Поднявшись к себе, Бурденко выпивал стакан крепкого чаю и уходил в кабинет. Допоздна, до глубокой ночи не гас там свет.
Еще будучи студентом, Бурденко привык работать по ночам. Маститый ученый, академик, «старейшина советских хирургов» (на одном из научных съездов его избрали председателем Всесоюзной ассоциации хирургов) часто обращался к опыту других, читал и перечитывал солидные монографии, статьи в научных журналах, отечественную и зарубежную литературу.
Лишь около четырех часов утра оп наконец ложился спать — ложился, как старый солдат, здесь же, в кабинете, на жесткой кушетке. А ровно в восемь он был уже на ногах. Через полчаса его невысокую коренастую фигуру можно было видеть на Девичьем поле. Быстрым, энергичным шагом Николай Нилович направлялся в клинику. И вот уже идет «пятиминутка», рабочий день академика Бурденко начался…
«Бурденко занят одной лишь наукой, — писал о нем в очерке один литератор. — Наука поглощает все его время…»
У этого литератора были все основания для такого вывода. Он наблюдал за Бурденко в операционной и перевязочной, слушал его выступления на врачебной конференции в клинике и на совещании ученых в Наркомздраве, видел его на консультации в Главном военном госпитале и за столом в рабочем кабинете Института нейрохирургии. Он знал также, как много и напряженно работал Николай Нилович дома.
И как же удивился литератор, встретив однажды Бурденко в театре! Николай Нилович и его супруга как старые знакомые беседовали с группой актеров.
От изумления автор очерка забыл даже поздороваться с Бурденко.
— Вы — и вдруг в театре? — спросил он, подойдя к Николаю Ниловичу.
— Что-нибудь случилось? — тотчас встревожился Бурденко.
— Нет, нет, ничего не произошло. Просто странно видеть вас здесь.
— Вот вы о чем… — Николай Нилович добродушно улыбнулся, а потом уже серьезно сказал: — Наука и искусство — это родные сестры. Я считаю, что они взаимно обогащают друг друга.
— Николай Нилович — наш старый коллега, — шутливо вмешался в разговор один из актеров, — помнится, он рассказывал, что еще в духовной семинарии выступал в Любительских спектаклях.
— Да, — снова улыбнулся Бурденко. — Я играл Осипа в «Ревизоре», Митрофанушку в «Недоросле» и роли еще каких-то комических резонеров в водевилях. Правда, дальше любительских спектаклей я не пошел, но театр очень люблю.
Увлечение искусством сопровождало всю жизнь великого хирурга. Он хорошо знал литературу, глубоко разбирался в живописи, в музыке.
Как-то осенью 1935 г. редакция газеты «Советское искусство» заинтересовалась его мнением о классической музыке. И Николай Нилович охотно откликнулся. Вот отрывок из его статьи: «Оперы одного из замечательных композиторов XIX века Беллини… всегда оказывают на меня… облагораживающее, возвышающее действие. Я как будто внутренне очищаюсь, и все внутренние движения во мне становятся ясней и целеустремленней… Прослушав иногда какой-нибудь отрывок Беллини или исполнение какого-нибудь произведения Бетховена — все равно, симфонии или сонаты, — я… с необычайной внутренней ясностью и сосредоточенностью иду делать очередную операцию».
Бурденко очень любил драму, балет, оперу.
«…Многое из того, что я видел в нашем оперном и драматическом театре, заставляет меня чувствовать и переживать значительно интенсивнее, чем в годы моей молодости, — писал Бурденко в статье, опубликованной в журнале «Театр». — В опере меня всегда захватывает стремление к реалистическому изображению человека и эпохи, новая, неизвестная до Великой пролетарской революции техника движений, танца, постановка массовых сцен; в драме — необычайная страстность и решительность в подходе к глубочайшим человеческим проблемам интимного или социального, личного или исторического характера».
Новые постановки «Руслана и Людмилы» и «Спящей красавицы» в Большом театре пленили Николая Ниловича свободой, грацией и простотой. Он говорил, что на всю жизнь запомнил спектакль «Егор Булычев» и игру великолепного мастера сцены Б. В. Щукина в театре имени Вахтангова. Выдающийся хирург высоко оценил исполнение В. Г. Добронравовым роли Платона Кречета и талант А. А. Остужева, создавшего ряд бессмертных образов на сцене Малого театра. С глубоким уважением он говорил о вдохновенном и нелегком труде актеров. «Люди славной профессии», — называл он их,
Была у Николая Ниловича и еще одна страсть. Он до самозабвения любил и хорошо знал родную природу. Величавая строгость сибирских просторов, нежная грусть перелесков родной Пензенщины, суровая красота Прибалтики, мягкая лирика березовых рощ Подмосковья — все было близко его сердцу. «Во многих я бывал странах, многое видел, но всегда оставался в убеждении, что нет краше и величественнее моего края!» — писал Николай Нилович.
Еще подростком он любил гулять в лесу, забираясь порой в самую глухомань, слушать пение птиц, наслаждаться чудесным покоем, дышать полной грудью. Люди, работавшие с Бурденко в Нижнеудинске, вспоминали, что его любимым отдыхом было бродить по тайге. Будучи в Москве, Николай Нилович редкие свободные выходные дни проводил на даче, в лесу; как вспоминают его близкие, он восхищался упоительной красотой окружающей природы и откровенно завидовал своему брату Ивану Ниловичу, который работал лесником в Пензенской области.
Внешне несколько суховатый, строгий, Николай Нилович обладал чутким и добрым сердцем. Все, кто знал его близко, помнят, насколько велика была его любовь к людям, особенно к детям. Да и ребята очень любили его. «Самые капризные дети, — вспоминал профессор В. В. Лебеденко, — которые начинают оглашать криком всю клинику, лишь только завидят белый халат, — эти дети улыбались, когда к ним подходил Николай Нилович… Люди, которые мало знали Николая Ниловича, не могли понять, чем он так располагал к себе детей». О своей внучке Танечке, которую он боготворил, он рассказывал даже студентам на занятиях.
Верным другом Николая Ниловича была жена Мария Эмильевна. Педагог по образованию, она отлично владела английским, французским и немецким языками и во многом помогала ему — переводила статьи из иностранных журналов и специальных книг, переписывала по просьбе Бурденко некоторые его научные работы, часто сопровождала Николая Ниловича в командировках. Особенно ценной была ее помощь в последние годы жизни Бурденко, когда состояние его здоровья ухудшилось.
Тесная дружба связывала Николая Ниловича с представителями старшего поколения русских ученых-медиков — невропатологом профессором В. В. Крамером, терапевтом профессором Д. А6 Бурминым, профессорами-хирургами В. В. Турбиным и С. Р. Миротворцевым, академиком А. И. Абрикосовым, старым большевиком профессором Н. А. Семашко и многими другими. Когда
«старики» приходили к Бурденко, разговор неизменно заходил о молодежи, живых и пытливых врачах и ученых, окружавших каждого из них. Обычно скупой на похвалы, здесь, в узком кругу, Николай Нилович, как и его коллеги, высоко оценивал мастерство своих учеников. «Смена растет отличная», — радовался он.
Разумеется, ученые говорили и о международных делах. Всех в те годы тревожили откровенно агрессивные устремления империалистических государств, не скрывавших своего намерения напасть на Советский Союз — первое в мире социалистическое государство.
Бурденко постоянно указывал своим коллегам на необходимость помогать военным медикам разрабатывать насущные проблемы военно-полевой медицины.
Научная и практическая деятельность профессора Бурденко нашла всеобщее признание в нашей стране. В 1935 г„рабочие поедали его своим депутатом в Московский Совет, а затем — членом ВЦЙК 16-го созыва. В 1936 г. профессора Бурденко избрали делегатом Чрезвычайного VIII съезда Советов, который должен был утвердить Конституцию СССР. На съезде он выступил с проникновенной патриотической речью.
…Залитый огнями зал. Делегаты и гости исторического съезда Советов внимательно слушают выступление крупного советского ученого, видного специалиста по военно-полевой и «мирной» хирургии профессора Бурденко. Каждому слышен его негромкий глуховатый голос.
— Я пришел на трибуну, — говорит ученый, — рассказать о тех мыслях и чувствах, которые волнуют медицинскую общественность, и о том энтузиазме, который охватил медицинскую общественность вместе со всем нашим народом в эти великие исторические дни…
Видно, как волнуется этот уже немолодой грузный человек. Это — благородное волнение, рожденное торжественностью минуты. Но вот зал поддерживает его дружными аплодисментами — и волнение сразу проходит.
Бурденко говорит о Советской Конституции: «Нам, работникам медицины, этот всемирно-исторического значения документ… особенно близок, особенно дорог. Предельно ясным и четким языком закона закреплены в нем величайшие победы и завоевания революции, уничтожившие эксплуатацию человека человеком и дающие каждому трудящемуся право на всестороннее развитие его физических и интеллектуальных возможностей… Конституция, — продолжает ученый, — обеспечивает осуществление тех условий предупреждения и лечения болезней, которые являются идеалом и которые возможны только в социалистическом государстве».
