Благодаря же совокупности всего этого стало возможным адекватное раскрытие отношения «бессознательного» к сознанию и были созданы серьезные препятствия на пути использования идеи «бессознательного» в качестве опоры философии иррационализма, социального пессимизма и рафинированной мистики.
Когда мы говорим, что спор о природе «бессознательного», который позволил прийти ко всем этим положениям, близится к завершению, мы не думаем, конечно, что все или хотя бы большинство их тех, кто принимал участие в дискуссиях, с этими положениями согласны. О завершении спора следует говорить лишь потому, что все учение о мозге вступает в наши дни — это очевидно, вероятно, для всех — в совершенно новую фазу. В этой новой фазе представление о «бессознательном», так же как представления о многих других формах мозговой деятельности, должно быть преобразовано в соответствии с новыми общими принципами, новыми идеями, на основе которых мы пытаемся сейчас объяснять работу мозга. Среди этих новых идей совершенно особое по важности место занимают идеи теории биологического регулирования. И поэтому представление о «бессознательном» не имеет другого пути, как преобразоваться в соответствии с основными положениями этой теории.
Если читатель согласится с таким пониманием, то автор будет считать, что задача, которую он поставил перед собой в этой книге, выполнена и что долгим и страстным дискуссиям о проблеме «бессознательного» могут быть подведены какие-то позитивные итоги.
Рассмотрение учения о «бессознательном» в его наиболее общем плане с позиций диалектико-материалистической философии, а в плане его конкретных построений с позиций теории биологического регулирования, является по нашему убеждению, единственной стратегией, которая раскрывает перед этим учением широкие возможности дальнейшего развития. Хотелось бы верить, что наиболее дальновидные представители психоаналитической школы не смогут, в конечном счете, с этим не согласиться.
Послесловие к книге дает автору возможность поговорить с читателем не о содержании написанного, а об отношении автора к этому содержанию, о том, почему книга была написана именно так, а не иначе, что в книге представляется автору главным и что, собственно, он всем написанным хотел сказать. Даже если читатель выполнил положенную ему работу доброжелательно и прилежно, а автор очень старался быть последовательным и строгим, такой откровенный прощальный разговор бывает иногда не бесполезным.
Мы хотели бы оттенить поэтому в послесловии несколько моментов, представляющихся нам центральными.
Первый из них относится к самому существу идеи бессознательного. Всем ранее сказанным мы стремились показать неправомерность одного из широко все еще принятых толкований этого понятия и адекватность другого. Какое же толкование нам представляется неправомерным?
Перед нами лежит чрезвычайно содержательная и во многом талантливо написанная книга «Бессознательное» (6-й Бонневильский коллоквиум), опубликованная в 1966 г. под общей редакцией Ey с участием Guiraud, Hyppolite, Lacan, Merleau-Ponty, Minkovski и ряда других ведущих французских исследователей в области нейропсихиатрии, психологии и нейрофизиологии. В этой книге, явившейся результатом многолетней подготовительной работы большого авторского коллектива, отражены разные подходы к центральному поставленному в ней вопросу: что же такое, в конце концов, представляет собой «Бессознательное»? При всей, однако, пестроте звучащих здесь толкований в них проходит красной нитью одна общая идея: «Бессознательное» — это нечто таящееся в скрытых глубинах психики, нечто противостоящее сознанию и живущее по своим особым, своеобразным, не характерным для сознания законам,
Эта мысль, конечно, отнюдь не нова. Затронув ее однажды, Chesterton бросил в свойственном ему саркастическом стиле характерную реплику: «"Бессознательное": смешной миф, претендующий на то, что каждый человек носит в себе нечто вроде старой обезьяны-микроцефала» [198, стр. 47]. Еу, подходя в этой же мысли, естественно, в совсем ином «ключе», дал определения, которые с большой точностью отразили стиль подхода, оказавшегося типичным для очень длительного периода в развитии представлений о бессознательном: «Бессознательное — это глубина существа, это то, что не выступает на поверхность не только потому, что оно не находится на поверхности, но потому, что оно не должно там находиться... Существование этого бессознательного часто отрицают, говорил Bergson, потому что не знают куда его поместить. Бессознательное не может быть простым отрицанием, простым отсутствием «сознания»... Бессознательное не подчиняется закономерностям сознания. В этом заключается фундаментальность интуиции, коперниковская революционность открытия Freud. Бессознательное в его чистой форме указывает рациональному началу, что оно подчиняется иным законам. Отсюда возникает его вытеснение... Бессознательное вынуждено скрываться, оно заключено под стражу и, если можно так выразиться, приговорено к тому, чтобы не появляться, не манифестировать, если только не возникают толерантность и ослабление законов сознания... Ему дозволено выступать только как иероглифу, который нуждается в расшифровке... Только психоанализ позволяет ему обнаруживаться» [198, стр. 14—15].
Мы привели эти характерные выдержки из вступительной статьи Еу, чтобы показать, во-первых, в какой степени исходные положения Freud, выдвинутые на рубеже столетий, и в наши дни продолжают определять психоаналитически ориентированную клиническую мысль (и следовательно, какую малую по существу роль сыграло все так называемое неофрейдистское движение) и, во-вторых, чтобы еще раз оттенить, что именно противопоставляется нами этому ортодоксальному пониманию.
Если для Еу, и тех, кто разделяет его представления, бессознательное — это мятежный, непокорившийся сознанию и потому заточенный «обитатель глубин души», то для нас бессознательное — это всего лишь обобщение, к которому мы прибегаем, чтобы отразить способность к регулированию поведения и его вегетативных коррелятов, происходящему без непосредственного участия сознания. Большая часть того, что было изложено на предыдущих страницах, является попыткой показать, почему мы вынуждены признать возможность такого регулирования, к каким понятиям и категориям мы должны прибегать, если задаемся целью разработать теорию закономерностей подобного регулирования, и какова подлинная диалектика, внутренняя противоречивость синергически-антагонистических отношений к активности сознания, которая это регулирование характеризует.
Само собой разумеется, что изменяя таким образом понимание существа бессознательного, трактуя бессознательное как категорию, относящуюся прежде всего к теории регуляции поведения, мы соответствующим образом изменяем, по сравнению с тем, что предлагается психоаналитической концепцией, и всю методологию его изучения.
Думается, что приняв такой подход, мы идем в какой-то степени навстречу пожеланию, высказанному в дискуссии с нами одним из наших французских оппонентов [Smirnoff,—248, стр. 88], подчеркнувшим перспективность сближения всего обсуждения проблемы бессознательного с теорией нейрокибернетики и регулирования.
* * *
Таков первый из моментов, на которых мы хотели бы сосредоточить внимание, заканчивая наше изложение.
Второй — это вопрос о том, какую роль в исследовании проблемы бессознательного может и должна играть сегодня нейрофизиология, анализ отношения мозговых функций к мозговому субстрату. Вряд ли нужно подчеркивать, какое серьезное философское значение имеет характер ответа на этот вопрос.
В литературе до настоящего времени звучат очень разные подходы к этой проблеме. Вспомним, какую позицию занял по этому вопросу сам Freud: «У меня, — писал он [180, стр. 395], — нет никакой склонности считать, что область психологического как бы плавает в воздухе, не имея какого-либо органического основания. Но, кроме этого убеждения, у меня нет никаких ни теоретических, ни терапевтических знаний, так что мне приходится вести себя так, как если бы передо мной было только психологическое».
