…
«Вы знаете, как у нас снимаются фильмы и делаются передачи? Создатели фильма идут в район, застроенный муниципальным жильем. 90 % проживающих там людей ведут вполне достойную жизнь: готовят детей к школе, платят налоги, работают. А 10 % жителей отличают те или иные патологии. И продюсеры с режиссерами говорят: «Вот о них-то мы и сделаем передачу».
Эдди Марсан, актер. В интервью Джонатану Ромни для «Индепендент», воскресенье, 2 мая 2010 года.Практически во всех прайм-таймовых программах показывают людей, страдающих «правильными» формами безумия, и теперь я знаю формулу этого безумия. Люди с «правильной» формой сумасшествия немного безумнее нашего предполагаемого безумия. И разница сразу же бросается в глаза. Мы можем страдать от депрессий и навязчивых страхов, но наши депрессии и страхи не столь велики, как их депрессии и страхи. Мы можем быть параноиками, но не до такой степени, как они. И потому, глядя на них, мы успокаиваемся, заключая, что мы не такие уж сумасшедшие, как некоторые.
Трагедия Дэвида Шейлера заключалась в том, что его безумие перешло в какую-то совершенно дикую форму, вышло за рамки минимальных приличий и из-за этого стало совершенно бесполезным для СМИ. Мы боимся всего слишком явного, но склонны эксплуатировать двусмысленности.
Однако мы занимаемся не только бизнесом безумия, но и бизнесом конформизма. Я вспомнил Мэри Барнс, пациентку доктора Лэнга, сидевшую в подвале его клиники и постоянно мазавшую себя собственным дерьмом. Со временем она предпочла мазать красками холст и сделалась известной художницей. Лондонское общество 1960—1970-х годов с благоговением воспринимало произведения Барнс, которые рассматривались как пример глубокого проникновения в страдающую психику. Однако Шарлотта Скотт и все другие журналисты, включая и меня самого, рыскали по планете вовсе не с целью отыскать людей с «правильной» разновидностью безумия и организовать некое их почитание. Напротив, демонстрируя безумцев, мы стремились показать публике, какой она не должна быть. Возможно, именно из-за нашего отчаянного стремления быть абсолютно нормальными в нас и возникает этот жуткий страх сойти с ума.
Через несколько дней после того, как я вернулся из Девоншира, мне позвонил Боб Хейр.
Хейр проводил субботнюю ночь в Хитроу — перевалочный пункт на пути между Швецией и Ванкувером. Боб продолжал колесить по планете, обучая людей пользоваться его опросником. Он предложил мне встретиться у него в отеле.
Когда я приехал туда, оказалось, что в холле отеля меня никто не ждет. У стойки администратора выстроилась огромная очередь — множество усталых командированных с раздраженными физиономиями, прилетевших в аэропорт поздним вечером. Я никак не мог найти телефон для связи с постояльцами. И тут у меня родилась идея. Стол консьержа был свободен. Там же находился и его телефон. Я мог набрать «ноль» и таким образом напрямую связаться с главным администратором (звонящим главному администратору отвечают сразу же, независимо от количества людей в очереди — человек с большей вероятностью откликнется на таинственный звонок, нежели на просьбы людей, стоящих непосредственно перед ним) и попросить соединить меня с номером Боба.
Но стоило мне взять трубку, как я заметил, что ко мне быстрым шагом приближается консьерж.
— Не трогайте мой телефон! — рявкнул он.
— Только на секунду! — попытался я сопротивляться.
Он вырвал трубку у меня из рук и с грохотом бросил ее на аппарат.
Чуть позже появился Боб. Я демонстративно вежливо поздоровался с ним перед консьержем.
Мы производили впечатление двух чрезвычайно любезных путешествующих бизнесменов, назначивших важную встречу в отеле поздним вечером. Я сделал все, чтобы это бросилось консьержу в глаза.
— Может быть, мы пойдем в VIP-бар на четвертом этаже? — предложил Боб.
— Да, конечно, — откликнулся я, бросив на консьержа многозначительный взгляд, — в VIP-бар.
Мы прошли по вестибюлю.
— Не поверите, что со мной произошло за минуту до вашего прихода, — прошептал я.
— И что же?
— Консьерж чуть было не применил ко мне физическую силу.
— Каким образом?
— Я попытался воспользоваться его телефоном, чтобы позвонить вам, а он вырвал его у меня из рук. Удивительно грубое и бестактное поведение. Но почему он так поступил?
— Потому что он один из них, — ответил Хейр.
Я пристально посмотрел на Боба.
— Из психопатов? — переспросил я.
Потом оглянулся на консьержа. Тот помогал кому-то занести в лифт чемоданы.
— Неужели? — еще раз удивленно переспросил я.
— Очень многие психопаты становятся швейцарами, охранниками, — заметил Боб, — консьержами — в общем, теми, кто обладает властью на некоей собственной территории.
— Да, и он явно отличается недостатком эмпатии, — кивнул я, — и слабым навыком контроля собственного поведения.
— Вам следует упомянуть об этом в своей книге, — сказал Боб.
— Да, конечно, обязательно, — согласился я.
И вновь внимательно взглянул на него.
«А не слишком ли он скор в своих выводах?» — подумал я. Может быть, у парня просто день не задался. Или начальство запретило ему допускать к телефону постояльцев гостиницы. Почему же ни мне, ни Бобу такая мысль не пришла в голову?
Мы сели в лифт и отправились на VIP-этаж.
Была уже почти полночь. Мы пили виски со льдом. Другие посетители — те, у кого была специальная карточка допуска в VIP-бар, — печатали что-то на своих ноутбуках или задумчиво рассматривали ночной пейзаж за окном.
Я почувствовал, что начинаю пьянеть.
— Вы наделяете людей значительной силой, — сказал я, обращаясь к Хейру. — Силой диагностировать психопатов. — Боб пожал плечами. — Но что, если вы создадите армии из тех, кто одержим этой самой силой? Тех, кто будет находить психопатов там, где их нет и в помине, охотников на ведьм в мире, охваченном патологическим страхом?
Наступила пауза.
— Меня тоже беспокоит возможность злоупотребления моим опросником, — согласился Боб. Он тяжело вздохнул и помешал лед в стакане.
— И кто же им злоупотребляет? — спросил я.
— Здесь у вас есть отделение ОТИООЛР, — сказал он.
— Да, там находится мой знакомый Тони, — ответил я. — Отделение тяжелых и общественно опасных личностных расстройств в Бродмуре.
— Я задаюсь вопросом, кто имеет право давать заключения на основе применения моего опросника? — задумчиво произнес Боб. — Кому доверено предъявлять опросник? Здесь, в Британии, к таким вопросам подходят осмотрительно и ответственно. А вот в США существует законодательство о «принудительной госпитализации людей, одержимых сексуальным насилием». В соответствии с названными законодательными актами человека можно отправить в заключение навсегда.
Боб имел в виду такие психиатрические больницы, как Коалинга — на первый взгляд очень привлекательное место, раскинувшееся на 320 акрах неподалеку от Монтерей-Бич в Калифорнии. Громадное лечебное учреждение (на 1,2 миллиона квадратных футов) располагает гимнастическими залами, помещениями для занятий музыкой и другими видами искусства, бейсбольными площадками, там повсюду аккуратно подстриженные лужайки. Полторы тысячи из ста тысяч калифорнийских педофилов содержатся в Коалинге в комфортабельных условиях и почти наверняка проведут там остаток своих дней (с момента открытия больницы в 2005 году оттуда были выписаны только тринадцать человек). Всем пациентам в день окончания их тюремного срока было сказано, что в связи с большой вероятностью совершения рецидива преступления они вместо полного освобождения направляются в Коалингу.
— Определенную роль в принятии такого решения сыграл и мой опросник, — признался Боб. — Я занимался подготовкой и повышением квалификации тех, кому предстояло его использовать. Они сидели в аудитории, откровенно бездельничая, зевали, чертили какие-то каракули на бумаге, подстригали ногти. И это люди, которым предстояло с помощью моего опросника решать судьбы!..
Майкл Фриер, психиатр из Коалинги, в интервью «Лос-Анджелес таймс» в 2007 году сообщил, что больше чем трети «индивидов» (так в Коалинге называют пациентов) был поставлен неправильный диагноз — «одержимость сексуальным насилием». На самом же деле в случае освобождения они не представляли бы серьезной опасности для общества.
— Эти люди отсидели свой срок в тюрьме, и вот их внезапно хватают снова — и направляют в больницу штата на неопределенное время, — заявил Фриер в своем интервью. — Чтобы выбраться оттуда, им необходимо доказать, что они больше не представляют опасности. А это не так уж просто сделать. Поэтому у них есть все основания для депрессии.
