Вардан Айрапетян - Толкуя слово: Опыт герменевтики по-русски

Из письма Э. Голлербаху от 29.8.1918:

Тогда у меня сверкнуло: да ведь всё «О понимании» пропитано у меня «соотношением зерна и из него вырастающего дерева», а в сущности просто—роста, живого роста. «Растет» и — кончено. Тогда за «набивкою табаку» у меня и возникло: да кой черт Д. С. Милль выдумывал, сочинял. какая «цель у человека», когда «я — есмь» «растущий», и мне надо знать: «куда, во чтó (Дерево) я расту, выращиваюсь», а не «чтó мне ПОСТАВИТЬ» («искусственная вещь», «тубаретка») перед собою.

(3в.1993. № 8. с. 117). ср. «опавшие листы» души во вступлении Уединенного, а по ним заглавие Опавшие листья. Так и Ремизов в письме Н. Кодрянекой 8.8.1947: «В этом игра жизни, по Достоевскому— „Скверный анекдот“, „дьяволов водевиль“, а по Данте „Божественная комедия“, а по моему: рост — мы, как деревья, разрастаемся или гибнем под бурей или озорством судьбы.» Сюда же «ЙЙЙна том мир стоит: на росте» — Пришвин. Кащеева цепь (12).

«Без культа фалла погибнет мир.» «В нем есть что-то в самом деле „по-ту-стороннее“: и собственно чувство „того света“ всё проистекает из ф-лла.» — Мимолетное. 25.10.1914 и 21.5.15. И Голлербаху 6.10.18 (3в… 1993. № 8. с. 121):

Электричество, вулканы, свет, громы, «молот» — всё фалл и фалл. «Космогония». символы мира = всё фалл и фалл. Сосна, пихта, ель особенно, особенно шишка еловая, «вид дерева», купол неба — всё фалло'óбразно.

Всё — «он», везде — «он». «И без него ничто же бысть еже бысть».

Ср. о «нём» у Достоевского в Дневнике писателя за 1873. 13.2 и 14. Этот фаллизм очень архаичен.

17.4.1914. «за завтраком» (Мимолетное):

Отсюда его «двурушничество», самопротиворечивость. «Розанов был голос, говоривший с его. Розанова, согласия во всю ширь русского словаЙЙЙ» — В. Бибихин. Узнай себя, с. 546.

Гость это чужой в доме: «Чужой человек в доме — колокол (на воротах)» (ПРН, с. 791, и Старин, посл., с. 126) — этим основанным на пословице определением гостя поделился со мной А. Григорян году в 1974. Ср. «Неверная жена — чужой человек в доме» (РПП, с. 181), а еще ирландское прозвище англичан «чужаки в доме». О госте и гостеприимстве см. Э. Бенвенист, Индоевр. установл. 1. 1.7: Т. Агапкина и Л. Невская в Слав. др. 1. с. 531—33.

Пословица Сам на себя никто не нарадуется по остроумному возражению В. Бибихина (5.5.1992) не может не быть двусмысленной, если уж говорит ее двойственный Иван-дурак. Ср. «На чужой горбок не насмеюся, на свой не нагляжуся» (РПП, с. 260) — но виден ли мне мой горбок? И вижу ли я себя, «на себя глядючи» («Друг на друга глядючи, улыбнешься: на себя глядючи, только всплачешься»)? Всяк сам себе загляденье (ПРН, с. 607) недвусмысленно ироничная пословица. Сам на себя никто не нарадуется тоже. Иронична и поговорка рад другу, да не как себе (СВРЯ. ст. Друг), это сравнение с невозможным образцом, с радостью о себе, делает ее похожей на библейскую заповедь (Левит. 19.18) «Люби ближнего твоего как самого себя»: усилительное сравнение с любовью к себе предполагает что-то вроде «если ты матушкин сынок», а кто бабке не внук? Всё это двуголосые слова по Бахтину. Сюда же из давней записи самого Бибихина: «Я не тот, который себя сознаюЙЙЙ, а тот странный, которого нет. Я не могу себя видеть, и нравственность так же парадоксальна как евангельские притчи.» — Узнай себя, с. 476.

Из «Я это ты» Карла Моррисона (с. 354 сл.):

Предложения «Я это я» и «Ты это ты» грамматически правильны, но логически они никуда не ведут из-за своего повтора. А предложение «Я это ты» правильно и грамматически и логически. Тем не менее оно создает трудности, если вообразить, что личностное — то, что составляет некое «я» и отличает его от всякого возможного «ты», — единично и потому несообщимо. Если принять, что личное своеобразие (identity) не-сообщимо (что некое лицо способно быть или «я» или «ты», но не обоими вместе), «я» и «ты» как отдельные сущности останутся навсегда далеки одно от другого. Понятый так обособленный симметричный эгоизм этих «Я есмь я» и «Ты еси ты» непреодолим.

Стилистическое, смутное различение «высокого» иной и «нейтрального» другой недостаточно. «Высокое» слово предполагает высокую степень, оно несет в себе смысл «очень» или «совсем», который и надо раскрыть толкованием. При этом найдутся случаи, когда иное, вообще-то отличное от другого, неотличимо от него. Я сам иной, а не другой, но в зеркале и я другой. Чтобы попасть в счет, каждому из десятерых дураков, кто «себя-то в счет и не кладет» (НРС. 406), нужен другой, а всем вместе нужен иной; но относительно всех как одного иной — другой. Кроме того, встречается частое пользование лишь одним из синонимов, у Сологуба это иной, например Потому что нет иного | бытия, как только я— (Всё во всём) или Я — всё во всём, и нет Иного. (В последнем свете злого дняЙЙЙ), но Идти путем одним | мне тесно. Всем во всём завидую. | и стать хочу иным. (Люблю блуждать я над трясиноюЙЙЙ, концовка). А у В. Бибихина это другой, см. Язык филос., по указателю.

Юнг против «das Ganz andere», «totaliter aliter». На это богословское понятие Юнг возразил в Психологии и алхимии, 1 (ЮСС 12.11. прим.4):

Поэтому с точки зрения психологии совершенно немыслимо, что Бог есть просто «совсем иное» (das «ganz andere»): ибо «совсем иное» (ein «ganz anderes») никогда не может быть кем-то сокровеннейше близким душе, кем Бог как раз и является. Психологически правильны только парадоксальные и антиномические высказывания об образе Бога.[121]

— Но душа тоже иное, я сам иной относительно всех других, и иное двойственно. Психологии, хоть и глубинной, трудно без филологической герменевтики договориться с богословием.

Шестнадцатилетнему Рембо с его je est un autre не противоречит у Набокова / | am not another в совсем ребяческом силлогизме Шейда «Другие люди умирают, но я не кто-то другой, поэтому я не умру» (Бледный огонь, 213 сл.); Кинбот комментирует: «Это может утешить мальчика. Дальнейшая жизнь нас учит, что мы — те же „другие*“.» — Диалогизация того, как толстовский Иван Ильич стал понимать, что он и есть смертный Кай из школьного силлогизма. Поданный с симпатией поэт Шейд представляет самого Набокова, его I' ll not die похоже на а я пиит — и не умру (Державин) и весь я не умру (Державин и Пушкин), а противный комментатор Кинбот представляет других, это набоковские самость и другость. Но ср. Борхес и я Борхеса.

Князек, царек, королек (по СВРЯ3), слова со значением инакости. Одинéц — «чему нет ровни, дружки, пары, версты; единственный», соболь одинец «самого высшего разбора, не идущий в сóроки». Одинец дороже сорока соболей, он несравнимый-несравненный, но и кабан, вепрь одинец. «самый крупный и злой, старый, который отбивается от косяка и бродит один»; Одинцу нет дружки. Князёк — «зверок, животное необычайной шерсти или пера, особ, белый» — альбинос, ср. белая ворона. — «королек, красивый выродокЙЙЙ». «высший разбор пушного товара, одинец, самый отборный», «долгий хлебный колос, полнее и выше прочих», «верхний оык стропил и скатов, гребень, конек; — матица в избе, на которой лежит накат»: ср. в сказке (НРС 317) Как матерый дуб промеж тонкими кустами вересовыми, что вершиною в небо взвивается, значит великий князь промеж своими князьями и боярами. Царёк — «королек, белая мышь, ласточка, воробей», сюда же царь-птица. Царь-пушка и подобные, ср. ряд вопросов типа Которое А всем А мать? и ответов на них в Стихе о Голубиной книге. Королёк — «частица, слиточек, зерно чистого металла, выплавленное в горну или под паяльною трубкой». Невелик королек, да дорог; «красивый и редкий выродок, нпр. апельсин с малиновою мякотью», «князек, белая мышь, белый воробей, ласточка: белый или пестрый соболь, куница; осетр с икрою тельного цветаЙЙЙ», «сельдь вожак, передовая рыбка, матка: если она погибнет, то весь косяк (стая, руно) разбивается и не доходит до места», «порода малых кур, весьма несучих»; «вообще нечто особенное, выдающееся в своем роде, превосходное, вкусное»: сюда же название зрачка королёчек (СРНГ 14. с. 361). ср. зеница ока, и рассказ Набокова Королек про фальшивомонетчика.