8
Отсюда вырожденные варианты имен, которые, утратив определенно понятийное содержание (ср. ироды, махаметы и т. п.), функционируют как nomina obscoena, в качестве сгустков пейоративной экспрессии.
Отсюда – с усечением – фразеологизмы один бес, один пес, один черт (и продолжающие этот ряд образования по фразеосхеме – одна холера, один хрен и др. под.) с общим значением ‘одно и то же, все равно, безразлично’ (о явлениях, оцениваемых отрицательно). Ср.: «– Меняют их как перчатки, и каждый… свои порядки устанавливает. Ну а нам один бес деваться некуда, работаем…» (Г. Пономарев. Всем миром);«– Хотел было в город податься, на завод, да мать уперлась: оставайся и иди в мастерские. А, думаю, один пес, мастерские так мастерские…» (В. Ильин. Со службы на работу);«– Братья-то потом на шахты подались. И правильно сделали! Я бы им тут один хрен жизни не дал, куркулям!..» (А. Знаменский. Осина при дороге);«– Диагноз они теперь будут уточнять! А не одна ли холера, если он умер…» (К. Власенков. Диагноз);«– Зря ты, Мишка, отказался. Была бы хоть польза от нэпмана. – Он не нэпман, а агент по снабжению. – Один черт. Посмотри на костюм, галстук, лакированные ботинки. – Ты грубый и примитивный социолог. Для тебя одежда – главный признак классовой принадлежности» (А. Рыбаков. Выстрел). – Словари – кроме БАС – эту фразеологическую серию не фиксируют. БАС же приводит из нее только один черт с яркой иллюстрацией из письма Ленина Горькому в середине ноября 1913 г.: «Вы изволили очень верно сказать про душу – только не „русскую“ надо бы говорить, а мещанскую, ибо еврейская, итальянская, английская – всё один черт, везде паршивое мещанство одинаково гнусно…»[БАС: XVII, 947).
В связи с этим примером должно быть отмечено и подчеркнуто органическое единство отрицательной экспрессии пейоративного отчуждения и отчуждающей силы экспрессивного тотального отрицания, также использующего перевод имен из ед. ч. в мн. ч.: «Вернусь, сразу же в баню. Никаких душей и ванн. Нет! По старинке. Куплю у инвалида веничек… Нот души!» (В. Шугаев. На тропе); – Нужны мне всякие души и ванны!; «– Виноват, – сказал я робко, – а мне говорили, что Евлампия Петровна будет ставить. – Какая такая Евлампия Петровна?… Никаких Евлампий!..» (М. Булгаков. Театральный роман. 9); «На выпускной вечер Вадим не пошел. Надо было вносить деньги, а у матери он брать не хотел. Да и не надо ему никаких выпускных вечеров…» (И. Грекова. Вдовий пароход, 23) и др. (см. об этом в работе [Пеньковский 1987] и в наст. изд. с. 101–120). Ср. обыгрывание этого приема у Н. Н. Златовратского: «– Дяденька, Иван Якимыч! Вы это будете? – вскрикнул я. – Я.… А какой я тебе дяденька?… У меня, брат, нет никаких племянников…<…> – А может, дяденька Иван Якимыч, других племянников не помните ли, с которыми в лес-то ходили, пред которыми душу свою тоскливую открывали? <…> А мы, племянники глупые, говорили тебе, чтоб тоску твою унять: “Хорошо, мол, дяденька, важно в лесу-то!..” <…> Может помнишь, как ты за нас, своих племянников, у отцов наших прощенья просил…» (Н. Н. Златовратский. Иван Якимыч – питерский учитель, 1868–1870).
Ср. также случаи, в которых можно видеть эллипсис субстантиватов всякие, разные: «Лицо у нее от носа стало краснеть, краска разливалась по щекам: – Какого черта вы прицепились?… Ходят тут!.. – с яростью выпалила она» (Д. Гранин. Картина, 1); «И еще черного мне буханку…; Heт, три! – Продавщица небрежно двинула по прилавку круглые подовые хлебы. – Что ты, миленькая, не эти… Эвон, кирпичики аржаные. – Гала рванула хлебы назад. – Ходят, сами не знают чего надо…» (Р. Григорьева. Последние переселенцы).
Ср.: «– Жильцов пустила… – Жильцо-ов? Ты чего, вовсе с приветом?… Шпану всякую насобираешь – отвечай потом за тебя…» (Р. Григорьева. Последние переселенцы), где собир. шпану соотнесено с реальной множественностью.
Расширенный вариант публикации 1995 г. Переработка выполнена при поддержке РГНФ (гранты 01-04-00-132аи 01-04-00-201-а).
Одновременно на правах дублетов использовались также удовольствие и приятность, удовольствие и довольство, радость и веселость (веселье).
Ср. устар.: Почтеннейшая супруга его, Марья Ивановна, с ним – и он в полном удовольствии (К. Ф. Рылеев).
То же относится и к высшей степени удовольствия – наслаждению. Ср.: «…Бакунин, можно сказать, господствовал над кружком философствующих. Он сообщил ему свое настроение, которое иначе и определить нельзя, как назвав его результатом сластолюбивых упражнений в философии. Все дело ограничивалось еще для Бакунина в то время умственным наслаждением… «(П. В. Анненков. Замечательное десятилетие. 1838–1848, IV. – Курсив автора). О наслаждении см. также в работе [Зализняк 2003].
Отметим еще стоящий особняком специфически книжный метафорический комплекс радости, восходящий к евангельским образам духовного посева и жатвы на поле жизни: сеять (пожинать) радость, сеятель радости, семена радости, всходы радости и др. Ср.: Так кончилась жизнь… моего милого, радость сеявшего Альбертюса (А. Н. Бенуа).
Ср.: «Чем большую радость мы испытываем, тем более растет наше совершенство и тем в большей степени мы становимся причастными к божественной природе…» [Спиноза 1957: I, 118].
Ср. своеобразный «принцип круга» в определении соответствующих понятий, когда существительные, принадлежащие категории одушевленности, трактуются как обозначающие одушевленные предметы, а одушевленные предметы объясняются как «принадлежащие к грамматической категории живых существ» (см.: Толковый словарь русского языка / Под ред. Д. Н. Ушакова. Т. II. М., 1938. Стлб. 772).
Если учесть также широкораспространенное поэтическое «одушевление» растительного мира, что не следует смешивать с поэтическим приемом олицетворения (ср.: «…сквозь тяжелый мрак миротворенья / Рвалась вперед бессмертная душа / Растительного мира» – Н. Заболоцкий. Лодейников, и др. под.), а также одушевление мира неорганической природы (ср.: «Верь мне, одна без различия жизнь и людей и природы. / Всюду единая царствует мысль и душа обитает / В глыбах камней бездыханных и в радужных листьях растений…» – Н. Щербина. Моя богиня, и др. под.), то станет понятным скептическое отношение ряда ученых к самим терминам «одушевленность», «неодушевленность», к стоящим за ними не вполне определенным понятиям и стремление найти им подходящую замену. Ср., например, предложение Б. А. Абрамова о разделении существительных на классы антропонимов и неантропонимов, что представляется ему «не только более удобным, чем их… рубрикация на одушевленные и неодушевленные, но с лингвистической точки зрения и более строгим», поскольку «избавляет от необходимости решать скорее биологический, чем лингвистический, и в сущности неразрешимый вопрос о том, где же проходит граница между одушевленностью и неодушевленностью в мире животных» [Абрамов 1969:9]
Ср. безоговорочное признание КОН синтаксической категорией в работах В. Курашкевича [Kuraszkiewicz 1954: 31]. Ср. также мнение И. А. Мельчука (высказанное им в выступлении на симпозиуме, посвященном обсуждению Грамматики-70) о необходимости исключения КОН из числа грамматических категорий имени, поскольку, с его точки зрения, она, как и категория рода, является «синтаксическим признаком основы», подобным глагольному управлению (см.: ВЯ. 1972. № 3. С. 163). Ср. также размышления о категории одушевленности – неодушевленности как о коммунникативно-синтаксической категории текста в работе [Пеньковский 1975-6: III, 366–369].
Всем этим и некоторым другим вопросам автор предполагает посвятить специальное монографическое исследование.
Иначе обстоит дело в украинском и белорусском, литературные варианты которых в отношении КОН сближаются с русским, усваивая новые формы вин. мн. = род. мн. и отходя, таким образом, от собственных говоров.
Все примеры приводятся в упрощенной транскрипции.
О глаголах-связках в прошедшем времени как формальном показателе грамматического значения предложений типа надо вода см. в работе [Кузьмина, Немченко 1964: 173–175].
Естественно возникающий вопрос о закономерностях перехода от КЛН к КОН и о том, какую роль в этом процессе играет влияние литературного языка – индуцирующую или только поддерживающую, – должен быть предметом специального изучения. О незавершенности формирования КОН в этих владимирских говорах свидетельствует и тот факт, что в счетных оборотах с числительными два, три, четыре здесь последовательно используется форма вин. = им. Ср.: внук у мя держит две птички; двамнучёнка вынянчала; два сына и три дочери вырастила (М. Удолы).
