2 картине 2 действия разговор Иермы с мужем Хуаном продолжает ту же тему нелюбви. Золовки кивают и молчат. В отчаянии Иерма поет, призывая вожделенного ребенка, который никогда не родится. Эта одна из кульминаций трагедии – поэтическая кульминация:
Йерма (словно во сне).
Какая пустошь горя! А божий мир за стенами все краше! Вымаливаю сына, чтобы плакать, а вижу только лунные миражи. Две струйки молока в заглохшем теле, два родника, лишенные покоя, шалеют, словно кони в буреломе, и смертной отзываются тоскою. Под полотном задохшиеся груди, две горлинки, ослепшие в неволе! О, кровь моя, которую сгноили, ее стрекана, жгучие до боли! Но ты, мой сын, ты должен появиться. У моря – соль, земле расти травою, а тело нас детьми благословляет, как облака водою дождевою.
Заканчивает картину встреча с плодовитой Марией, ребенка которого Иерма ласкает, а потом с раздражением отдает матери. Иерма говорит ей, будто ей «в конце концов примерещится, что она сама себе ребенок». Вторая подруга зовет Иерму к своей матери-колдунье, которая хочет помочь Иерме зачать с помощью заговора. Приходит Виктор прощаться. Снова разговор с Иермой полон недомоловок и скрытого подтекста, в котором безмолвный упрек, что она не решилась его полюбить, вот почему он покидает это место, продавши стада овец мужу Иермы. Это трагедия несостоявшейся любви и скорбь прощания.
В 1 картине 3 действия Иерма у знахарки Долорес после заговора и молитвы на кладбище. Муж и золовки приходят к Долорес в поисках Иермы. Муж почти проклинает жену: закрытая до того, но кровоточившая рана вскрывается, и конфликт мужа и жены уже открытый:
Хуан. Она одно дурное и делает с самой нашей свадьбы. Смотрит на меня, а глаза словно иголки, ночью не спит, все мои подушки провздыхала.
Иерма. Хватит, Хуан. Тебе и твоим родным кажется, что вы одни и храните честь, а того не знаете, что в моем доме никто ничего не скрывал. Подойди. Чем пахнет мое платье? Подойди ко мне! Чем оно пахнет, кроме тебя, кроме твоего же тела? Ты меня опозорил перед всеми и плюешь мне в лицо. Хорошо, делай со мной что захочешь, но мужчиной меня не попрекай. Хуан. Не я тебя позорю, ты себя позоришь, народ о тебе поговаривает. Слухи пошли. Подойду к людям – замолчат, муку приду развешивать – замолчат, и даже ночью, если я в поле проснусь, деревья замолкают.
Во 2 финальной картине 3 действия бесплодные паломницы у часовни святого поют молитвы Богу о даровании чада и идут босые к часовне с витыми свечами в руках. Интермедия, где ряженые разыгрывают спектакль счастья плотской любви (Дьявол и его Жена), сопровождаемый мужским хором грешников, вожделеющих бесплодных паломниц, – эта интермедия дает новый вариант мнимого спасения – соблазн, который ожидает Иерму. Этот соблазн превращается в настоящее искушение, когда старуха-безбожница предлагает Иерме сойтись с ее сыном, чтобы зачать ребенка во греха, и бросить законного мужа. Иерма отвергает происки старухи безбожницы. Тема старости и смерти чрезвычайно сильна в трагедии Гарсии Лорки. В одном из интервью он сам поясняет смысл появления в его произведениях старух. Старость и смерть противостоят у Лорки жизни, земле, на которой он рожден и которую чувствует как крестьянин – живым существом. Две эти поэтические темы сталкиваются в пьесе и борются друг с другом, и побеждает, увы! Смерть. Гарсиа Лорка говорит:
«В детстве я ощущал себя единым с природой. Как все дети, я думал, что все вокруг – всякая вещь, стол, стул, дерево, камень – живые. Я разговаривал с ними, любил их. Возле нашего дома росли тополя. Как-то вечером я вдруг услышал, что они поют. Шелест тополиных листьев, колеблемых ветром, показался мне музыкой. И с тех пор я часами слушал их песню и пел – вторил ей… Но вдруг однажды замер, изумленный. Кто-то звал меня по имени, по слогам: ”Фе-де-ри-ко…” Я оглянулся – никого. Я вслушался и понял. Это ветер раскачивал ветви старого тополя, и мерный горестный шелест я принял за свое имя.
– Я люблю землю. Все мои чувства уходят корнями в землю. У моих самых ранних детских воспоминаний вкус земли. Земля, поле очень много значат для меня. Твари земные, животные, крестьяне – я сильнее чувствую их, чем другие. До сих пор во мне живо то детское восприятие. Не будь его, я никогда бы не написал ”Кровавую свадьбу”. Это любовь к земле разбудила во мне художника. Расскажу об этом вкратце.
Шел 1906 год. Землю в наших краях издревле вспахивали деревянным плугом, который берет лишь самый верхний слой. Так вот, именно в том году некоторые наши земледельцы обзавелись новыми плугами фирмы ”Бравант” – название врезалось мне в память, – которые на Всемирной выставке в Париже в 1900 году были отмечены медалью. Мне тогда все было интересно – я любил смотреть, как глубоко уходит в землю наш новый плуг, как огромный стальной лемех взрезает землю, а из нее, как кровь, сочатся корни. Как-то плуг замер, наткнувшись на что-то твердое, но в ту же секунду одолел препятствие и вывернул на поверхность обломок римской мозаичной плиты. На нем была надпись, уже не помню какая, но почему-то на память мне приходят пастушеские имена – Дафнис и Хлоя.
Да, земля пробудила во мне художника. У этих имен – Дафнис и Хлоя – вкус земли и любви. Мои ранние детские впечатления связаны с землей, с сельским трудом. Психоаналитик нашел бы у меня аграрный комплекс.
Если бы не эта любовь к земле, я не написал бы "Кровавую свадьбу”. И никогда не взялся бы за последнюю мою трагедию – ”Иерму”. Земля для меня неразделима с бедностью, а бедность я люблю больше всего на свете. Не нищету, измызганную и алчную, а бедность – благородную, трогательную, простую, как черный хлеб.
– Я не выношу стариков. Это не ненависть. И не страх. Они вселяют тревогу. Я не умею говорить с ними. Не знаю, что им сказать. Особенно тем, которые полагают, что раз уж они дожили до старости, значит, разгадали все тайны до единой. Я не принимаю того, что называют жизненным опытом, а им так гордятся старики. Окажись я в их компании, я бы рта не раскрыл. Меня приводят в ужас эти тусклые слезящиеся глаза, сжатые губы, отеческие улыбки – я чувствую, как старики тянут меня за собой в пропасть…
Вот что такое старость – привязь, цепь, на которой бездна смерти держит юность.
Смерть… Все напоминает о ней. Безмолвие, покой, умиротворенность – ее предвестники. Она властвует. Все подчинено ей. Стоит остановиться – и смерть уже наготове. Вот сидят люди, спокойно беседуют, а вы посмотрите на ноги – как неподвижны, как ужасающе неподвижны туфли. Безжизненная, мрачная, онемелая обувь… в эти минуты человек не нуждается в ней, и она мертвеет. Туфли, ноги, когда они неподвижны, мучительно неотличимы от мертвых. Видишь их оцепенение, их трагичную незыблемость, свойственную только ногам, и думаешь: еще каких-нибудь десять, двадцать, сорок лет – и весь ты оцепенеешь, как они. А может, минута. Может быть, час. Смерть – рядом.
Я не могу и на минуту прилечь на постель в туфлях, а теперь, кажется, иначе и не отдыхают. Когда я смотрю на свои ноги, меня охватывает предчувствие смерти. Ноги, когда они лежат – вот так, опираясь на пятки, ступнями вперед, напоминают мне ноги мертвых, которые я видел ребенком. Так они и лежали – недвижные, одна подле другой, в ненадеванных туфлях… Это сама смерть».
Муж Хуан слышит этот разговор старухи-безбожницы и пытается последний раз убедить Иерму, что дети не нужны, без них спокойнее и проще. Его мучает при луне вожделение, которое, точно зараза, распространяется на всех у этой часовни святого. Свою жизненную философию муж хочет навязать
А она душит его и убивает. Ее фрейдистский сексуально-материнский комплекс вырывается наружу и уничтожает все вокруг, в том числе и ее саму:
Хуан. Тебя. Ты при луне такая красивая.
Иерма. Вот так ты смотришь на жареную птицу, когда проголодаешься.
Хуан. Поцелуй меня…
Иерма. Нет. Ни за что. (Вскрикивает и сжимает мужу горло, он падает навзничь. Она душит его все сильнее, пока он не умирает.)
Так кончается трагедия нелюбви. Смерть торжествует свою победу, потому что люди вместо радости жизни и радости любви живут химерами (Иерма – фантазией иметь ребенка, ее муж Хуан – деньгами, старуха-безбожница сводничеством и пр.).
4) Бесплодие: не банальная ли тема?
В самом деле, можно ли считать банальной тему бесплодия? На первый взгляд, это тема скорее медицинская, чем предмет художественного изображения. Но в том-то и сила поэтического таланта Федерико Гарсиа Лорки, что он отважно берет эту медицинскую тему и делает ее поэтической.
Поэзия – увидеть и ярко выразить в жизни то, что волнует множество людей. Мало ли женщин мечтают иметь ребенка, но так никогда и не узнают радостей материнства. И все-таки назвать проблему не значит сделать ее поэтическим фактом. Пока это только социологический факт (он может быть, например, результатом социологического опроса): столько-то женщин (в цифрах или процентах) остаются бесплодными. Для поэзии требуется иной угол зрения. И Лорка его с блеском находит: причина бесплодия Иермы – в отсутствии любви. Ни у Иермы к мужу, ни у ее мужа к Иерме нет ни капли любви. Как в таком случае Иерма может любить ребенка, зачатого в ненависти? Он не должен родиться.
