Как было отмечено выше, Платонов допускает несколько сдвигов смыслового компонента образа главной героини своей повести. В некоторых контекстах Настя олицетворяет не столько «девочку-эсесершу», сколько «новое историческое общество», с которым ее связывают личные черты, также имеющие аллегорическое значение. Как олицетворение «нового исторического общества», Настя оказывается далекой от идеала. Грубая, жестокая, обработанная софистикой, не знающая отца и потерявшая мать; гомункулюс из алхимической реторты устроителей счастья — так характеризует юную героиню платоновской повести Эл. Маркштейн[76]. М. Геллер называет девочку, не знавшую отца и сначала потерявшую мать, а потом отрекшуюся от нее, уже мертвой, — «безотцовщиной». Эти черты и были свойственны тому историческому обществу, которое создавалось после революции и с которым Платонов прямо отождествил маленькую героиню в более поздней приписке к машинописному тексту повести.
Настя воплотила все грани и оттенки молодой страны Советов, как «общепролетарский дом» — «строительства социализма». Еще одна печальная особенность Настиного прообраза — «девочки-эсесерши» — состояла в контрасте между благоустроенностью номенклатуры и нищетой большей части населения страны. «Социализмом в босом теле» называет девочку Платонов, проводя аналогии с разоренной страной, строящей социализм. Она обречена на гибель еще и потому, что из ее худенького и бедного тела Пашкин — это воплощение материальных устремлений наиболее активных «строителей социализма» — «сало съел» (64).
Именно такой и видел Платонов современную советскую Россию — юной сиротой непролетарского происхождения, не знающей Отца и демонстративно отрекшейся от матери, но помнящей ее и тоскующей по ней; босой и голодной; разоренной и разоряемой; грубой и обработанной софистикой. Все детали Настиной биографии, обстоятельства появления на котловане и смерть в аллегорической форме изображают безысходность трагических поворотов российской истории, как их понимал Платонов; его представление о сущности современного общества и опасения писателя за будущее молодой страны.
После смерти матери Настя оказывается на стройке. Сюда девочку привел Чиклин, здесь она и поселилась, став для землекопов своего рода наглядной заменой еще не построенного «общепролетарского дома» — так же «веществом создания и целевой установкой партии» (58); «будущим радостным предметом» (64), ради которого стоит жить и работать. При этом Платонов называет Настю и «фактическим социализмом». В приписке к машинописному тексту, как мы отмечали, он отождествил ее с «новым историческим обществом». Таким образом, по совокупности обстоятельств и из прямого авторского текста понятно, что Настя олицетворяет и наличную реальность социализма; и уже «построенное» советское общество; и то будущее, которое создается; и тех людей, для которых строители трудятся. Короче говоря, девочка и дом — одно и то же, так что она могла бы смело сказать: «Дом, который вы предполагаете строимым, — это я». Пребывание Насти на фоне строящегося дома и ее с ним отождествление, конечно, тоже символичны, но они получают объяснение уже не в политической повседневности рубежа 1920–1930-х годов, а в тех произведениях, под влиянием которых написан «Котлован».
Следует отметить, что столь необычное построение образа, имеющего персонификацию своего настоящего («девочка-эсесерша») и символизацию идеала (строящийся дом), находит подтверждение в других произведениях Платонова. В раннем «Рассказе о многих интересных вещах» таким сложным образом является Невеста: устроенный «земной нацией большевиков» на месте прежней Суржи «один большой дом на всех людей», дом-сад, который назвали «Невеста», тоже имеет человеческую ипостась. Это девушка, Каспийская невеста, которая живет среди новоявленной нации большевиков и служит им связью с миром («через нее мы слушаем мир, через нее можно со всем побрататься»). Аллюзии, на которых построен образ Невесты, могут помочь и в прочтении образа Насти, но это также относится к культурным контекстам платоновской повести.
Итак, Настя умирает. Платонов недвусмысленно называет умершую девочку — настоящее советской страны — «мертвым семенем будущего» (308). На аналогии будущего молодой страны с судьбой умершей девочки и основан трагизм финала «Котлована». Это предупреждение об опасности хотел донести до своих читателей Платонов. Смерть связывает Настю, олицетворявшую юное пролетарское государство, с теми детьми непролетарского происхождения, которые были «принесены в жертву революции». Труп Насти (а в ее лице и этих детей), погребенный вблизи котлована, становится тем краеугольным камнем, на котором будет возводиться все здание. Литературоведы квалифицировали захоронение Насти в фундаменте будущего дома как «строительную жертву», сравнив такое захоронение с языческим обычаем закладывать в фундамент живое тело. Захоронением мертвой Насти — «строительной жертвы» и жертвы строительства — котлован под будущее «здание» превращается в могилу[77].
Страна Советов, с которой Платонов сопоставляет свою юную героиню, имеет в повести два близких по значению, но не тождественных именования: «девочка-эсесерша» и «эсесерша наша мать». Так как СССР считался «общим домом пролетариату» и был тем местом, в котором возводилось «здание социализма», то «эсесерша-мать» естественно ассоциируется и с «общепролетарским домом», и с городом, где его строят и куда в поисках истины приходит Вощев. Этот многогранный Город вбирает в себя всю актуальную политическую проблематику «города» и расширяет свои границы до размеров страны. Но окончательное разрешение проблема «другого города», получает только в ретроспективе культуры.
Деревня и коллективизация
Главным событием «Котлована», стержнем его сюжета и проблематики является строительство «общепролетарского дома». Концентрацией же драматизма повести стали, без сомнения, деревенские сцены. Происходящее в деревне, видимо, дало не только непосредственный толчок к написанию «Котлована», но и дополнительную мотивировку заглавному образу. Именно деревенская часть позволяет довольно точно датировать время действия повести. Восстановим хронологию реальных событий, которые легли в основу этой части сюжета. Главное из них — «ликвидация кулачества как класса», о которой многократно упоминается в «Котловане».
На предложение Насти убить двух мужиков Сафронов отвечает: «Не разрешается, дочка: две личности это не класс <…> Мы же, согласно пленума, обязаны их ликвидировать не меньше как класс» (61–62). Активист объясняет интересующемуся построением плота середняку: «А это для ликвидации класса организуется плот», а затем пишет «рапорт о точном исполнении мероприятия по сплошной коллективизации и о ликвидации, посредством сплава на плоту, кулака как класса» (84). При этом возникает коллизия с запятой, которую активист не ставит после слова «кулака», потому что в соответствующей директиве ее не было — вот несколько упоминаний о политике «ликвидации кулачества как класса» в тексте повести. Ту же самую формулу, заметил М. Золотоносов, Платонов еще и пародирует: «Козлов ликвидировал как чувство свою любовь к одной средней даме» (63). Кроме того, Платонов неоднократно акцентирует ключевое слово данного лозунга: Вощев собирает в свой мешок «вещественные останки» «ликвидированных тружеников», а активист составляет из принесенного «перечень ликвидированного насмерть кулаком как классом пролетариата, согласно имущественно-выморочного остатка» (99); мужики в деревне «ликвидируют весь дышащий живой инвентарь» (86) и др.
Первое из этих упоминаний о политике «ликвидации кулачества» («мы же, согласно пленума, обязаны их ликвидировать не меньше как класс») было прокомментировано выше в связи с характеристикой Сафронова: его ссылка на пленум — это речевой штамп человека, плохо ориентирующегося в событиях политической жизни и равнодушного к ним. На самом деле политика «ликвидации кулачества как класса» провозглашена Сталиным в речи «К вопросам аграрной политики в СССР» на конференции аграрников-марксистов 27 декабря 1929 г.: «От политики ограничения эксплуататорских тенденций кулачества мы перешли к политике ликвидации кулачества как класса»[78]. По отношению к «кулачеству» власть, конечно, и раньше не была лояльной, а апрельский и ноябрьский пленумы принимали то или иное решение, декларирующее очередное наступление на «капиталистические элементы деревни» и «чрезвычайные меры против кулачества», но все дело было в ключевом слове политики, которая имела свое название для каждого временного отрезка: ограничение, вытеснение, наступление и, наконец, ликвидация (хотя сам Сталин в статье «К вопросу о политике ликвидации кулачества как класса», опубликованной 21 января 1930 г. в газете «Красная Звезда», уверяет запутавшееся в словах население, что это одна и та же политика). Хронология же событий после провозглашения Сталиным 27 декабря 1929 г. курса на ликвидацию кулачества такая.
