«который был бы очень легок для изучения, произношения и письма и, что самое главное, который мог бы помогать суждениям…»
(будто предвосхищая появление Эсперанто!). И далее:
«Итак, я полагаю, что такой язык возможен, и что можно установить науку, от которой он зависит; с его помощью крестьяне смогут судить о сущности вещей лучше, чем это делают ныне философы…»
С тех пор история знает уже сотни попыток создания международного языка — и серьезных, и курьезных.
Во второй половине XIX в. над проблемой создания всеобщего языка все чаще стали задумываться известные лингвисты. Первым из авторитетных филологов, не усмотревших ничего предосудительного в определении «искусственный» в отношении к языку будущего, был М. Мюллер, виднейший английский филолог, академик:
«Такой искусственный язык может быть гораздо правильнее, гораздо совершеннее и гораздо легче для изучения, чем любой из естественных языков человечества».
Рождались и умирали всевозможные проекты всеобщего языка[1]… Это было подобно тому, как рождалась идея полетов — от копирования крыльев птиц до первых летательных аппаратов тяжелее воздуха — через отрицание, насмешки, непонимание, непризнание в принципе такой возможности — до заоблачных взлетов, до триумфа человеческого гения! Впрочем, в нашей истории мы только на пути к триумфу, а, как известно, к звездам пробиваются сквозь тернии…
В 1880 г. в Констанце был опубликован проект языка Волапюк. Автором проекта был католический прелат И. М. Шлейер, знавший 40 языков (а по некоторым сведениям даже до 70!), и, казалось бы, ему вполне должно было бы их хватить. Но однажды его охватила идея…
Слово «волапюк» на языке Шлейера означает «всемирный язык». Проект в самом деле получил широкое распространение, чему способствовали относительно простая грамматика (если не считать сильно усложненной системы спряжения, позволявшей получать до 700 форм от одного глагольного корня), а, главное, все усиливавшаяся потребность в международном средстве общения. Словарь опирался в основном на английскую, отчасти латинскую, немецкую и французскую лексику, но при этом заимствованные слова изменялись до неузнаваемости. Лишь острой нуждой в языке-посреднике можно было объяснить то, что этот во многом несовершенный язык обрел много сторонников — в 1889 году в мире существовало 283 волапюкских общества, на этом языке выходило 25 журналов, насчитывалось свыше тысячи дипломированных преподавателей. Разумеется, были и противники, и насмешники: само слово представлялось смешным, и, если помните, один из комических персонажей оперетты И. Кальмана был даже наделен этим именем…
В то же время не прекращались попытки создания вспомогательного языка путем упрощения естественных языков.
Все они остались музейными экспонатами, кроме одного — Эсперанто.
Напомним, что Эсперанто был создан более ста лет назад. Его автор, врач-окулист по профессии и лингвист но призванию, Людовик Заменгоф стал первым, кто понял, что живым и полнокровным может стать лишь такой искусственный язык, который вбирает в себя все ценное и разумное из естественных. И в этом аспекте слово «искусственный» относится к Эсперанто довольно условно.
Язык, претендующий на звание международного, должен быть нейтральным, т. е. никому не принадлежать, быть легким, доступным для каждого, благозвучным, с простой грамматикой, но богатой лексикой, гибким, легко вбирающим в себя все новое и адаптирующим под свою систему…
Всем этим требованиям и удовлетворяет проект, который составил д-р Л. Заменгоф.
Запомните год 1887! Именно в этот год «в мир был брошен язык Эсперанто».
Брошен и подхвачен! Среди сторонников нового языка такие выдающиеся ученые, писатели, общественные деятели как Л. Толстой, Р. Тагор, Р. Роллан, А. Барбюс, Жюль Берн, А. Пуанкаре, Р. де Соссюр, У. Рамсей, М. Горький, Н. Хикмет, К. Циолковский… Среди тех, кто подписал петицию в ООН о применении Эсперанто, было 1607 лингвистов. 27 выдающихся членов Французской Академии назвали Эсперанто «шедевром логики и простоты».
Анри Барбюс утверждал:
«Все возражения, написанные против принципа вспомогательного языка, не имеют никакой цены. Они исходят либо от людей с узким кругозором, которых смущает эта великая идея и которые ничего не смыслят в прогрессе, либо от шовинистов — людей еще более ограниченной породы, которые не допускают, чтобы весь мир не принял их собственного языка».
М. Горький писал:
«Можно ли отрицать, что язык, единый для всех, даст мощный толчок прогрессу культурного развития? Нельзя. Значит, следует признать необходимым создание и развитие такого языка».
Эптон Синклер восторгался:
«Нужны многие годы, чтобы научиться только читать по- английски, французски, немецки или русски, но каждый, имея только среднее образование, сможет понимать на Эсперанто после двух или трех недель изучения».
Циолковский предрекал:
«Несомненная простота, необычайная легкость грамматики и очень понятный словарь делают его создателя бессмертным».
Само слово «Эсперанто» в переводе означает «надеющийся». Именно так, «Doktoro Esperanto» — доктор Надеющийся, подписался Л. Заменгоф под первым учебником Эсперанто. Он надеялся не только на успех языка, но гораздо на большее: что международный язык будет способствовать объединению людей во всем мире[2]… Проект Заменгофа привлек внимание, и вскоре по всему миру стали образовываться объединения эсперантистов.
Творение Заменгофа было принято современниками с восторгом.
В 1888 г. на Эсперанто было переведено первое прозаическое литературное произведение — «Метель» А. С. Пушкина. (Сейчас литература на Эсперанто, оригинальная и переводная насчитывает десятки тысяч названий).
Первый в России кружок Эсперанто возник в Одессе в 1889 г. В 1891 г. в Санкт-Петербурге было основано первое в России общество эсперантистов «Эсперо».
Одним из первых эсперантистов был выдающийся русский композитор С. Танеев, учитель Скрябина и Рахманинова. С. Танеев написал музыку Эсперанто-гимна, вел на этом языке свой дневник.
С 1903 г. членом Эсперанто-клуба в Амьене (Франция), его почетным президентом был Жюль Берн.
Росло число эсперантистов в мире, и в 1905 году они собрались на свой первый всемирный конгресс в г. Булонь-сюр-Мер во Франции.
Энтузиасты встречали творца всеобщего языка на каждом таком конгрессе с бурным восторгом. На III конгрессе в Кембридже (1907) в торжественной его встрече приняли участие ольдермены, впереди них шествовали булавоносцы в горностаевых мантиях. Вокруг парадной кареты гарцевали нарядные всадники; звон всех церковных колоколов сливался с гулом приветствий.
Вряд ли эти царские почести и овации на конгрессе были ему по душе: по свидетельству очевидцев, он был очень скромным человеком, даже болезненно скромным.
На конгрессе была принята эмблема Эсперанто — зеленая пятиконечная звезда, смысл которой — надежда на пяти континентах.
Почему же такой замечательный язык с таким трудом пробивает себе дорогу?
В Германии с приходом к власти нацистов начинаются преследования сторонников международного языка — заменгофские идеи единения и братства идут вразрез с идеологией фашизма. Одна из крупнейших в то время эсперантских организаций — Германская Эсперанто-Лига разгромлена. Создателям железного занавеса в СССР так же не ко двору пришлись идеи открытого общества, и хотя братство и единение в данном случае открыто декларировались коммунистами, на самом деле советским единомышленникам пришлось не легче, чем немецким — многие из них оказались в лагерях, многие были физически уничтожены сторонниками «коммунистического интернационализма». В «Архипелаге Гулаг» А. Солженицына рассказывается об одном из первых больших потоков в Сибирь — потоке эсперантистов. В 1937 году Союз Эсперантистов Советских Республик был уничтожен.
Добавьте к этому кампанию борьбы против космополитизма — эсперантисты были удобной мишенью! Так в Советском Союзе с Эсперанто-движением почти расправились… Вспомним, что такова же была участь и других прогрессивных движений и даже целых научных отраслей — кибернетики, генетики и других «буржуазных наук»… Кстати, забегая вперед, отмечу попутно, что нынче кибернетики уделяют большое внимание языку Эсперанто (понятно, помните определение французских академиков — «шедевр логики»…).
В большом исследовании — книге «Опасный язык» — немецкий эсперантист Ульрих Лине показывает, что Эсперанто встречает непонимание, отпор и враждебное отношение именно в странах с жестким режимом, там, где борются с любыми проявлениями прогрессивной человеческой мысли.
