Даже при очевидной потере метафоричности сохранение противоречивости в описании может дать место второму смыслу. Например, существует парадигм а Hooked, crooked and straight (варианты: slim / sleek) (Согнутый, кривой и прямой / стройный / ровный) и т. д. – тут две казалось бы несовместимые буквальные характеристики расшифровываются как два разных состояния предмета. Тут есть место недоразумению и другому значению. Но вот первая характеристика появляется в другом сочетании: Crooked as a rainbow, / Teeth like cat (Кривой, как радуга, / Зубы, как у кошки; T1295), – и загадка удаляется от исходной парадигмы. Аналогичным образом от исходной парадигмы уходит французская загадка: Quelle chose est qui a deux dos et si n’a que un ventre. – C’est un soufflet (Роллан 1877: 157. Что за вещь имеет две спины и только один живот. – Это [кузнечные] меха). Замена животного на вещь ослабляет метафорическую установку, а добавление un ventre ([один] живот) и вовсе устраняет возможность прежней ассоциации, которая хранилась в шекспировском животном с двумя спинами. Аналогична русская загадка: С699. Одно брюхо, / Четыре уха. – Кошель. И здесь близкое родство с архетипической загадкой остается очевидным. В этих случаях ясна полная потеря классического понимания загадки, замена его рациональной задачей, но в рамках сохраняющейся материальной связи с традицией, с архетипами, от которых они отправляются.
Архетипична загадка T1171. My mother have a barrel, haven’t got any staves. – Egg (У моей матери есть бочонок без клепки. – Яйцо; русский эквивалент: Дом без кром). По этому типу сочетания двух несочетающихся свойств образована загадка T1126. Build the house with no post. – Oven (Построил дом без опор. – Печь). Связь с образцом здесь явная: идея конструкции без привычных креплений. Но другое значение здесь утеряно в силу отдаления от латентного смыслового поля.
Удаление от табуированного смыслового поля может происходить путем умножения членов описываемого странного существа или предмета так, что он(о) выходит за пределы сопоставимости с исходной сферой смысла. Все загадки со множеством членов происходят от архетипических загадок с их числом, превосходящим нормальное для существа, но минимально и не более, чем у двух: существо на трех ногах (загадка Сфинкса), существо с двумя спинами (загадка Яго), или головами. Когда же описываются предметы с шестью ногами (всадник на лошади) и т. п., то здесь следование принципу построения сопровождается выходом за рамки поля сексуального образа.
Приведенные примеры демонстрируют, как происходит замеченный Тэйлором распад полноценной и сложной формы подлинной загадки и отчего образцы последней предстают всегда в сопровождении упрощенных форм, которые, однако, сохраняют черты родства с подлинной загадкой и свидетельства происхождения от ее архетипических образцов, что ведет к необходимости включать в представительные собрания загадки ее дегенерировавшие формы.
И все же представление о линейном характере истории видов загадки в направлении распада, от сложной к предельно элементарной, неточно. Наряду с процессом распада классической формы можно наблюдать и процессы усложнения. Не все загадки с отклонениями от структуры подлинной загадки по Тэйлору следует считать вырожденными. Если учесть не только форму, направленную на обман воображения, но и функцию сокрытия, то оказывается, что поддержание этой функции, память о ней может играть продуктивную роль и тогда, когда возникают отклонения от архетипической структуры описания. Генетическая память позволяет осложнения, не только компенсирующие формальные упрощения, но и превосходящие классический уровень сложности. Скажем сильнее: возникают психологические осложнения загадки, не проявляющиеся на формальном уровне, но использующие формальные упрощения. Делается это путем манипуляции психологической установки, то есть определенных нормальных ожиданий. Если загадка формально построена на столкновении двух как будто бы противоречивых буквальных описаний, это может обмануть ожидание разгадывающего, нацеленное на то, чтобы увидеть метафору, и подтолкнуть его к тому, что он примет неметафорическое за метафорическое. Например, С481. Режу, режу, / Крови нет. – Каравай. Или наоборот, две метафоры выдаются за нормальное – метафорическое + буквальное – описание: С71. Не шагает, а ходит. – Дверь. Неполнота формы сама по себе не свидетельство дегенерации.
Во всем этом важно лишь то, что память традиции гораздо живучее, чем то, что представлял себе Тэйлор на основе чисто формального рассмотрения жанрового поля загадки. Формальные упрощения возможны в рамках полноценной активной традиции – как способы более изощренной игры с классическим ожиданием; они не обязательно результаты вырождения. Жанровая установка продолжает жить не только пассивно, как реликтовая память, но и активно, как функциональный и творческий импульс, даже при сильно вырожденных формах. Потеря памяти о символизме сокрытия и связи с табуированным смысловым полем происходит в условиях усыхания обрядовой традиции, с потерей социальной функции полового воспитания. Иначе говоря, падение культуры загадки сопряжено с перерождением социально важного института загадывания загадок в простое развлечение.
Оставляя эти более или менее умозрительные выводы в стороне, можно сформулировать тезис на вполне доказанном уровне. Наконец-то мы можем себе представить морфологическую картину жанрового поля народной загадки:
(v) Ядро жанра загадки и семинальную страту в устной традиции составляет классическая, то есть полноценная древняя, загадка, определимая как фигура сокрытия с двойным значением – латентным и манифестируемым. Следующую страту составляет загадка, отвечающая тэйлоровым критериям подлинной загадки, то есть соединяющая метафорическое описание с буквальным в фигуре затемнения, но утратившая функцию сокрытия. Третью страту составляет загадка с упрощенной структурой: двучленным буквальным описанием или даже с одночленным, метафорическим или буквальным. Во второй и третьей страте как правило сохраняются материальные следы родства с архетипической классической загадкой, от которой данная вырожденная отклонилась.
Этот тезис описывает в принципиальных чертах морфологическую стратификацию жанрового поля народной загадки с четкостью, свойственной теоретической мысли, на практике же четко определить можно лишь формальные признаки или по крайней мере структурные признаки. То же, что касается смысла и смысловых функций, всегда является делом конкретного состояния традиции или конкретной интерпретации. Тут уж об определенности говорить трудно. Но даже второстепенные, поверхностные формальные черты могут быть характеристиками чрезвычайной важности. Так, мы видели, что загадка о Хампти Дампти, при полноте принципиальных формальных признаков и сохранении ряда признаков родства с загадками очевидно сексуального содержания, является детским увеселительным стишком (nursing rhyme). Об этом свидетельствует ее форма: рифмовка по современному типу и игровой ритм четверостишия. И все же она сохраняет некоторую, одновременно материальную и призрачную, связь со своими архаическими корнями и проливает на них свет. Вывод:
(x) Древняя классическая загадка должна отвечать следующим признакам: 1) быть причастной к табуированному сексуальному содержанию в его архетипических гротескных конфигурациях; 2) выражать его в форме фигуры сокрытия с двойной разгадкой, произносимой и непроизносимой; 3) соединять в своем описании метафорическое и буквальное изображения; 4) использовать рекуррентные мотивы устной традиции; 5) называть в декларируемой разгадке предмет, пародийно сходный с латентным предметом и тем самым завершать гротеск на уровне второго порядка.
Остается неясным, дошли ли до нас образцы подлинной древнейшей загадки. Например, T7b. Chink, chink in the grass, / Bald head, no [ass]. – Snake (Шур, шур в траве, лысая голова без зада. – Змея), – отвечает всем выше названным пяти признакам, включая двусмысленность с сексуальной подкладкой архетипической конфигурации, излюбленной загадками, что подтверждается присутствием рекуррентных двусмысленных мотивов grass (трава) и bald head (лысая голова, ср. русское плехан и его функции), и тем не менее легкие ритм и рифмовка выдают ее принадлежность новому времени. Похоже, что почтеннее по возрасту русская загадка типа ИАХ1. Стоит горница / Об одной окольнице. В большинстве же случаев, когда кажется, что все признаки на месте, перед нами все-таки сохраненный генетический код древней классической загадки, но не она сама. Возможно, что подлинную древнюю загадку мы находим только в ее фрагментах, продуктах распада, которыми являются как раз наиболее вырожденные и примитивные формы загадки.
