И все-таки, месяц, проведенный в больнице, принес некоторое улучшение. Через недельку меня, кажется, выпишут…"[634]
Когда-то их венчание задержало отсутствие колец, а потом арест. Теперь наконец кольца, "самые дешевые, тоненькие", куплены, и на 4 июня назначено венчание. В шаферы пригласили Бориса Чукова, в дружки дочь Татьяны Морозовой Веру.
Чуков описывал день венчания так: "В означенный час я вручил А. А. в Ащеуловом переулке огромную охапку выращенных моей мамой тюльпанов. А. А. была в белом подвенечном платье. Д. Л. и А. А. отправились в церковь Ризоположения на Донской улице, согласно древнему обычаю, разными путями. Д. Л. и я прошли из Ащеулова до тогда еще не снесенной Тургеневской библиотеки пешком и сели в стоявший ЗИМ (такси на стоянке не было). В машине Д. Л. мне сказал, что накануне они исповедовались и причащались, и после каждого посещения церкви сердечные боли, которые не оставляли обычно его в покое, сразу же на некоторое время проходят"[635]. Чуков замечает, что, когда они ехали в храм, Даниил Леонидович попросил водителя выбрать такой маршрут, чтобы не проезжать мимо здания КГБ…
Д. Л. Андреев и А. А. Андреева. Кадр любительской киносъемки. Июнь 1958
Храм конца XVII века был нарядным и тихим. Венчал протоиерей Николай Голубцов. "Низким контральто замещала хоровое пение дьяконица, Вера и я держали тяжелые венцы над головами брачующихся. Более никого на венчании не было, — описывает Чуков. — По завершении венчания я побежал за такси и наткнулся на стоявший рядом все тот же ЗИМ, на котором мы вчетвером отправились обратно в Ащеулов переулок". Мнительному шаферу даже показалось, что дождавшийся обвенчанных автомобиль подослан вездесущей Лубянкой.
Вернувшись, "сели за крохотный обеденный стол, — вспоминает Чуков подробности. — Скудная еда — что — не помню. Кубинского рома в пол — литровой бутылке едва хватило на четыре рюмки. Да и рюмок не было: разрозненные чашки и граненый стакан. Чтобы придать всем бодрости, Д. Л. обратил наше с Верой внимание на фигурку туземца в речной пироге с цветастой бутылочной этикетки. Затем подробно принялся рассказывать, сколь замечательными были хрустальные винные приборы и антикварная фарфоровая посуда в доме Ф. А. Доброва"[636].
Какие бы "еретические" картины не изображал Даниил Андреев в "Розе Мира", к православной Церкви он относился с благоговением. И венчание для Андреевых стало таинством особенным, осенив и вместе пережитое, и грядущее, и вечное особенным церковным светом. Об этом написала Алла Александровна: "Когда венчаются молодые, только вступая в брак, они просят у Бога благословения и помощи на предстоящем общем пути. Когда же венчаются люди, уже прошедшие по этому пути вместе много лет, они просят у Бога утверждения того, что пройдено и благословения на его достойное земное окончание. У нас с Даниилом было еще сложнее. Через какое-то время после свадьбы он сказал мне: если перед аналоем стоят двое, один из которых уже обречен, это имеет совсем особый смысл. Я понимаю это так. Оставшись на земле после его ухода, я беру на себя расплату за многое в его юности. Но главное — то, что осталось в моих руках: его творчество. Мой долг — хранить, беречь и, вот уж чего я не ждала, — принести его людям: издавать все Даниилом написанное и читать его стихи.
Мы предстали пред Господом для венчания, уже пережив все: и десять лет дружбы, и войну, и тюрьму, десятилетнюю разлуку, встречу после разлуки, осознанное единомыслие, потому что я всегда была рядом и понимала, с кем я рядом. Поэтому наше венчание было настоящей клятвой перед Богом"[637].
А через день они отправились в свадебное путешествие. Провожали их несколько друзей. Татьяна Морозова принесла букетик ландышей. Пароход "Помяловский" по маршруту "Москва — Уфа" отплывал из Южного порта, отсюда они плыли в Копаново. Рейс — по Москве-реке, Оке, Волге, Каме, Белой и обратно.
Подплывая к Уфе, он писал Татьяне Морозовой:
"Плывем… плывем!., плывем!!!
Ббльшую часть времени стоит чудесная, солнечная, даже жаркая погода, хотя были и ненастные дни. Берега сказочной красоты. Такой красоты, что мы не в состоянии ни читать, ни писать, ни работать, а только смотрим по сторонам, стараясь впитать это великолепие. Не интересен был только первый отрезок пути — до Шилова. Волга грандиозна, Кама сурова и великолепна, а Белая так прелестна, что в любом месте хочется остановиться и пожить там. К сожалению, это невозможно прежде всего потому, что нечем питаться. В смысле продуктов пристани так пусты, будто здесь прошел Мамай.
Из городов нам понравились Касимов, Муром и в особенности Горький. Совершенно разочаровала Казань. А дальше идут не города, а жалкие дыры. Исключение составляет, кажется, только Уфа.
Питание на пароходе очень неважное и безумно дорогое. Живем не то что впроголодь, но, во всяком случае, недоедаем. Жалеем, что пренебрегли мудрыми советами и мало взяли из Москвы.
Д. Л. Андреев. Кадр любительской киносъемки. Июнь 1958
Другое несчастие — радио. Часть пассажиров против него, часть индифферентна, а команде скучно стоять на вахте в тишине. Поэтому значительную часть времени мы едем, оглашая речные просторы какофонией"[638].
Уфа исключением не стала: "Местоположение ее изумительное, но город сам по себе малоинтересен; великолепная Белая загажена нефтью и мазутом. Есть хороший музей с картинами Нестерова, Левитана, Поленова, Головина и с небольшой, но, по — моему, очень ценной коллекцией икон"[639], — писал он уже после Уфы Грузинской, тете Шуре, первой незабвенной учительнице. В Уфе пробыли две ночи и день, оказавшийся занятым добыванием обратных билетов и запасанием продуктов. Днем обжигал зной, по ночам в каюте мучила духота, в открытые окна налетало комарье.
Собираясь в дорогу, рассчитывали поработать: взяли и пишущую машинку, и этюдник. Но на машинке писались главным образом письма, а Алла Александровна сумела сделать лишь несколько небольших этюдов темперой. Чаще всего они с восторгом глядели по сторонам, переходили с борта на борт, стараясь увидеть как можно больше.
В письме брату он так описал плавание: "Красота по берегам неописуемая, Ока, Волга, Кама и Белая, каждая со своей неповторимой душой, раскрывались перед нами во всем своем великолепии и своеобразии. Стояла прекрасная погода (в Башкирии даже 30–градусная жара). Необозримые заливные луга сменялись песчаными обрывами, белыми утёсами, лесистыми горами и красными кручами. Возникали и исчезали старинные города с дивными церквами, большие речные порты с кипучей жизнью, деревушки на гребнях холмов или на зелёных полянах, и всюду хотелось остановиться, поваляться по этой мягкой траве, пожить среди этого народа. Горький, Уфа, Казань, Кострома, Ярославль, Углич — сейчас все эти картины кажутся уже прекрасным сном. Особенно пленил нас Ярославль — тихий, с тенистыми бульварами, изумительной архитектурой, необыкновенно индивидуальными, полными очарования улицами — чистый, заботливо содержимый, насыщенный историческими воспоминаниями и в то же время живущий всей полнотой жизни. А какие храмы 15–17–го века! Когда подплываешь к нему с востока, он возникает во всей своей русской красоте, как чарующая сказка, как Китеж"[640].
Утро у Ярославля стало незабываемым: "Было раннее утро, — рассказывает Алла Александровна. — Даниил вышел на палубу, я что-то делала в каюте. Он сидел на палубе под нашим окошком и вдруг закричал: "Иди скорей сюда!". Я испугалась, потому что "иди скорей сюда" обычно означало одно — сердечный приступ. Состояние его было безнадежным, и становилось ясно, что жить ему осталось очень недолго. Я выскочила на палубу, подбежала к Даниилу, но, слава Богу, испугалась я напрасно. Дело было совсем в другом. Если рано утром снизу подплывать к Ярославлю, то первое, что видишь, — это дивные ярославские храмы. Так как они стоят на высоком берегу реки, а утром от воды поднимается туман, то кажется, что храмы эти появляются в небе, прекрасные, белые, совершенно неземные. Чтобы увидеть это, нужно подниматься к Ярославлю по Волге снизу и обязательно очень рано утром. Оба мы радостно замерли и долго молча сидели, пока не миновали это чудо"[641].
В то утро и явился замысел предпоследней, девятнадцатой главы "Русских богов" — "Плаванье к Небесному Кремлю". Плаванье — по русским рекам, так, как они по ним плыли — мимо небольших пристаней, вроде Копаново, и молчаливых деревень, мимо заливных лугов и сосновых лесов на высоких берегах, мимо древних волжских городов — Углича, Ярославля, Костромы, и тех, что на Оке, Каме и Белой, на Днепре… Мимо Трубчевска и Новгорода — Северского по Десне… Там должны были струиться и совсем малые речки, такие, как Нерусса и Навля… Их течение вместе с течением поэмы выводило речную Русь к Небесному Кремлю — средоточию Небесной России. Одной из спутниц плаванья он рассказывал о замысле поэмы: "Реализма в ней будет очень мало, а во второй половине он и вовсе заместится фантастикой — лучше сказать — метаисторией и трансфизикой. Только в начале предполагаются кое — какие приятные ландшафты, похожие на то, что все мы видели по берегам"[642].
