6 января 1930 г. в «Правде» было опубликовано Постановление ЦК ВКП(б) «О темпе коллективизации и мерах помощи государства колхозному строительству», на следующий день воспроизведенное и другими газетами, где первым пунктом значилось: «перейти от политики ограничения эксплуататорских тенденций кулачества к политике ликвидации кулачества как класса». 11 января «Правда» вышла с редакционной статьей «Ликвидация кулачества как класса ставится в порядок дня». 21 января «Красная Звезда» напечатала статью Сталина «К вопросу о ликвидации кулачества как класса». При этом самое первое печатное объявление о новой политике (публикация в «Правде» 29 декабря 1929 г. речи Сталина «К вопросам аграрной политики в СССР») в выражении «ликвидация кулачества, как класса» имело запятую, последующие же публикации на эту тему и, вероятно, директивы непосредственным исполнителям были уже без запятой, что и озадачило активиста (на реальную основу его пунктуационных колебаний указал М. Золотоносов). Кампания по «ликвидации кулачества» (конфискация имущества, выселение и переселение в северные и отдаленные районы), как видно из публикаций в прессе, сводок ОГПУ и докладов наркому земледелия Яковлеву Я. А., началась во второй половине января 1930 г., а в некоторых областях даже в феврале (например, в ЦЧО)[79].
Но активист в «Котловане» не просто проводит «линию партии по ликвидации кулачества как класса». В «свежей директиве из области» его работа уже признана «сползанием по правому и левому откосу с отточенной остроты четкой линии»; сам же он за то, что «забежал в левацкое болото правого оппортунизма», назван «врагом партии» и даже понес наказание (суровое — поплатился жизнью), правда, всего лишь от руки Чиклина, нанесшего активисту «карающий удар», но действующего, по словам Жачева, в согласии с линией партии («Твоя рука работает как партия»). Данные события связаны со следующим этапом в ходе «сплошной коллективизации» и «ликвидации кулачества как класса», который тоже имеет свою строгую хронологию.
После того как до руководства страны стали доходить сообщения о перегибах в ходе раскулачивания (раскулачивали середняков и даже бедняков, выселяли часто по личным мотивам, отбирали все до детской пеленки) и коллективизации (записывали в колхозы под угрозой высылки на Соловки, под дулом пистолета, а порой и заочно), а также о массовых крестьянских волнениях, 2 марта 1930 г. Сталин выступил в «Правде» со знаменитой статьей «Головокружение от успехов». А 15 марта было опубликовано «Постановление ЦК ВКП(б) о борьбе с искривлениями партийной линии в колхозном движении», в котором было предложено «всем партийным комитетам повести решительную борьбу с этими искривлениями и их носителями», виновных «привлечь к строжайшей ответственности», газете же «„Правда“ — систематически разоблачать искривления партийной линии». Вскоре (3 апреля) появилась в «Правде» и статья Сталина «Ответ товарищам колхозникам» с обвинениями в адрес «опьяненных успехами товарищей», которые «стали незаметно сползать с пути наступления на кулака на путь борьбы с середняком».
Вот что говорят документы о случившемся после публикации постановления ЦК ВКП(б) и очередной статьи Сталина. В «Справке Информационного отдела ОГПУ о перегибах в ходе коллективизации в Московской области по материалам на 19 марта 1930 г.», составленной зам. председателя ОГПУ Ягодой, отмечается растерянность и замешательство среди проводивших коллективизацию «в связи с последними директивами партии о борьбе с административными перегибами и головотяпством». В несколько более поздней «Политсводке секретариата Совнаркома СССР по приему заявлений и жалоб по вопросам сельского хозяйства» от 3 апреля 1930 г. значится: «Имеются уже жалобы местных работников на привлечение их к ответственности за перегибы и искривления при коллективизации». А апрельские и майские сводки говорят о массовом привлечении к судебной и административной ответственности исполнителей партийных решений по коллективизации и раскулачиванию. В «Докладной записке прокурора ленинградской области Кондратьева в обком ВКП(б) С. М. Кирову о перегибах в деревне» от 24 апреля 1930 г. отмечается: «Возбуждено уголовных преследований за перегибы и искривления — 111 дел (по 4 округам)». В сводке НКВД РСФСР «О количестве привлеченных к ответственности за извращения и перегибы в колхозном строительстве», составленной в начале июня 1930 г. (не позднее 6 июня), дана информация уже и об осужденных, число которых по ЦЧО, например, достигло 1201, а по Ленинградской области — 154 человек. При этом в примечании к сводке отмечается, что сведения с мест получены неполные, а среди осужденных есть и приговоренные к расстрелу[80].
Действия активиста тоже были осуждены (в тех же выражениях, которые содержались в указанном постановлении ЦК и статье Сталина), а сам активист даже понес наказание — строго в соответствии с директивами партии и практикой их исполнения на местах.
На основании реального контекста событий повести можно сделать предположение и о том времени, когда Платонов приступил к работе над «Котлованом» — скорее всего, это произошло не раньше апреля 1930 г. Прочие события деревенской части повести также имеют под собой реальную основу.
Предзнаменованием трагического финала «Котлована» и зловещим прологом к деревенской части является история с гробами, которую Платонов перенес сюда из написанного незадолго киносценария «Машинист». Эти гробы крестьяне приготовили в преддверии коллективизации, спрятали в овраге как свое последнее и самое дорогое имущество, к которому приставили охрану — мужика с желтыми глазами. Гробы нашли строители дома и два из них взяли для Насти — живой цели и смысла своего труда. За гробами приходит на котлован другой мужик, Елисей, требуя их назад со словами: «У нас каждый и живет оттого, что гроб свой имеет: он нам теперь цельное хозяйство!» (61). Появление же гробов Елисей объясняет так: «Мы те гробы по самообложению заготовили» (60).
В этих словах есть ирония, которую не может почувствовать современный читатель. «Самообложение» — вид местного налога и фактически принудительное изымание денежных средств у сельского населения. Собранные «по самообложению» средства должны были идти на «удовлетворение имеющих общественное значение местных культурных и хозяйственных нужд»[81]. Считалось, что решение о сборе средств на строительство дорог, школ, больниц, колодцев, кладбищ и прочих объектов общественного значения принимается на общем собрании и по общему согласию жителей данного селения. Размер «самообложения» определялся в процентном отношении к сельхозналогу (который в свою очередь зависел от величины и крепости конкретного крестьянского хозяйства). Поэтому основной тяжестью «самообложение», как и прочие налоги, ложилось на зажиточных крестьян. К собранным «по самообложению» средствам местная власть часто относилась бесхозяйственно и безответственно, что констатируют и периодические издания. Поэтому крестьяне, измученные всякими налогами и поборами, сдавать деньги на «самообложение» не хотели, комментируя свое нежелание так: «Советской власти нужно строить, пусть сама и строит, а мы и так проживем». Однако советская власть процесс по сбору средств (а также по их расходованию) строго контролировала и «на самотек» не отпускала — принятием соответствующих законов, установлением «рекомендуемого» процента отчислений[82] и пр. Таким образом, само слово «самообложение» должно было восприниматься с иронией. Но платоновские крестьяне, заготовившие гробы впрок, сделали это действительно «по самообложению», т. е. на свои кровные деньги и по взаимному согласию, а не на «средства самообложения» (им бы этого никто не позволил). Данный эпизод — один из примеров типичного для Платонова обыгрывания того или иного понятия политического жаргона.
Гробы и осуществляют переход от городской части сюжета к деревенской: вслед за основной партией гробов отправляется в деревню Вощев, за последними двумя уходит и Чиклин. Эти два гроба потребовались для убитых в деревне Сафронова и Козлова. Необходимость отправки туда рабочих Пашкин объясняет так: «Бедняцкий слой деревни печально заскучал по колхозу и нужно туда бросить что-нибудь особенное из рабочего класса, дабы начать классовую борьбу против деревенских пней капитализма» (64).
Сафронов и Козлов, таким образом, оказались в деревне во исполнение решения ноябрьского пленума 1929 г. «направить на укрепление колхозов не менее 25 000 раб. с достаточным организационным и политическим опытом»[83]. В начале 1930 г. газеты полны сообщений о подготовке, отправке и «движении рабочих колонн в деревню» в помощь начавшейся «сплошной коллективизации», о «рабочем шефстве над деревней» и т. д.
