Событиям придано мифо–символическое значение. Выражение «погрузи жиръ во дне Каялы» с акцентом на потоплении не просто в реке, а в её дне нуждается в объяснении. Если считать Каялу символической «рекой смерти и несчастий», а не географической водной артерией, то такое понимание разрешает противоречия текста. Тем более что не только «жиръ» (богатство), но и «русское золото» тоже мыслится утопленным «во дне Каялы». Невозможно, думается, объяснить это без учёта особенностей мышления русича. С преисподней тогда были теснейше связаны два представления — «о золоте как признаке царства мёртвых и о реке как его границе» (В. Успенский). Словами «река половецкая» Поэт указывает, что имеется в виду не русский, а половецкий загробный мир. Становится понятным и акцент на погружении «во дно Каялы»: «дно реки» обозначало границу царства мёртвых. Из контекста можно заключить, что под «жиром» и «русским золотом» имеются в виду прежде всего русичи, русские головы, словно бы увиденные мысленным взором (сверху) в половецком царстве мёртвых. Но нельзя исключить и потерю богатства в узком смысле слова — оружия, доспехов, коней, снаряжения, всякого рода имущества, а также и огромного, разорительного для общерусской казны выкупа, который потребовали половцы за пленённых князей и бояр. Объем понятий «жиръ» и «русское золото», взятых вместе, согласуется с подобной интерпретацией.
У названных зарубежных народов своя точка зрения на разгром Игоревых войск: Русь стала менее богатым, менее привлекательным торговым партнёром. Поэт переживает. этот неблагоприятный фактор и хотел бы, чтобы князья осознали его как одно из последствий разгрома на Каяле.
При новом («зарубежном») пространственно–временном повороте сюжета изменился угол зрения и стало отчётливее видно, что Русь не сумма независимых княжеств, а единое государство и единый народ. Есть в этом и психологический мотив. Предложив взглянуть на Русь и на поход Игоря чужими строгими глазами, Поэт рассчитывал, верно, наиболее чувствительным образом задеть патриотическое самосознание читателей и слушателей. На международном фоне, наконец, яснее видно, что личный позор Игоря, пленённого половцами, — это и позор всех князей. И это ещё одна причина, почему, на мой взгляд, Поэт только теперь пишет: «Игорь–князь пересел из седла золотого да в седло невольничье». Слово «ту», которым начинается и международная критика, и запоздалое упоминание о пленении Игоря, служит грамматической связью между событиями, совершающимися в «Слове» (но не в действительности!) одновременно.
Противопоставляя результаты объединённого похода Святослава III последствиям сепаратного похода Игоря, Поэт сравнивает и противопоставляет две военные политики. Он явно поддерживает Святослава и традицию, идущую от Ярослава Мудрого, и решительно осуждает Игоря, продолжающего междоусобную политику деда, Олега Гориславича. Весь ряд сравнений подтверждает этот вывод: поход Игоря нанёс огромный ущерб Русской, а поход Святослава III — Половецкой земле: Святослав «усыпил Лжу», а Игорь «пробудил» эту злую и коварную силу; Святослав укрепил, а Игорь подорвал международный авторитет Руси; и самое разительное — Святослав, разгромив половцев, пленил Кобяка, их могущественного хана, а Игорь, погубив своё войско, сам попал в плен.
Конечно, Поэт сожалеет о пленении Игоря и считает это потерей для Руси, но потерей небольшой. Такой вывод следует из сравнения тех мест «Слова», где оплакиваются трагические события. Гибель русичей Поэт воспел дважды, и оба раза на высочайшем уровне торжественности. Природа, приняв их на вечный покой, с великой скорбью склонила к земле деревья и траву, а русские женщины символически оплакали их по древнему обряду. Гораздо меньшая сила горевания слышится в кратких словах сожаления о пленении Игоря: «Уныша бо градомъ забралы, а веселие пониче». Да и масштаб тут далеко не тот — уныние распространилось на города (частично), а не на весь народ, и не коснулось всемогущей Природы.
Итак, выход из порочного круга междоусобиц и вражеских нашествий необходимо, по мысли Поэта, начать с того, чтобы при свете Погребальных Костров всем народом прочувствовать и осознать последствия каяльской трагедии: потерю многотысячного русского войска в чужой стране и изменение соотношения сил в пользу Дикого Поля: воскрешение активных злых духов, служащих вражде и войне, — Обиды и Лжи; неизбежное обострение междоусобиц на Руси и связанное с ним новое самоослабление Руси, включая всеобщее падение патриотического сознания; неизбежную активизацию внешних врагов Руси, причём «со всех сторон», а не только с востока; победные нашествия «нечестивых», которые приведут к обложению Руси данью, как уже бывало в давние времена; ликвидацию положительных результатов предыдущих побед Руси над Полем; падение международного престижа Руси и потерю ею немалого богатства; наконец, позорное пленение русских князей. За одним поражением обрушивается лавина бед, которые осмысливаются как беды общегосударственные и общенародные и даже как историческое несчастье — наступление Невеселой Поры Руси. Поэт ясно видит и выделяет главное звено — междоусобицы князей. Великое для Поэта — интересы русского народа как единого политического, экономического и этнического целого, а малое — удельные интересы князей, их жажда усилить личную власть, умножить личное богатство. Положение дел на Руси таково, что великое приносится в жертву малому, а это, по убеждению Поэта, грозит ей национальной катастрофой.
Такова его точка зрения. Но не он управляет государством, а потому ему чрезвычайно важно показать, что думают о том же самом князья и бояре.
Любое толкование сна строится, как известно, на соотнесении того, что приснилось, с реальной действительностью, а процесс истолкования, включая предсказание, на анализе иносказательного, «сновиденческого» языка. Сон можно считать одной из систем иносказания, которая, следовательно, имеет историческую и национальную специфику.
Осмысление последствий разгрома войск Игоря начинается на княжеском уровне с тёмного сна Святослава, который он видел «в Киеве, на горах».
Текстологически во «Сне» достаточно не прояснена заключительная часть — от слов «…всю нощь» и заканчивая словами «…къ синему морю». Это затрудняет анализ идейно–образного смысла концовки «Сна». Остальной текст вразумителен, что, конечно, и тут не исключает расхождений в его толковании.
Поэт, разумеется, понимал, что истолкование сна неразрывно увязывается с жизнью того, кто его видел. Вещий сон поднимает авторитет Святослава, а Поэт был убеждённым сторонником укрепления киевского «стола» и его общерусского престижа. Той же цели подчиняется и выбор Киева местом сновидения, и подчёркивание его высокого положения («на горах»). С горы далеко видно — этот смысл акцентируется постановкой слов «на горах» в подударное положение, их выносом в конец стиха.
Композиционно сон Святослава вводится в текст, когда читатель уже втянулся в размышления о будущей судьбе Руси и, следовательно, накопил энергию отгадать сон.
Где видел сон Святослав, — сказано: «В Киеве, на горах». Сказано недостаточно конкретно, так как «на горах» —понятие широкое и может быть истолковано по–разному. Время сновидения определено лишь как время суток — не названо ни календарное, ни даже время года. И все же некоторое, весьма существенное уточнение времени и места сновидения представляется возможным.
Во «Сне Святослава» рассказано о трёх видениях (картинах), которые мы рассмотрим в той последовательности, в какой они идут в «Слове». Сразу же оговоримся: порядок словесного изложения сна не совпадает и не соотносится нами с чередованием отдельных видений (картин) сна, и потому одно необходимо чётко отграничивать от другого.
Во «Сне» есть примечательный повтор, в котором, думается, и скрыт ключ от искомой тайны пространственно–временного соотношения всех трёх видений между собою, а сновидения в целом — с действительным историческим временем и с его философским осмыслением Поэтом. Первая строфа начинается так: «Си ночь, съ вечера…» (Этой ночью, с вечера) — и далее рассказывается о том, что делали некие загадочно–неясные субъекты лично со Святославом. Последняя строфа начинается почти с тех же слов: «Всю нощь, съ вечера…» (Всю ночь, с вечера) — и затем говорится о том, что происходило вне княжеского терема и, по видимости, без связи лично с князем.
Из сопоставления обоих определений времени можно сделать несколько важных предварительных выводов. Очевидно, что Святослав рассказывал боярам о сновидении на следующий же день: иначе он не употребил бы выражения «этой ночью». Ясно также, что сон, начавшись вечером, длился «всю ночь» и что время событий, о которых идёт речь во «Сне», в самом общем, иносказательном выражении называется «Вечер, перешедший в ночь». В таких словах содержится оценка времени как очень неблагоприятного для всего, к чему оно имеет отношение. В обоих определениях времени полностью совпадают определения его начала («с вечера») и почти совпадают определения его развития и продолжения («этой ночью» и «всю ночь»). Отсюда следует, что «одевание князя черным покрывалом» и «злорадное карканье серых ворон» начались од–повременно и параллельно (с вечера), что затем эти и последующие действия сопутствовали одно другому либо часть ночи, либо всю ночь. Равно вероятны оба варианта их продолжения, а, значит, для Поэта в данном случае не было смысла совершенно точно определять окончание того и другого ряда действий. Выражение «всю ночь», бесспорно, означает «до конца ночи», с которым вполне, несомненно, соотносится только одно действие «Сна» и одно событие реальной действительности: «… и унеслись (вороны) к синему морю». Еще одно завершающее действие (из первой строфы) и ещё одно событие, возможно, совпали с концом ночи, а возможно, прекратились несколько ранее — они выражены словами «и убаюкивали меня».
