Вспомним, что Катерине Кабановой («Гроза») в снах снились «и горы и деревья будто не такие, как обыкновенно, а как на образах пишутся». Тут явная перекличка с наблюдением Андреева о задних планах икон как о микромире прароссианства. Душа Катерины помнит именно тот, светлый, мир. Согласно Андрееву, прароссианство не было истреблено до конца, но и не развилось, не сложилось в настоящую силу, что было угодно Провидению. «Если бы прароссианство осознало себя самое, сложилось бы в систему, стало бы претендовать на роль господствующей идеологии — страшная, не на жизнь, а на смерть борьба его с мифом христианским стала бы неизбежностью. Борьба — и уничтожение одной из сторон. Но в глазах высшей мудрости — обе стороны драгоценны, обе оправданы единой Истиной, таящейся в них под покровом двух правд. Искоренится ли на Руси христианство, заглохнет ли прароссианское оправдание мира — и исчезнет одна из двух основ грядущей синтетической культуры»[121].
А пока мы здесь коротаем свой век в ожидании «синтетической культуры», слияние двух правд в единую истину представляется уделом слишком уж отдаленного будущего; возможно, в земной жизни, без решительного ее преображения, людям такое увидеть не дано. Как можно любить мир, если он «лежит во зле»? Разве что какой-то надрывно страдальческой любовью, как кроткая женщина любит загулявшего и промотавшегося мужа. Зачем узорная резьба, залихватские песни, шитые полотенца, расписные ложки, когда наш Бог умер на кресте, распятый вместе с разбойниками, под ликующие крики черни? Солнце светило и тогда, когда Его вели на казнь, солнцу это было безразлично.
Как можно не любить мир, не радоваться «светлому лицу человеческому» (выражение из Островского), не восхищаться премудростью человека и упорным его жизнелюбием, с которыми он превращает самое скудное и убогое свое жилище в затейливую радость и творчество; как можно не чувствовать величия и благодати земной природы, которая любит нас не за духовные поиски и нравственную чистоту, а за жизнестойкость и жар души…
С Островским, через Островского, вместе с Островским — не знаю, как и определить этот вполне загадочный процесс, — русская народность проживала целые эпохи своего самосознания.
«Снегурочка» — самосознание прароссианства, сложение его в систему, оформление его идеологии. Вступило ли самосознание прароссианства в образе «Снегурочки» в борьбу с мифологией христианства? Явно и открыто — как будто нет. Но, изучив литературу о «Снегурочке», приходишь к выводу, что люди (даже критики) тоскуют о власти солнца и зачарованы дивным царством берендеев. Все решительно — на стороне солнца. «В жизни побеждает любовь, любовь торжествующего пола»[122]. Бесполая Снегурочка обречена, критик-язычник радуется, прославляя «мудрые законы природы». И не приходит ему в голову пожалеть пятнадцатилетнюю девочку. Уж в Мизгире ли нету «торжествующего пола», только эта любовь побеждает не в жизни, она побеждает саму жизнь. Мудры ли в таком случае законы природы?
«Конфликтная ситуация в “Снегурочке”, — рассказывает И. Вишневская, — впервые в русской драматургии выходит на просторы мироздания, в поднебесье, к солнцу, к звездам, к временам года…» «Ангелы и черти соревнуются с людьми в “Снегурочке” — солнце и люди вступают в столкновение, солнце и люди недовольны друг другом, должны заново найти понимание, без чего невозможна и сама жизнь на земле»[123].
Конечно, нельзя не порадоваться тому, что русская драматургия все-таки обнаружила существование просторов мироздания и времен года. Но делать Ярилу синонимом мира, счастья и радости — значит ставить себя на одну доску с рядовым берендеем и соглашаться на его миропонимание. Пьеса-миф «Снегурочка» явилась в христианское время, в творческом разуме того, кто уже написал «Грозу» и «Воеводу», кто не раз обращался к «милосердному Судии» и не мог не соотнести мир берендеев с идеологией христианства. Поэтому я нахожу, что в «Снегурочку», миф-олицетворение смены времен года, вплетен и христианский миф — миф о Боге, принесшем себя в жертву из любви к людям.
Обратимся к коллизиям пьесы.
Л. В. Черных считает, что пантеон богов в «Снегурочке» и их взаимоотношения сотворены самим драматургом. «Образ Ярилы, власть которого безгранична, — вымысел Островского…» «Драматург соединил Деда Мороза и Красавицу Весну узами брака. Ничего подобного нет в народных сказках». «Трагическим разрешением конфликта Мороза и Ярилы-Солнца является гибель Снегурочки»[124].
Пантеон богов «Снегурочки» скорее досочинен, чем сочинен Островским, а главное — создана их история, связывающая богов между собою.
Ярило вступает в конфликт не с людьми, а на своем, на божественном уровне. В «Снегурочке» действуют несколько богов: Весна, Мороз, их божественное дитя Снегурочка, Ярило и его любимец, награжденный особыми дарами, певец Лель. Как замечает Черных, Мороз Островского отличается, например, от некрасовского Мороза: он не воплощает собой царство смерти и мрака, он «зол и тщеславен, враждебен людям, но не так уж и страшен»[125].
Полагаю, что Мороз Островского вовсе не страшен, как и Ярило — не жесток, собственно; это — человеческие черты и человеческие оценки, не слишком идущие богам. Мороз трудолюбив и погружен в творческую работу (можно возразить: а это не человеческие черты? нет, это скорее божественные свойства человека); он сердито упрекает Ярилу в потворстве «ленивым берендеям»: «Злой Ярило, / Палящий бог ленивых берендеев, / В угоду им поклялся страшной клятвой / Губить меня, где встретит. Топит, плавит / Дворцы мои, киоски, галереи, / Изящную работу украшений, / Подробностей мельчайшую резьбу, / Плоды трудов и замыслов». Мороз связан с трудом, Ярило — с ленью; Мороз работает, Ярило губит. Весна и Мороз держатся в стороне от людей, занимаются своими делами: Мороз работает над ледяным царством, Весна хлопочет над растительным и животным миром. Неживая природа и живая окружены высшими заботами. А люди остаются Яриле.
Весна и Мороз состоят в браке, имеют дочь. Брак несчастливый, заключенный, как сознается Весна, «для шутки», но все ж таки они прочно связаны, встречаются, обсуждают судьбу дочери.
Ярило не таков. Подобно Иегове Ветхого Завета, на своем божественном уровне он не имеет партнеров — ни жен, ни детей. Все его чувства направлены на избранный народ, на берендеев. К ним он исключительно требователен. Но и щедр, готов исполнять их прихоти. «В угоду им поклялся страшной клятвой / Губить меня…» Поклявшись в угоду ленивым берендеям губить работу Деда Мороза, теперь на них же и сердится из-за того, что у Весны и Мороза появилась дочь, в чем берендеи уж никак не повинны. Но Ярило не бог разума, добра и справедливости. «Злой Ярило, — скажет Мороз и про него, и про любимца солнца Леля, — так же зол, как Солнце».
Конечно, для Мороза Ярило — враг, потому он и называет его «злым». Зол ли Ярило на самом деле? Зачем ему губить дочь Весны и Мороза? Чего хочет требовательный и пристрастный бог от своего народа?
Для берендеев Ярило — важный, почитаемый бог. Но не единственный и даже, как кажется, не главный. В речах берендеев присутствует не единый бог, а множественные боги.
Берендей Мураш говорит с возмущением о Мизгире, когда тот отказывается от Купавы: «Берендеи, / Любимые богами, жили честно». «Недолго ждать погибельного гнева / От праведно карающих богов». Царь Берендей утверждает: «Мольбами лишь смягчают гнев богов / И жертвами». Хор славит царя берендеев: «… Богами ты храним». Царь выносит приговор Мизгирю: «… в нашем уложеньи / Кровавых нет законов, пусть же боги / Казнят его по мере преступленья…» Мизгирь клянется (а всякая клятва выказывает обычай и привычку данной человеческой общности): «Клянусь тебе великими богами, / Снегурочка моей супругой будет…» И он же в финале пьесы кричит перед смертью: «… Обманут я богами; это шутка / Жестокая судьбы. Но если боги / Обманщики — не стоит жить на свете!» Богов поминают не всуе (еще нет никаких «ей-богу» и «боже мой»), а в самые ответственные, драматические моменты жизни, когда надо вынести решение, определить судьбу. Значит, у берендеев еще нет верховного, единственного бога, а есть совокупное множество богов, отвечающих за сложение и течение их берендейской жизни. История «Снегурочки» — это история того, как Ярило стал верховным и главным богом избранного им народа берендеев. Финал пьесы венчает тройное обращение к одному Яриле. «Палящий бог, тебя всем миром славим!» — начинает царь. «Свет и сила, / Бог Ярило», — запевает Лель. «Даруй, бог света, / Теплое лето», — подхватывают все берендеи. И Ярило, после свершенной им казни Снегурочки и Мизгиря, является своему народу «в виде молодого парня в белой одежде, в правой руке светящаяся голова человечья, в левой — ржаной сноп» (ремарка). Ярило уже является как главный бог, властитель жизни и смерти (и сноп, и голова!).
