К.Р. Лепсиуса, продолжившего его работы по изучению и дешифровке египетского письма, и Г. Бругша, изучавшего демотику (египетскую скоропись) и составившего первый словарь древнеегипетского языка. Представления Д. Мережковского о древних цивилизациях связаны, конечно, с уровнем науки того времени. Так, в частности, он полагал, что письменность майя не может быть расшифрована. В наши дни стало очевидно, что это не так. Но отсутствие научных сведений заменяется художественной интуицией, и реконструкция такого рода, обычно тенденциозная, оказывается не менее убедительной, чем факт.
Среди цитат, которые использованы в книге, важное место занимают фрагменты из текстов древних: священная книга персов Зендавеста, вавилонский эпос Гильгамеша, египетская «Книга мертвых», а также из произведений и трудов античности и комментариев к ним. Д. Мережковский цитирует Платона, Гераклита, Геродота, Эпикура, Лукреция, Ямвлиха, Плотина, Аристотеля, Климента Александрийского, Макробия, Плутарха, Саллюстия, Пифагора, Демокрита, Вергилия, Филона Механика, Диодора, Теофраста. Цитаты образуют своего рода многоголосие:
«Мы прочли бы этот приговор, если бы имели глаза. Но книги перед нами открыты, а мы ничего в них не видим, не умеем читать, или читаем, не понимая, потому что чужую веру не может понять тот, кто сам не верит. „О богах без богов ничего нельзя сказать. Ούδέ λόγον περί θεών άνευ θεού λαλεΐν δυνατόν“.
Quis coelum possit, nisi coeli muneri, nosse
Et reperire Deum, nisi qui pars ipse deorum est?
Кто без дара небес небо возможет постигнуть,
Бога кто обретет не богоравной душой?
„Глаз никогда не увидел бы солнца, если бы не был солнцеподобным“» (69).
Словам Ямвлиха из «Книги тайн» вторят Манилий, дидактическая поэма которого «Астрономия» здесь цитируется, и Плотин. Завершает этот фрагмент цитата, источник которой указан в тексте:
«Wär' nicht das Auge sonnenhaft, / Die Sonne könnt' es nie erblicken. (Goethe)» (69).
Она приводится в оригинале, к ней дается такой комментарий:
«Мы же солнца не видим, потому что не солнцу подобен наш глаз, а оловянной пуговице» (69).
Слова Гёте из его «Farbenlehre» («Учение о цвете») (1810):
«Когда б не солнечным был глаз, / Как мы могли бы свет узреть?»,
созвучны не только словам Ямвлиха и Манилия, но особенно Плотина.
Однако в некоторых случаях цитаты комментируются будто не самим Д. Мережковским, а словом «третьего» (писателя, мыслителя, литературного персонажа). Так, например, в книге «О причинах упадка.» он высоко оценил издание «Жизнь Б. де Спинозы, описанной Иоганном Колерусом.» (1891), затем в книге «Л. Толстой и Достоевский» пересказал его фрагменты, упомянул «Этику» и изложил сюжет об отлучении от синагоги. В «Тайне Трех» Д. Мережковский снова прибегает к его слову: сначала не соглашается с ним, —
«В утешение нам можно только сказать, что это повелось уже издавна. Боги любят и мудрых делать глупыми. Аристотель в „Метафизике“ называет учение Платона об Эросе, эту жемчужину эллинской мудрости, „бредом пьяных“, а Спиноза, возражая на божественное слово о детстве, сопоставляет детей с „дураками и сумасшедшими“» (72),
затем осознает сторонником:
«„Почему материя не достойна природы божественной?“ — недоумевает Спиноза. Никто не ответил на это недоумение, кроме Египта».
Комментарием к мысли об атеизме являются слова Кириллова из «Бесов»:
«Для нашей религиозной лжи у нас есть слово: атеизм. Атеизм, отрицание религии с религиозною жаждою социальной правды — это противоречие не мое, а мира. Разве мы не видим, как социалистический атеизм становится новою верою? „Я верую, что Бога нет“, — исповедует бесноватый Кириллов в „Бесах“ Достоевского» (57–58),
причем сначала они цитируются, а затем еще дважды в текст вводится разорванная цитата и реминисценция. Интертекст из произведений Ф. Достоевского по частотности цитирования превосходит все другие источники, причем они вводятся как со ссылкой на него, так и без нее, как семантические формулы, вызывающие нужные ассоциации, как идеи-образы:
«По пути прогресса мы двигались быстро, летели, как брошенный камень, — и вот куда залетели.
Робок, наг и дик, скрывался
Троглодит в пещерах скал.
Троглодит в конце прогресса. Может ли это быть? Вопрос уже не кажется сейчас таким нелепым, как до всемирной войны и до русской революции-антропофагии» (63).
Цитируемые Митей в «Братьях Карамазовых» строки приведены без кавычек, а поэтический образ отрывается от исходного контекста и становится символом дикости человечества. В XV главке «Небывалого» используется именно он:
«Научные изобретения, чудеса механики могут быть „чудесами дьявола“.
Робок, наг и дик, скрывался
Троглодит в пещерах скал.
Ученый троглодит с чудесами дьявола — самый дикий из дикарей» (66–67).
Между этими фрагментами вводится отрывок из сна Раскольникова (64–65), тема которого разворачивается в следующей главке.
В главе «Бегство в Египет» слова Ивана Карамазова без отсылки к источнику вводятся в авторское слово:
«Что такое Атлантида? Предание или пророчество? Была ли она или будет?
Атланты — „сыны Божьи“, или, как мы теперь сказали бы, „человекобоги“. „Человек возвеличится духом божеской, титанической гордости — и явится Человеко-бог“. О ком это сказано? О них или о нас? Не такие же ли и мы — обреченные, обуянные безумною гордыней и жаждою могущества, сыны Божьи, на Бога восставшие? И не ждет ли нас тот же конец?» (173).
Глава «Небесная радость земли» начинается цитатой из «Бесов», истолкование которой приспосабливается к теме рассуждения и завершается парафразом заглавий книг В. Розанова и Вл. Соловьева.
«„Бывают с вами, Шатов, минуты вечной гармонии?… Есть секунды, их всего за раз приходит пять или шесть, и вы вдруг чувствуете присутствие вечной гармонии, совершенно достигнутой. Это не земное, я не про то, что оно небесное, а про то, что человек в земном виде не может перенести. Надо перемениться физически или умереть. Это чувство ясное и неоспоримое. Как будто вдруг ощущаете всю природу и вдруг говорите: да, это правда. Бог, когда мир создавал, то в конце каждого дня создания говорил: „да, это правда, это хорошо“. Это … это не умиление, а только так, радость. Вы не прощаете ничего, потому что прощать уже нечего. Вы не то что любите, — о, тут выше любви! Всего страшнее, что так ужасно ясно, и такая радость. Если более пяти секунд, то душа не выдержит и должна исчезнуть. В пять секунд я проживаю жизнь и за них отдал бы жизнь, потому что стоит. Чтобы выдержать десять секунд, надо перемениться физически“.
Ни Кириллов, ни сам Достоевский не подозревают, конечно, что здесь прикасаются к сокровеннейшей тайне Египта.
„Бесноватый“ Кириллов находится в средоточии того вертящегося смерча, из которого выйдет русская и, может быть, всемирная революция, „Апокалипсис наших дней“, „конец мира“. Только через этот конец мы постигаем начало мира, через эту бурю „бесов“ — божественную тихость Египта» (176–177).
Слова Черта Ивану Карамазову «Все, что у вас, есть и у нас» дают возможность судить о загробных представлениях древних; цитата из «Дневника писателя» за 1872 г. (V. Влас) («многое можно знать бессознательно») оправдывает широкие авторские допущения; незакавыченное словосочетание «дурной бесконечности», как и в книге «Л. Толстой и Достоевский», подчеркивает ужас повторяемости рождения и смерти. В этом же контексте вводится и цитата из стихотворения А.К. Толстого «По гребле неровной и тряской…» (1840-е гг.): последние две строки заключительного четверостишия — в «Тайне Трех», а первые две, как мы уже говорили, — в книге «Л. Толстой и Достоевский». В главе «Таммуз. Тень воскресшего», посвященной вавилонским верованиям, без отсылки цитируются слова старца Зосимы о «клейких весенних листочках»… И даже так:
«„Подпольный человек“ родился в Вавилоне. <…> Темный, подпольный человек Достоевского повторяет Гераклита Темного: „Человек любит страдание ровно настолько же, как благоденствие“» (394–395).
Еще один «слой» книги — лермонтовский. Д. Мережковский цитирует его произведения по тематической близости, используя строки как емкий образ — вне связи с поэтическим контекстом, комбинируя со строками Ф. Тютчева или Ф. Достоевского. Так, например, в главе «Раненая львица — Потоп» авторское слово задает тему:
