В. Лосев - Русские поэты XX века: учебное пособие

Кулагин А. Поэзия B.C. Высоцкого. Творческая эволюция. М., 1997.

Канчуков Е. Приближение к Высоцкому. М., 1997.

Мир Высоцкого. Исследования и материалы: Альм. Вып. 1–3. М., 1997–1999.

Иосиф Александрович Бродский с юношеских лет выстраивал свою жизнь и творчество нетрадиционно, что в те годы было большой редкостью. Из школы он ушел, не окончив восьмого класса, после чего занялся самообразованием. Его творчество доказывает, что это далеко не худший путь для человека, алчущего знаний, да и преподавание в американских университетах свидетельствует о том же. На хлеб насущный будущий поэт зарабатывал, скитаясь по стране и меняя профессии – кочегара, фрезеровщика, матроса, смотрителя маяка. Позднее начал овладевать искусством переводчика.

В последние годы жизни вокруг А.А. Ахматовой в Петербурге сложился кружок молодых поэтов – И. Бродский, А. Найман, Е. Рейн, Д. Бобышев, – который она называла «волшебным хором». Впрочем, отдавая впоследствии должное своему общению с великим поэтом, Бродский с первых шагов в поэзии отгораживался от любых попыток, увязывать свое творчество с какими бы то ни было традициями. Нобелевскую лекцию он начал с признания в неловкости, какую испытывает, оказавшись на столь высокой трибуне. Он говорил о том, «что – по причинам прежде всего стилистическим – писатель не может говорить за писателя, особенно – поэт за поэта; что, окажись на этой трибуне Осип Мандельштам, Марина Цветаева, Роберт Фрост, Анна Ахматова, Уистан Оден, они невольно говорили бы именно за самих себя и, возможно, тоже испытывали бы некоторую неловкость.

Эти тени смущают меня постоянно, смущают они меня и сегодня. Во всяком случае они не поощряют меня к красноречию. В лучшие свои минуты я кажусь себе как бы их суммой – но всегда меньшей, чем любая из них в отдельности».

В начале 1964 года Бродский был арестован по ложному доносу и осужден на пять лет ссылки за тунеядство. Этот позорный приговор вызвал всеобщее возмущение, и через полтора года поэт, отбывавший ссылку в Архангельской области, был освобожден.

Первый сборник Бродского «Стихотворения и поэмы» (1965) вышел в Нью-Йорке. К этому времени формирование его поэтики можно считать завершенным. Поэт создал свой художественный мир, в реальность которого верится подчас больше, чем в реальность окружающей действительности. Это впечатление еще усиливается благодаря тому, что Бродский редко пишет о том, что занимает поэтов-современников, имея на немногие общие темы свой оригинальный взгляд. Он предпочитал большие по объему (15–20 строф) стихотворения, которые предоставляли ему пространство для углубленного размышления и художественного эксперимента (ритм, рифма, перенос и т. п.) – «Большая элегия Джону Донну», «Речь о пролитом молоке», «Горбунов и Горчаков» и другие.

В 1972 году Бродский эмигрировал. Несколько лет он работает в США. В 1977 выходят две его книги – «Конец прекрасной эпохи» и «Часть речи». В оценке настроения, пронизывающего эти сборники (особенно – второй), можно согласиться с А. Кушне-ром: «Бродский – поэт безутешной мысли, поэт едва ли не романтического отчаяния. Нет, его разочарование, его скорбь еще горестней, еще неотразимей, потому что в отличие от романтического поэта ему нечего противопоставить холоду мира: «небеса пусты», на них надежды нет, а «холод и мрак» в своей душе едва ли не сильнее окружающей стужи».

Это настроение – результат раздумий над судьбой мира, где разорваны связи между людьми и народами, а человеческое существование лишено опоры. Бродский ироничен. Эта особенность его поэтики явственно обнаруживается, например, в «Двадцати сонетах к Марии Стюарт»:

Обращает на себя внимание свобода, с которой художественная мысль поэта перемещается во времени и в пространстве. Щедро представлены в творчестве Бродского библейские образы и мотивы.

С середины восьмидесятых поэт начинает писать и по-английски. Выявился еще один жанр, где он заявил о себе как подлинный мастер, – эссе: книги «Меньше, чем одна», «О печали и разуме».

В 1987 году Бродскому присуждается Нобелевская премия. Традиционная для лауреатов лекция сформулировала основные положения его эстетики, особенно в части, касающейся языка. С этого же года началась широкая публикация стихов поэта в России.

Последнее десятилетие отмечено большим интересом к наследию Бродского: издается семитомное собрание его сочинений, печатаются материалы о жизни и творчестве – сборник «Иосиф Бродский: труды и дни», книга С. Волкова «Диалоги с Иосифом Бродским». В результате наконец-то воссоздается в ее истинном виде фигура И.А. Бродского – первого российского поэта конца двадцатого века.

Бродский И. Труды и дни. М., 1998.

Бродский И. Сочинения в 7 томах. Тома 1–6. М., 1997–2000.

Стрижевская И. Письма перспективы: о поэзии Иосифа Бродского. М., 1997.

Боткин Л. Тридцать третья буква. Заметки читателя на полях стихов Иосифа Бродского. М., 1997.

Волков С. Диалоги с Иосифом Бродским. М., 1998.

«Лицом к лицу лица не увидать», однако последнюю треть двадцатого столетия все чаще называют «бронзовым веком» русской поэзии. Время, конечно, проверит «степень блеска», но уже сейчас одной из важнейших характеристик эпохи следует признать необычайное многообразие, многоцветье и «многолюдье» поэзии этого периода.

Поэтическое слово всегда быстрее приходило к читателю (слушателю), чем прозаическое. Нынешнее же развитие коммуникационных систем – в условиях отсутствия идеологической (а нередко и моральной) цензуры – сделало процесс публикации свободным, мгновенным и глобальным (ярчайшее свидетельство – динамичное распространение поэзии в сети Интернет). Однако говорить о каком-либо «поэтическом буме», подобном «оттепель-ному», не приходится. Говорить надо скорее о постепенном возвращении поэтического (и вообще литературного) развития в естественное русло. Публикующих стихи становится больше, читающих – меньше. А значит, формула Е. Евтушенко [см: «Шестидесятники – эстрадные лирики»] «Поэт в России – больше, чем поэт» утрачивает свой вневременной смысл, локализуясь в конкретно-исторических рамках. Не настает ли время иной формулы, предложенной И. Бродским: поэт «меньше, чем единица»?

В этой связи возникает «проблема авторского поведения» (С. Гандлевский). Коль скоро идея общественного служения поэта уступает идее создания новых эстетических ценностей, то и поэту в реальной жизни, и лирическому герою в тексте все труднее самоопределяться привычным, «классическим» образом. Трудно представить себе сегодня лик поэта – «пророка» – и «глаголом жгущего сердца людей», и «посыпающего пеплом… главу», и идущего на распятие с миссией «рабам земли напомнить о Христе» (варианты XIX века). Но и «агитатор, горлан-главарь», и затворник, не знающий, «какое… тысячелетье на дворе» (варианты XX века), в последние десятилетия в лирике не заметны. Кто же заметен?

Если не рассуждать об иерархии, не определять «короля поэтов», а искать наиболее оригинальные версии нового лирического героя, то в 70-е годы на эту роль мог бы претендовать герой Юрия Кузнецова (р. 1941). Это поэт, «одинокий в столетье родном» и «зовущий в собеседники время»; это «великий мертвец», раз за разом «навек поражающий» мифологическую «змею» – угрозу миру; это в прямом смысле сверхчеловек: над человеком, в космосе находящийся и масштабами своими космосу соразмерный. «Прохожим или бесом» ему вручено «орлиное перо, упавшее с небес»:

Назовем этот вариант вариантом укрупнения и отдаления лирического героя.

Напротив, ставшие широко известными уже в 80-е годы поэты-концептуалисты (главным образом Д. Пригов и Л. Рубинштейн), продолжая линию «Лианозовской школы» (см.) и конкретной поэзии, почти (или совсем) растворили свой голос в голосах вообще, в языке как таковом. Они то надевают некую типовую маску (Пригов в маске недалекого обывателя), то устраивают целое «карнавальное шествие» многоголосого «не-я» (Рубинштейн). [Подробнее см.: «Концептуализм».]