О вельможах былых времен Долгоруков писал: «Высокопревосходительные, сиятельные и светлейшие холопы, разодетые в шитые кафтаны, покрытые орденами и лентами...»
Столь же резко отзывался он о вельможах, ему современных. Приводя множество фактов, автор убедительно вскрывал гнилость и реакционность царского режима, продажность чиновников, самоуправство и жестокость помещиков, казнокрадство, возведенное в систему и разоблаченное Крымской войной, крючкотворство и отсутствие гласности в судах, лживость официозной прессы, расточительство царского двора, запущенность финансов, произвол тайной полиции. Он требовал целого ряда реформ в духе умеренного либерализма.
За эту книгу Долгоруков был заочно приговорен сенатом к лишению дворянского и княжеского достоинств, всех поместий и к ссылке в Сибирь на поселение. Но поскольку он был недосягаем для царского правительства, то его признали «навсегда изгнанным из России».
Куда более серьезным, с нашей точки зрения, было другое обвинение, выдвинутое против Долгорукова некоторыми литературоведами, а именно — в причастности к сочинению оскорбительного анонимного письма, приведшего к роковой дуэли Пушкина; но позднейшие исследования это опровергают.
И другому князю титул не помешал перейти в лагерь непримиримых врагов самодержавия.
В 1864 году русское правительство снарядило «торговую экспедицию» для нахождения кратчайшего пути из Забайкалья в Приамурье через Маньчжурию (впоследствии по этому маршруту была проложена Китайско-Восточная железная дорога).
В экспедиции участвовал иркутский второй гильдии купец Петр Алексеев. Сопровождавшие караван казаки-буряты быстро угадали, что купец — мнимый, вовсе сукнами не торгует, и признали в нем военного, так как он отлично сидел в седле, владел оружием и ориентировался не хуже любого проводника.
Купец этот был не кто иной, как старший офицер для особых поручений при генерал-губернаторе Восточной Сибири М. С. Корсакове, 22-летний князь Петр Алексеевич Кропоткин, представитель одной из самых древних русских фамилий, незадолго до этого окончивший Пажеский корпус, «человек большой учености и блестящей карьеры», как отзывается о нем один современник.
Карьеры князь П. А. Кропоткин не сделал, но стал выдающимся географом и геологом и не менее выдающимся революционером. В 1874 году он был арестован царским правительством за активное участие в народническом движении и после двух лет заточения в Петропавловской крепости совершил смелый побег из военного госпиталя, куда его перевели для лечения. Эмигрировав за границу, этот аристократ, один из потомков Рюрика, близко познакомился с К. Марксом, разделил его идеи, но потом примкнул к М. А. Бакунину и стал одним из идеологов анархизма.
Поселившись в 1886 году в Англии, Кропоткин вел большую научную и литературно-публицистическую работу, снискал огромный авторитет, был избран в 1893 году членом Британской ассоциации по развитию наук (аналог нашей Академии наук), постоянно печатал научные статьи в заграничных журналах, газетах, Британской энциклопедии.
Однако в русской печати он ничего помещать не мог, поскольку Александр II велел «не допускать к выходу в свет сочинения лиц, признанных изгнанными из отечества, тайком покинувших его, и государственных преступников, какого бы содержания ни были эти сочинения и в каком бы виде ни издавались: под собственными ли именами авторов или под какими-нибудь псевдонимами или знаками».
В первую очередь это касалось Герцена, Огарева, Бакунина и Кропоткина. Царь был чрезвычайно шокирован тем, что последний, будучи отпрыском древнего аристократического рода, примкнул к революционному движению.
Вот почему под статьей «Два ученых съезда» в «Вестнике Европы» (1898, № 4) стоит «П. Алексеев» — вымышленная фамилия, образованная из отчества автора, та самая, под которой Кропоткин за 34 года до того участвовал в Маньчжурской торговой экспедиции.
В этой статье подробно описаны доклады, сделанные рядом ученых на состоявшихся в 1897 году в Детройте и Торонто конгрессах Британской и Американской ассоциаций по развитию наук. Принадлежность этой статьи перу Кропоткина доказывается тем, что он лично принимал участие в обоих конгрессах. К тому же в его «Записках революционера» (1899, русский перевод, изданный в Лондоне,— 1902) есть рисунок, сделанный им во время путешествия по Канаде в том же году.
Лишь после победы Октябрьской революции Кропоткин получил возможность вернуться в Россию (ему было уже 75 лет). Он поселился в городе Дмитрове Московской области, где и умер в 1921 году. Его именем названы город на Северном Кавказе и улица в Москве.
Автор «Трех мушкетеров» и «Графа Монте-Кристо» пользовался в России не меньшей популярностью, чем у себя на родине. Его произведения переводились на русский сразу же после выхода в свет, их расхватывали, ими зачитывались.
Мудрено ли, что известие: «К нам едет Дюма!» — произвело в 1858 году фурор в литературных кругах? И. Панаев писал в «Современнике»: «Весь Петербург в течение июня месяца только и занимался г-ном Дюма. Ни один разговор не обходился без его имени».
Дюма и ранее много путешествовал, описал в своих путевых очерках ряд стран, но попасть в Россию ему до сих пор не удавалось: он был на плохом счету у царского правительства из-за своей книги «Учитель фехтования» (1840), где была описана романтическая история декабриста И. А. Анненкова и его жены, француженки Полины Гебль, последовавшей за ним в Сибирь. В России эту книгу запретили, ибо в ней были показаны ужасы крепостничества и без обиняков говорилось о кровавых страницах в истории русской монархии. Впервые «Учитель фехтовария» вышел в России лишь в 1925 году, к столетию со дня восстания декабристов.
После смерти Николая I Дюма возобновил свое ходатайство о въездной визе. Новый царь, Александр II, был либеральнее своего предшественника и в 1858 году разрешил знаменитому французскому писателю приехать, чтобы присутствовать в качестве шафера на свадьбе одного знакомого, а затем совершить путешествие по России.
Однако власти были настороже: ведь ехал не какой-нибудь «французик из Бордо», а известный всему миру автор, гордившийся своими демократическими убеждениями и тем, что его отец был республиканским генералом. И III отделение императорской канцелярии (т. е. орган сыска) завело дело «Об учреждении надзора за французским подданным, писателем Александром Дюма».
Последний и не скрывал, что собирается «стать свидетелем великого освобождения сорока пяти миллионов рабов» (реформа 1861 г. была не за горами), посетить на Кавказе Шамиля, «этого титана, который в своих горах борется против русских царей» и описать свое путешествие в издававшемся им журнале «Монте-Кристо».
«Северная Пальмира», где Дюма провел целый месяц, восхитила его, тем более что стояла прекрасная летняя погода. Он пишет: «Не знаю, есть ли в мире какой-нибудь вид, который мог бы сравниться с панорамой, развернувшейся перед моими глазами».
Дюма встречался с петербургскими литераторами, посетил редакцию «Современника», Рассказывает о знакомстве с Некрасовым, называя его «одним из самых популярных русских поэтов»: «Г-н Никрасов (!) —человек лет сорока, с болезненным и очень печальным лицом, с насмешливым и мизантропическим характером. Он очень любит охоту, которая дает ему возможность уединения; после своих друзей, Панаева и Грегоровича, больше всего любит свое ружье и собак. Последнюю книгу его стихов цензура запретила переиздавать, и она очень дорого стоит. Я заплатил за нее 16 рублей».
Петербургские и московские газеты уделили немало внимания приезду Дюма, но кое-где проскальзывали насмешливые нотки. А Герцен в лондонском «Колоколе» прямо писал: «Со стыдом и сожалением читаем мы, как наша аристократия стелется у ног Александра Дюма».
Однако писатель не только вращался в высшем свете и в литературных кругах, но и посетил одну тюрьму. Рассказывает о своих беседах с заключенными: первый пошел на грабеж лишь для того, чтобы уплатить подати; второй свободно говорил по-французски и оказался крепостным, которого посылали в Париж учиться на механика. Когда он вернулся, барин велел его жене кормить грудью не своего ребенка, а породистых щенят. В пылу негодования крепостной задушил щенят, получил за это двести розог и на другой же день поджег имение барина. «Но кто же настоящие преступники,— вопрошал Дюма,— становые и помещики или те, кого они ссылают на каторгу?»
Полюбовавшись белыми ночами, «столь светлыми, что можно прочесть письмо любимой женщины, каким бы мелким почерком оно ни было написано», посетив Ладожское озеро и остров Валаам, Дюма выехал по железной дороге в Москву, где провел несколько недель.
Московские друзья и почитатели устроили в его честь торжественный обед, а затем — вечер в саду «Эльдорадо», получивший известность как «ночь графа МонтеКристо».
