Евгений Шраговиц - Загадки творчества Булата Окуджавы: глазами внимательного читателя

Окуджавские образы, получившие новое наполнение в «Письме генералу Z.», можно разделить на две группы: к первой мы отнесём наиболее широко известные, а к другой те, которые может распознать только внимательный читатель, хорошо знакомый с творчеством Окуджавы. При этом аллюзии можно классифицировать по содержанию: аллюзии сходства и антитезы. Мы будем отмечать эти различия в ходе обсуждения.

Стихотворение Бродского состоит из 5 частей и в этом смысле похоже на «Письмо лорду Байрону», которое в зависимости от издания разбивается на 4 или 5. Поскольку образная перекличка Бродского со стихами Окуджавы представлена в большинстве из 44 строф стихотворения, перечисление всех аллюзий с соответствующими обоснованиями может утомить читателя, поэтому мы приведём только некоторые, бросающиеся в глаза и принадлежащие первой и второй частям, которые описывают распад армии: именно они особенно богаты отсылками к песням Окуджавы как из гражданского, так и из военного репертуара. Текст первой и начала второй частей стихотворения Бродского приведён как приложение в конце этой главы книги.

Бродский использует многозначность слова «карты» в русском языке: карты могут быть географические и игральные, а иногда картой называют ресторанное меню. Утверждение: «Наши карты – дерьмо» можно рассматривать двояко: это и метафора позиции в карточной игре, и оценка военных топографических карт, необходимых для управления войсками. А добавление – «Я пас» – тоже можно истолковать в русле любого из двух смыслов приведенного выше высказывания: это и обозначение хода в карточной игре, и метафора отказа принимать участие в военной операции. Можно вспомнить стихотворение Окуджавы «Письмо Антокольскому», тем более что это тоже обращение к призраку. Там речь идет о географической карте: «Блок над картой морей просиживает, не поднимая лица». Игральные карты у Окуджавы тоже встречаются – в стихотворении «Эта комната», опубликованном в 1967 году в сборнике «Март великодушный» почти рядом с «Письмом Антокольскому».

Есть вероятность, что Бродский ознакомился с этим сборником и объединил два разных значения слова, использованных Окуджавой в двух соседних стихотворениях, в одно. В третьей строфе он продолжает линию игры в карты, снова демонстрируя образное сходство с Окуджавой.

Следует обратить также внимание на использование слова «приказ». В песнях Окуджавы оно появляется, когда решается вопрос жизни или смерти: «Приказ в атаку отдан» или «Когда нас выплеснет из окопа четкий приказ» или «Едва огонь угас,/ Звучит другой приказ». Он не употребляет этого слова всуе. В «Письме генералу Z.» образ, к которому столь часто прибегал Окуджава, подвергается пародийному снижению: «.. любой приказ/ превращается рацией в буги-вуги». Используя слово «приказ», Бродский подчёркивает абсурдность и бессмысленность происходящего: в описанной им ситуации приказы всё равно не доходят. В цитируемой нами фразе из «Письма генералу Z.» мы видим ещё одну аллюзию на тексты Окуджавы. В стихотворении «Прощание с Польшей»[194], из того же сборника Окуджавы «Март великодушный», есть строка: «И чья-то радиола наигрывает твист». Слова «радиола» и «рация» однокоренные, а «твист» и «буги-вуги» – танцевальные западные новинки, дошедшие до жителей нашей страны в 60-е годы.

Выберем из первой части ещё одну строфу (третью), в 4 строках которой содержатся сразу несколько аллюзий на образы из текстов Окуджавы:

Во второй строке возникает многозначный образ, опять же связанный с карточной игрой. «Король червей» – всем известное простонародное название игральной карты. Но Бродский наделяет это словосочетание и вторым смыслом, раскрывающимся в тексте и подразумевающим существование государственного строя у могильных червей, которые ожидают своих жертв. Упоминание о карточной игре подчеркивает авантюрный характер происходящего. С другой стороны, «Король» – это одна из самых популярных песен Окуджавы, написанная в 1957 году, известная и как «Песенка о Лёньке Королёве». Лёнька Королёв, получивший «званье короля», у Окуджавы воплощение благородства и великодушия. Этот сказочный Король не должен умереть («…не для Лёньки сырая земля»). В таком контексте образ «короля червей», «загодя ликующего», ожидая покойников, воспринимается как антитеза образу у Окуджавы. С такой же аллюзией-антитезой мы сталкиваемся в этой строфе еще раз. Если появившаяся в песне Окуджавы кукушка кричит («кукушки крик… всё катится и катится»[195]), то у Бродского она «безмолствует». Тут можно повторить, что антитеза – это практически основной приём, используемый Бродским при отсылках к песням Окуджавы.

В следующей строфе у Бродского появляется один из наиболее известных образов в поэзии Окуджавы – это трубач. Вот как трубач представлен в стихотворении Бродского:

Трубач в песнях Окуджавы окружен романтическим ореолом: его появление пробуждает надежды, он возвещает о прощании или встрече, как, например: «Надежда, я вернусь тогда, когда трубач отбой сыграет,/ когда трубу к губам приблизит и острый локоть отведёт»[196] или: «…я слышу: выводит мелодию какой-то грядущий трубач»[197] или «Когда трубач над Краковом возносится с трубою,/ хватаюсь я за саблю с надеждою в глазах»[198]. Образная метафорика Бродского представляет собой откровенную инверсию окуджавской, с заменой верха – низом, музыкальных инструментов – упоминанием о дисфункции половых органов. Вероятно, Бродский рассчитывал, что эта пародийность не пройдет незамеченной.

В следующей (5-ой) строфе первой части снова можно отметить аллюзии на произведения Окуджавы.

Первые строки строфы: «Офицеры бродят, презрев устав,/ в галифе и кителях разной масти» – очень напоминают строчку: «Их седой командир, весь в коросте и рвани», а «сержант-холостяк» из оккупационной армии ведет свою родословную от «морально нестойкого ефрейтора», который «женился на пленной» в песне «Старый король».

Во второй части стихотворения Бродский, снова используя военную лексику Окуджавы, пишет: «К пуле я безразличен». Это напоминает следующий фрагмент из стихотворения Окуджавы «Сто раз закат краснел, рассвет синел…»: «А пули? Пули были. Били часто./ Да что о них рассказывать – война»[199]. В сравниваемых стихах Бродского и Окуджавы интересен приём введения высказываний говорящего героя в сферу авторских оценочных суждений, когда невысказанное прямо авторское поэтическое слово начинает доминировать над мнимо убедительным словом героя. Можно сказать, что именно в этом существенная специфика полемического диалога между Бродским и Окуджавой, а интенсивность переклички как диалогического обмена репликами возрастает от введения новых и новых голосов или интертекстуальных связей.

По образности вторая строфа второй части стихотворения Бродского напоминает «Старого короля» Окуджавы, а по поводу пыльных штор можно предположить, что они ведут происхождение от «синих штор» в «Надежде, Вере, Любови» и «пыльных шлемов» комиссаров в «Сентиментальном марше». Строфа заканчивается неожиданным парадоксом: «Впрочем, а жить за них тоже мне / неохота. Вдвойне», в очередной раз сближающим «Письмо…» со стихотворением Окуджавы «Из окна вагона».

По образности и по идеям с этим стихотворением перекликается третья строфа второй части «Письма.». Бродский переосмыслил «Из окна вагона» и при этом сохранил настроение, царящее в стихотворении Окуджавы. Он пишет: «Мне/ Скучен крестовый поход. Мне скучен/ вид застывших в моем окне/ гор, перелесков, речных излучин». Окуджава также описывает вид из окна, называет его застывшим, употребляет в связи с ним слово «однообразен». Но у Окуджавы «пейзаж поражения» служит как бы иллюстрацией к его собственному состоянию, и заканчивает он стихотворение словами «Как сюжет нашей памяти однообразен», рисуя картину своей «вселенской», необратимой усталости. У Бродского строфа заканчивается сходной сентенцией: «Плохо, ежели мир вовне/ изучен тем, кто внутри измучен». Речь у Бродского также идет об усталости, сопутствующей идейному краху. В этой строфе Бродский употребляет приемы, характерные для поэтической манеры Окуджавы, такие как внутренние рифмы в строке и повторение слов (впрочем, эти приемы не обязательно взяты у Окуджавы, они не чужды поэтике Бродского вообще). Хотя перечисление случаев сходства военных образов у Окуджавы и в «Письме генералу Z.» можно было бы продолжить, мы считаем, что приведенных примеров достаточно для доказательства существования этих случаев.