Можно сказать более: даже прирожденные преступники, раз они совершают преступление с политической целью, не должны бы, по нашему мнению, быть наказываемы наравне с уголовными, и уж особенно смертной казнью. В самом деле, будучи антимизонеистами, они часто предвидят полезные социальные и политические реформы, а благодаря импульсивности, столь для них характерной, спешат осуществить эти реформы при помощи средств, противных честному человеку, но иногда приводящих к результатам, выгодным для целой нации.
Политическое преступление оскорбляет, стало быть, не нравственное чувство и не чувство чести, а политический и социальный мизонеизм большинства. Поэтому-то деяние, само по себе не безнравственное, было преследуемо с древнейших времен и будет преследоваться впредь при помощи специальных законов. Необходимость защищаться оправдывает это преследование со стороны общества. И если мы теперь хотим сделать его более умеренным и регулировать на будущее время, то все же должны признать его необходимость для мирной эволюции политической и социальной жизни.
Для нас, стало быть, основой вменяемости политического преступления является право большинства граждан поддерживать излюбленную ими политическую организацию; преступление состоит именно в нарушении этого права.
И отнюдь нельзя сослаться на то, что право это есть не что иное, как произвол мизонеичного большинства, хотя правда и находится иногда на стороне возмутившегося меньшинства.
В таких случаях политические формы, о которых мечтает последнее, рано или поздно завоюют себе общее сочувствие, но, пока этого не случилось, осуществлять их путем насилия было бы преступно. Как в природе не бывает скачков, так и в общественной жизни, по закону, который Конт назвал динамическим, прогресс осуществляется медленно и постепенно. И как бывает наказан всякий, хотя бы на йоту нарушивший законы природы, так будет наказан и тот, кто захочет сдвинуть социальный прогресс слишком быстро и несвоевременно; он вызовет бурную реакцию со стороны оскорбленного в своем естественном стремлении к инерции общества.
Закон большинства есть, в сущности, закон природы, и на этом законе зиждутся государства, так как он представляет собой общую волю граждан[39], которые, в принципе, должны принимать участие в «создании правительства».
Если это большинство находилось прежде в зависимости от вождей, если оно кланялось перед войсками монархов, то теперь, почувствовав в себе силу править собой, оно подняло голову и, после многовековой борьбы за политическую власть, успело укрепить за народом присущее ему право участвовать в управлении государством.
Но раз это право закреплено, следует упорядочить пользование им. Вся масса народа не может принимать прямого участия в ведении общественных дел, поэтому вслед за великим катаклизмом конца XVIII века, провозгласившим и упрочившим народовластие, были созданы учреждения, благодаря которым это ведение переходит в руки людей, наиболее к тому способных. Так составились конституции, передающие всю или почти всю власть народа в руки парламентов и депутатов, избранных большинством и контролируемых при помощи плебисцитов референдума, права петиций и запросов.
Теперь, значит, правительство может быть рассматриваемо как отбор, как эманация из народа «способных» или признаваемых таковыми на основании закона, и единственным условием его прочности, его законности, является поддержка большинства.
Отсюда вытекают и все санкции, утверждающие данную политическую организацию как выражение воли народа до тех пор, пока антропологические, физические или социальные факторы медленным и мирным путем не дадут этой воле другого направления и не поддержат численной или моральной силой новых политических форм.
2) Элементы политического преступления. Не всякое, стало быть, противодействие работе данной политической организации является преступным. Здесь, как и во всяком другом преступлении, определяющим преступность моментом служит переход ко внешнему действию, заключающий в себе элементы воли и насилия или обмана.
Оппозиция существующей политической организации может и не быть преступной. Орландо называет такую оппозицию легальной, потому что она не выходит из границ, начертанных конституцией, предусматривается последней.
Бланчли идет еще дальше. Утверждая, что правительство имеет право требовать от народа повиновения, он допускает все-таки, что там, где оно не заботится о достижении поставленных ему целей, противодействие со стороны народа является правом, хотя исключительным и возникающим лишь тогда, когда справедливость, чьи-либо естественные и конституционные права слишком явно нарушены и не могут быть восстановлены легальным путем. Понятно, что противодействие это должно прекратиться тотчас же, как только цель его – восстановление нарушенного права – достигнута.
3) Объект преступления. Предположив, что политическое преступление представляет собой преднамеренное и насильственное или обманное нарушение воли большинства, посмотрим теперь, что именно является его объектом, так как в этом и лежит его отличие от других преступлений.
Мы уже говорили, что объектом политических преступлений является вообще политическая организация, принятая большинством. Но всякая политическая организация предполагает: во-первых – территорию, в пределах которой она развивается; во-вторых – учреждения и лиц, воплощающих ее в себе и приводящих в действие.
Поэтому на политическую организацию можно напасть как со стороны территории, так со стороны учреждений и лиц.
В первом случае политическим преступлением является всякая попытка насильственным или обманным образом уменьшить территорию, изменить ее границы, предать ее в руки врагов государства, вызвать войну, угрожающую независимости или безопасности страны, – вообще все то, что называется «изменой родине».
Во втором случае политическим преступлением является всякая попытка насильственным или обманным образом изменить существующий политический строй, помешать выполнению обязанностей или нарушить права представителей законной власти, покуситься на их жизнь или честь – вообще все то, что относится к категории преступлений против государственной власти.
Теперь, кроме того, между государствами существуют такие отношения, которые взаимно обязывают их заботиться о физической безопасности монархов или глав правительства, находящихся на чужой территории; нарушение этой безопасности является, стало быть, новой категорией политических преступлений.
Наконец, существуют «косвенные» политические преступления, состоящие в том, чтобы помешать правильному проявлению народовластия там, где оно лежит в основе политического устройства. Сюда относятся «проступки электоральные», то есть насильственное или обманное вмешательство в процедуру выборов.
Особые обстоятельства – например, сосредоточение нескольких воль для достижения вышеприведенных целей (заговор) или действие вооруженной рукой при большом числе участников (бунт, возмущение) – могут сделать политическое преступление более тяжким.
4) Преступления социальные и религиозные. Многие задают вопрос, можно ли считать эти преступления политическими, но мы находим бесполезным доказывать существование связи между социальными и политическими вопросами, так как видели уже, насколько бунты и революции связаны с политической экономией. Можно сказать даже, что борьба классов за политическую власть всегда ведется, в сущности, ради улучшения их экономического положения.
Может быть, никогда раньше два социальных лагеря не стояли в таких враждебных отношениях друг к другу. С одной стороны – рабочие классы, выдвинув из своей среды энергичную боевую дружину, не останавливаются в борьбе с привилегированными классами даже перед убийством и другими преступлениями, которые при ближайшем рассмотрении являются политическими, как это мы видели на примерах ирландских фениев и анархистов Франции, Бельгии, Германии; с другой стороны – правящие классы защищаются от нападений, не только противопоставляя насилию насилие, но и косвенно, путем государственного социализма, пытаясь успокоить пролетариат и залечить наиболее болящие его язвы с целью сохранить свою власть.
В самое последнее время некоторые очень важные политические вопросы были возбуждены именно во имя причин экономических. Так, в Америке невольнический вопрос был причиной войны за целость Союза, а вопрос о допущении китайских кули чуть было не поссорил Штаты с Китайской империей. Во Франции вопросы об итальянцах рабочих, в Америке – об экономическом протекционизме, в Англии – об алкоголизме и теперь служат поводами к ожесточенной парламентской борьбе партий.
Экономические вопросы не становятся, конечно, политическими до тех пор, пока сохраняют частный характер. Стачки, например, пока они совершаются в небольших размерах, суть лишь нарушения общего права. Но когда они распространены очень широко, то являются симптомом социальной болезни и становятся уже движением политическим. Да и вообще, как в их образовании, так и в прекращении политические мотивы всегда играют роль.
