Лев Колодный - Кто написал «Тихий Дон»? Хроника литературного расследования

В 1918 году ему угрожала не каторга, не поселение, а смерть.

Времени и места, возможности писать роман не было. Судьба отпустила Федору Крюкову после юбилея год жизни. Сборник «Родимый край», все его семьдесят страниц, – еще одно свидетельство того, что писатель не никоим образом мог быть автором «Тихого Дона».

Начав давно изучение творчества своего земляка, Виталий Проскурин обратил внимание на тематическое сходство между дореволюционными сочинениями Федора Крюкова и тем, что писал позднее, в двадцатые годы, Михаил Шолохов. Исследователю даже показалось, что ранний Шолохов испытал некоторое влияние маститого Крюкова, знатока быта донских казаков, их обычаев, истории, фольклора.

Виталий Проскурин написал в шестидесятые годы письмо Михаилу Шолохову с просьбой высказаться по поводу творчества Федора Крюкова. С подобным вопросом обратился Проскурин и к писателю Давиду Заславскому, известному публицисту «Правды», который в молодости работал в «Русском богатстве». Заславский ответил о Крюкове так: «Я думаю, что он был до Шолохова самым ярким бытописателем казачества».

А что ответил Михаил Шолохов? Он сообщил, что ничем ему не может быть полезен по той простой причине, что, «к стыду моему, я Крюкова не читал».

Книги Ф.Д. Крюкова выходили до революции всего два раза, тираж, например, одной из них – 1000 экземпляров. Его публикации в старых дореволюционных журналах также на глаза не попали.

В беседе со шведскими студентами Шолохов вспоминал:

«Я родился в хуторе Кружилином станицы Вешенской. Почти всю жизнь провел я там и живу до сих пор в той же местности. Естественно, что впечатления детских лет, постоянные невольные наблюдения за жизнью и бытом моих однохуторян давали мне живой материал для воссоздания мирной эпохи на Дону».

Да, не случайно Мелеховых поселил Шолохов на хуторе. Здесь роман начинается и кончается. Так назывались казачьи села, где насчитывались сотни дворов.

«А Федор Крюков в очерках и рассказах постоянно описывает не хутор, а свою станицу Глазуновскую, – замечает по этому поводу Виталий Проскурин… – Станица, где жил выборный станичный атаман, – центр, объединявший окрестные казачьи села – хутора.

Федор Крюков, – заключает В. М. Проскурин, – мог бы написать, в силу дарования, роман, но то был бы крюковский роман, не похожий на шолоховский. То, что пишут анонимный Д* и другие сочинители монографий, приписывая писателю мнимое авторство, – это провокационная затея, подогреваемая политическими соображениями».

Возможно, у Крюкова имелся замысел романа. Но, повторяю, времени на это ему не было отпущено. Наступила революция, гражданская война, когда не до романов. Писатель занимался всецело журналистикой.

Да, не знал Михаил Шолохов своего земляка – писателя Федора Крюкова, иначе Михаил Шолохов тогда, в двадцатые годы, познакомился бы с его произведениями.

Далее… Максим Горький не только знал Федора Крюкова, но и советовал молодым советским писателям перечитывать его, не забывать: «Просишь – почитайте Муйжеля, Подьячева, Крюкова – они, современники наши, они не льстят мужику. Но посмотрите, поучитесь, как надо писать правду!». Если бы «Тихий Дон» по стилю напоминал бы сочинения Крюкова, то Горький первый усомнился бы в авторстве Шолохова.

Будучи за границей, Максим Горький интересовался, разъяснилось ли дело с Шолоховым. В письме своему корреспонденту И. Груздеву с удовлетворением отмечал: «Читал в «Красной газете» опровержение слухов о Шолохове».

Но весной 1929 года не вспоминали о Федоре Крюкове: да и ничьей фамилии конкретно не называли, иначе все бы быстро разъяснилось. Смешно и грустно читать многие высказывания критиков и читателей, которые публиковались на страницах газет и журналов того года.

Легко представить, что позволяли себе в разговорах между собой, если в газете «Читатель и писатель» утверждалось, что «военные эпизоды, оценка войны, философия войны взяты напрокат у Л. Толстого». В пейзажах Михаила Шолохова видели влияние Бунина, в описаниях быта – Мельникова-Печерского, в изображении офицерства – Куприна.

Литературовед Евдоксия Никитина, которая много лет спустя составляла «Автобиографию» Михаила Шолохова, в 1928 году увидела в романе «тяготение к стилистическим образцам дворянской литературы» и «зависимость от старых литературных традиций». Все эти высказывания привожу, чтобы показать, в какой литературной атмосфере тех лет родилось обвинение Михаила Шолохова в плагиате.

Тогда же, после выхода «Тихого Дона», многие критики и писатели дали роману заслуженную оценку. Так, нарком просвещения, известный литератор Анатолий Луначарский писал: «Это произведение напоминает лучшие явления русской литературы всех времен…».

Однако именно тогда пришлось испытать Михаилу Шолохову несправедливость современников – первую, но далеко не последнюю.

Если у кого-нибудь сложилось мнение о писателе как о баловне судьбы, которому все быстро и легко давалось, то оно глубоко ошибочное. Каждый шаг вперед требовал от него напряжения всех духовых и физических сил, преодоления препятствий.

У многих современников, ничего не знавших о Михаиле Шолохове, не укладывалось в сознании: «Как же так, только двадцать лет, а уже причисляют к классикам?». В редакциях, издательствах, литературных кружках стали поговаривать, что «Тихий Дон» написан неким убитым белым офицером, чья рукопись попала случайно в руки писателя. Откуда появился этот мифический «белый офицер» почему именно он, а не какой-нибудь другой человек, скажем, инженер или учитель? На этот вопрос писатель, редактор «Тихого Дона» и бывший сотрудник «Правды», Юрий Борисович Лукин, ответил мне так:

«Версий о плагиате было много, семь или восемь, назывался не только офицер, но и учитель то одной станицы, то другой, назывался даже тесть Шолохова, Петр Громославский, бывший станичный атаман. Я его хорошо помню, но он, кроме как о рыбалке, стерлядке, других тем не признавал, и тем более, никогда ничего не сочинял.

Михаил Александрович однажды мне рассказал, что. живя в Москве, посещал «Никитинские субботники», популярные в его годы литературные собрания, проводившиеся на квартире издательницы Евдоксии Никитиной. У нее собирались литераторы, художники, артисты, читались на этих вечерах и обсуждались стихи, рассказы. Так вот. на одном из заседаний этого литературного кружка Михаилу Шолохову, к тому времени, несмотря на молодость, литератору, успевшему опубликовать «Донские рассказы» и «Лазоревую степь», дали на просмотр рукопись одного из посетителей кружка, начинающего литератора, бывшего штабс-капитана царской армии. Рукопись оказалась слабая, Шолохов вскоре ее вернул автору, сделав критические замечания. Так вот этот забытый бывший штабс-капитан и дал повод к распространению выдумки о «белом офицере». Будь это так, Евдоксия Никитина, естественно, хорошо знавшая литературные возможности посетителя «Никитинских субботников», бывшего офицера, первой бы встала на его защиту. Однако же она этого не сделала, а написала одну из первых рецензий на «Тихий Дон»».

Так говорил мне Юрий Лукин.

Мнимый повод авторства «белого офицера» давала XI глава третьей части первого тома романа, написанная в форме дневника убитого молодого казака-офицера, недоучившегося московского студента. Его записную книжку подобрал Григорий Мелехов, передавший ее писарям. Обычный литературный прием, многие писатели прибегали к форме цитирования дневников героев.

«Имеет ли дневник документальную основу?» – спросил у Шолохова литературовед Прийма.

Я упоминал, что при содействии редактора «Журнала крестьянской молодежи» Н. Тришина Михаил Шолохов знакомился с дневниками участников контрреволюции, где описывались события гражданской войны. Но дневник в романе касается событий до начала мировой войны, жизни героя в довоенной Москве. Так вот, на поставленный вопрос литературоведа Шолохов ответил однозначно: «Нет. Это литературный вымысел, дневник, как вставная новелла, выполнил важную функцию в связке ряда событий и героев».

В авторском деле Шолохова, хранящемся в архиве Госиздата, я нашел относящуюся к апрелю 1929 года записку без подписи, разъясняющую суть мнимой проблемы.

«Комиссии по делу Шолохова, насколько мне известно, не было, поскольку и не было сколько-нибудь серьезных обвинений. Различные слухи пускались неизвестными личностями и ползли по городу, но ОТКРЫТО (подчеркнуто мною. – Л.К.) никто Шолохова в плагиате не обвинял, в «Рабочей газете» от 24 марта появилось открытое письмо знающих весь творческий путь Шолохова, его работу над материалами и категорически требующих привлечения к суду распространителей клеветы».

Да, много пришлось испытать Михаилу Шолохову в трудный для него 1929 год…

«Если бы я, – писал он Г.А. Борисову (Озимову), – взялся тебя поддерживать теми методами, какими в первые годы братья-писатели поддерживали меня, то ты бы загнулся через неделю».