Мы довольно часто ездили на автобусе в Ригу. Шофер автобуса Саша (для меня дядя Саша) очень любил мою бабушку за большие чаевые. Поэтому, когда она решала поехать с нами в Ригу, проблем не было. Из-за этого однажды чуть было не сорвалась запланированная для отдыхающих экскурсия. Как-то раз культорганизатор санатория долго ждал Сашу, чтобы ехать с экскурсией в Сигулду, но Саша сказал, что сначала он свозит в город Елизавету Петровну, а потом приедет за отдыхающими. Пришлось «культурнику» идти к бабушке и просить перенести её поездку, так как собралось уже много народа, все ждут автобуса, а Саша отказывается их везти. Бабушка, конечно, извинилась и отменила свой выезд.
В Риге нас привлекал конфетный магазин «Лайма» и кондитерское кафе (не могу вспомнить его названия), где бабушка заказывала взбитые сливки с вареньем и кофе. Саша в это время терпеливо ждал нас в переулке или отъезжал ненадолго по своим делам, всегда возвращаясь к точно назначенному времени. У меня с дядей Сашей были свои «интимные» отношения. Я его просто обожал, да и он относился ко мне очень приветливо. Когда я, приехав в дом отдыха во второй или третий раз, первым делом побежал в гараж и радостно подошел к Саше, он, узнав меня, сказал с улыбкой: «А, снова приехал, сукин кот!». Это обращение было мне очень приятно, так как подтверждало нашу с ним дружбу. В гараже дома отдыха кроме автобусов Горьковского завода был открытый маленький американский военный «виллис», на котором возили директора. На нём тоже ездил дядя Саша. На этом своеобразном автомобиле мне несколько раз удалось посидеть за рулем. Как то раз дядя Саша взял меня с собой в местную поездку по делам и, возвращаясь домой, уступил моим просьбам самому повести машину. Мне было тогда лет двенадцать или тринадцать, и я уже неоднократно ездил с отцом на нашей «эмке». «Виллис» оказался очень простым в вождении, но вылезая из него, я приложился ногой к выхлопной трубе, проходившей вдоль правого борта и глубоко обжёг икру. Метка от этого ожога осталась у меня на ноге на всю жизнь как напоминание о жизни на Рижском взморье.
Возвращаясь к нашей «зарубежной» жизни в Прибалтике, не могу не вспомнить женщин на пляже в длинных халатах, которые распахивались снизу, обнажая ноги до трусиков. Эти женщины приезжали по воскресеньям из Риги и были настоящими латышками, которые с презрением, а иногда и со злобой смотрели на нас, русских. На второй год все женщины в нашем доме отдыха, которые приезжали в Прибалтику не в первый раз, в том числе и моя мать, уже ходили на пляж в таких же длинных халатах, что и рижанки. У моей мамы даже была знакомая портниха Марья Карловна, которая приезжала к ней из Риги зимой и подолгу жила у нас в квартире, где шила маме и её подругам платья и брюки, которые в Москве тогда только начинали входить в моду. Русский язык в то время латыши почти не знали. На рынке в Булдури, где продавались роскошные творог и сметана, на вопрос «Цик макса?» (сколько стоит) торговки отвечали по-латышски, а когда видели, что мы не понимаем, писали цифры на листке бумаги. Марья Карловна говорила по-русски с ужасным акцентом и часто сбивалась на немецкий язык, который она явно предпочитала русскому. Советскую власть она ненавидела и поняв, что в нашей квартире некого опасаться, в открытую кляла Сталина, завоевавшего Латвию, и со вздохами вспоминала президента Ульманиса и время, когда Латвия была самостоятельной страной. К сожалению, Марья Карловна и люди её поколения не дожили до перестройки, но их дети осуществили мечту своих родителей о свободной Латвии. Иногда даже с некоторыми перегибами. Но в годы моего детства я очень мало общался с латышами. В нашем доме отдыха вся администрация состояла из русских и евреев. Латышки были только среди уборщиц, но они были очень молчаливыми. Поэтому я почти не ощущал на себе негативного отношения к русским сильно редуцированного местного населения. В начале пятидесятых годов прошлого века проблемы межнациональных отношений ещё не стояли передо мною, учеником шестого класса.
Каждое утро мы с дедом, я в трусах, а он в белых брюках и нижней рубашке с расстегнутым воротом (маек дед не носил) и в сандалиях на босу ногу, выходили из нашей территории через боковую калитку и шли по тротуару из бетонных плит вдоль дачи Лациса к морю. Когда улица и тротуар кончались, начиналась дорожка из досок, уложенных на деревянных чурбачках. Эта дорожка была проложена между песчаными дюнами, поросшими соснами, и по ней мы выходили на пляж. Спустившись по полузасыпанным песком доскам с набитыми перекладинами, мы вступали в мир песка. От крайних сосен до воды расстилался роскошный песчаный пляж шириной более полусотни метров, а в длину – без конца и края. Сухой песок был почти белого цвета, мельчайший и сыпучий, ходить по нему в обуви было трудно, зато босиком очень приятно. Правда, в ясные дни середины лета он так нагревался от солнца, что обжигал босые ноги. Поэтому вступив на сухой песок, нужно было быстрее добежать до широкой полосы сырого и плотного песка ближе к набегающим волнам. По этой полосе все отдыхающие гуляли вдоль моря и по ней же катались на велосипедах. По утрам на сыром песке четко отпечатывались следы грузовика, увозившего выброшенные на берег водоросли. Дно Рижского залива уходило в глубину очень постепенно, то плавно опускаясь, то снова поднимаясь в области банок. Таких банок было три или четыре, и только после последней, расположенной на расстоянии 200–300 метров от берега, ноги уже не доставали дна и нужно было плыть. Идеальное место для купания маленьких детей. Правда, вода в заливе часто бывала довольно холодной, особенно после ветра с моря и сильного волнения.
Выйдя на пляж и повесив на лавочку одежду, дед в длинных черных трусах (такие трусы почему-то называли «семейными») степенно заходил в море с полотенцем в одной руке и с градусником для воды в другой. Зайдя за вторую банку, он измерял температуру воды и окунался до плеч. После этого, вытираясь полотенцем, выходил на берег, и, сменив трусы, надевал белые полотняные брюки. Затем босиком, взяв свои сандалии в руки, голый до пояса, быстрым шагом удалялся по пляжу в сторону реки Лиелупе. Я же оставался купаться. В спокойную погоду я добирался до последней банки и плавал вдоль неё на глубоком месте, после чего валялся на утреннем, поначалу ещё прохладном, но быстро согревающемся на солнце песке и ждал деда. Через двадцать минут его коренастая, невысокая фигура появлялась вдали, а ровно через полчаса таким же быстрым деловым шагом он подходил ко мне. Нередко он приносил с прогулки какой-нибудь занятный корень, найденный им на берегу. Я быстро смывал с тела песок, и мы, переодевшись, шли на завтрак в столовую, где дед вывешивал листок с утренней температурой воды и воздуха.
Больше всего я обожал купаться в волнах, которые несколько раз за сезон бывали весьма солидными. В такие дни мы с Мариной или с Серёжей Ложкиным, подпрыгивая в волнах, доходили до последней банки, где взрослым было по пояс, а мне по грудь, и, взявшись за руки, ныряли головой в накатывающийся пенистый вал высотой выше человеческого роста. Пологие на глубине, волны на банках пенились и обрушивались гребнем на головы купальщиков, сбивая нас с ног и вынося на мелкое место. Помнится, как пару раз большая волна, перевернув меня вверх тормашками, втыкала головой в дно, к счастью, по всему берегу песчаное и гладкое.
Постоянным занятием на пляже были поиски янтаря. Его кусочки можно было найти после сильного волнения среди водорослей, выброшенных волнами на берег. Особенно много янтаря было на берегу, ближе к устью реки Лиелупе. Там на диком пляже водоросли не убирали, и они лежали у воды целыми горами. Среди них встречались интересные предметы – детские игрушки, доски от лодок, обломки весел, корни деревьев. Особенно много мы находили стеклянных шаров-поплавков от рыбачьих сетей. К сожалению, играть ими в футбол на пляже было нельзя – они очень больно отбивали ступни. Если смотреть внимательно под ноги и ворошить водоросли палкой, можно было найти кусочки янтаря, если повезёт, довольно крупные. За лето их набиралось порядочно, так что, просверлив в них дырочки и нанизав на леску, можно было сделать бусы.
В первые мои приезды на Рижское взморье я увлекался строительством песчаных замков, особенно после экскурсий в Сигулду и Цесис, где были настоящие рыцарские замки. Строить башни было очень легко: набираешь в сложенные ладоши мокрый песок из воды и начинаешь капать на основание башни. Капли песка, быстро высыхая, нарастают друг на друге, и башня растет ввысь. Рядом можно нарастить ещё множество шпилей и вот уже сказочный замок, напоминающий жилище Кощея Бессмертного, готов. Вокруг него ров с водой, а в середине озеро с островком, на котором стоит самая высокая башня. Грандиозно! Жаль, что на следующее утро от замка не остается и следа: все разравнивают безжалостные волны или грабли уборщиков пляжа. Зато можно строить новый замок, ещё более причудливый. Это было такое увлекательное занятие, что даже шестнадцатилетняя Марина и двадцатилетний Ложкин иногда включались в строительство. Тогда я объявлял войну их замкам и поливал стены и башни водой из резиновой груши. Струя воды легко размывала самые мощные фортификационные сооружения и промывала бреши в неприступных стенах, после чего враг (это я) врывался в замок и крушил всё, что попадало под ноги. Марина обижалась, а Ложкин давал мне подзатыльник. В последующие приезды я стал старше, и копаться в песке мне стало казаться не солидным. Тем более что появилось новое потрясающее развлечение – велосипеды.
