«То и дело короля приветствуют как поборника прав человека, -пишет английский историк В. Кронин. — Во время Фронды и даже короткое время после нее в провинциях... , где королевская власть все ещё была слаба, дворяне безнаказанно грабили, пытали и убивали... Дворянин мог убить человека за то, что тот не приветствовал его. Только сильный король мог держать под контролем этих буйных господ»[25].
Наблюдавший парадный въезд Луи XIV в Париж в 1652 году англичанин Джон Ивлин заметил, что «Французы — единственная нация в Европе, идолизирующая своего монарха»[26].
Кроме раздора в государстве, Фронда внесла немало невзгод непосредственно в жизнь королевской семьи, привела ее к нищете. По воспоминаниям Ла-Порта, камердинера десятилетнего в то время короля, Луи «ходил зимой и летом в зеленом бархатном, подбитом белкой, халате; на второй год его величество так подрос, что он доставал ему до икр. Простыни у него были полны дыр, и я часто находил его ноги просунутыми в эти дыры на голом матраце»[27].
В то время, пишет В. Кронин со ссылкой на того же Ла-Порта и другого камердинера короля, Дюбуа, «просто потому, что придворные были заняты и заморочены, король бывал голоден... Он и Филипп (младший брат короля — С. Щ.) обычно перехватывали еду королевы на пути из кухни и улепетывали с омлетом»[28].
Мало что изменилось и к 1660 году — времени бракосочетания короля: «Мазарини был не только в несколько раз богаче Луи: он подчеркивал это с неприятной откровенностью. Однажды вечером, в Великий Пост, например, Луи должен был довольствоваться на ужин двумя камбалами, тогда как Мазарини подали на стол сорок таких рыб»[29].
Годовой доход короля за 1661 и 1662 годы был истрачен.
Индустрия страны закоснела, торговля была в застое, казна пуста, зерно импортировалось, национальный долг возрос до 143 миллионов: Франция была скрытым банкротом.
Совершенно естественно поэтому, что в это время раздражение Луи XIV достигло апогея.
В это время и сталкивают авторы «Анжелики» короля Франции с графом Тулузы, Жоффрэ де Пейраком.
«Он не забыл тех дней, когда принцы крови вели с ним войну, — говорит о короле в первой книге романа Великая Мадемуазель — мадемуазель де Монпансье. — Его величество опасается всех, кто слишком высоко поднимает голову».
А южанин Пейрак, само собою, поднимает голову непомерно высоко!
В конфликте французского короля с тулузским графом сталкиваются, таким образом, исторически сложившиеся потенциалы: «помазанник Божий», олицетворявший единую Францию — и гордец из Лангедока, чья родословная древнее родословной стремящегося утвердиться во что бы то ни стало монарха.
С одной стороны — максимально раздраженный всей своей парадоксально полной лишений жизнью король, с другой — самый влиятельный и богатый человек в Лангедоке.
Незадолго до торжеств бракосочетания Луи XIV «посетил и усмирил главные города Прованса, ... выбивая последних членов Фронды!»[30].
И в то же время, когда «все подданные Луи независимо от приверженности к той или иной церкви, объединились в верноподданическом порыве, ...слышен был лишь один диссонанс: некий Пьер де Бертье, епископ Монтобана, нападал на протестантов Гианны и Лангедока и предлагал королю принять жесткие меры к так называемой реформистской религии»[31].
«Великий Лангедокский Хромой» — Жоффрэ де Пейрак, изуродованный в детстве религиозными фанатиками, не только позволяет себе смерить короля «надменным взглядом, словно это был какой-то незнакомец», но ожесточенно пререкается с архиепископом Тулузы. Эти стычки исполнены той самой обоюдной ненависти, которая берет начало в альбигойских войнах.
Вместе с героиней романа мы погружаемся в самобытную атмосферу французского Юга — начиная с той театральности, с которой обставлено бракосочетание супругов, де Пейрак: от средневекового обычая «свадьбы по доверенности» до массового действа на улицах Тулузы.
Название дворца Пейрака — «Отель Веселой Науки», — как мы видели, берет начало в XIV веке.
Назвав Анжелику де Сансе своей избранницей и получая в качестве приданного ее рудник, Жоффрэ видит в ней владелицу земельной собственности, подобную уважаемым женщинам южной Франции эпохи рыцарства. К тому же Анжелика — пуатевенка, а в наречии, на котором говорят пуатевенские крестьяне, есть элементы провансальского языка. Таким образом, выбор его не случаен. Как не случайны и имена детей супругов Пейрак. Старший назван Флоримоном, поскольку он родился в разгар праздников по случаю присуждения премий Тулузской Цветочной Академии — Academie des Jeux Floraux — как она, эта литературная академия, называется и по сей день: победителям в конкурсах — Цветочных Играх — выдаются в качестве премий Золотая Фиалка, Серебряный Шиповник, Серебряные Ноготки... Младший сын Анжелики и Жоффрэ окрещен Кантором в память о лангедокском трубадуре Канторе де Мармоне.
Разговоры за столом графа Пейрака содержательны, разнообразны и по-южному темпераментны, настроение их быстро меняется. Вот только что Жоффрэ кричал архиепископу: «Захватчик, северянин!» — но уже в следующую минуту гости разражаются смехом от странной фразы хозяина: «И вообще, что вы делаете за моим столом?», которая то ли продолжает его гневную тираду, то ли представляет собою уже призыв к самому себе остепениться.
Точность этой детали подтверждает свидетельство Ильи Эренбурга: «Не раз во Франции мне приходилось наблюдать, как среди спора, принимавшего драматический характер, кто-нибудь отпускал шутку, и сразу обстановка менялась»[32].
Человек, побывавший в самых разных краях, владеющий многими языками, ученый, осведомленный в научной литературе и практикующий в своей лаборатории, где им сделаны даже некоторые открытия в области математики, физики, химии, предприниматель-горнопромышленник и металлург, знаток поэзии, поэт и певец, фехтовальщик и наездник, сердечный и великодушный — Пейрак, кажется, предстает как некий идеал. В любви он изыскан, и это, несмотря на увечья, еще более возвышает его над окружающими.
Но изысканность в любви, сердечность и великодушие сложно переплетаются в нем с заносчивостью, дворянским высокомерием, индивидуализмом, граничащим порою с жестокостью.
Такие противоречия позволяют авторам уйти от схематичности образа, и мы начинаем верить, что положительные качества де Пейрака вполне доступны земному человеку, хотя, конечно, это человек незаурядный.
Насколько прост такой человек в общежитии, особенно в супружеском? Легко ли, выражаясь проще, любить такого мужа? Ответ напрашивается сам собой — разумеется, отрицательный: нет, не прост, нет, не легко. Хотя... не любить его невозможно, И это, еще одно, противоречие уже само по себе требует от Анжелики ума, гибкости, духовной верности союзу с Жоффрэ.
Годы замужества сближают Анжелику с ее мужем и его окружением. На бракосочетании короля она отмечает, что речь окружающих, не окрашенная южным акцентом, кажется ей странной. Она уже вполне чувствует себя аквитанкой, и это ощущение позволяет ей в минуту опасности воскликнуть: «Ко мне, гасконцы, спасите меня от северян!»
Ее призыва оказывается достаточно, чтобы два дворянина, обнажив шпаги, бросились — не больше, не меньше, как на родного брата самого короля!
Что это? незнание авторами этикета, вольное обращение с историей — или более глубокое следование исторической правде, чем можно предположить по первому взгляду? Думаю, что — последнее.
Гасконцы де Лозен и д'Андижос врываются в комнату, где Месье (так принято при дворе называть брата короля) вознамерился прикончить отравленную им Анжелику, не потому, что они плохо воспитаны, не потому, что авторы приносят достоверность в жертву развлекательности, а потому, что, не вступись они за землячку, на них падет проклятие их предков — катаров, потому что, предав сестру-южанку, они отпадают в мир Сатаны и навлекают кару на весь свой род. А такая угроза пострашней угроз, которые могут пустить в ход какие-то выскочки — Бурбоны! Да-да, именно выскочки по сравнению с гасконцами — потомками басков и вестготов, родину которых в 602 году франки присоединили к Аквитании...
По этой же причине председатель суда Массно, будучи в более чем недружелюбных отношениях с графом Тулузы, прочитав обвинительный приговор, посылающий де Пейрака на костер, внезапно закрывает глаза рукой и обращается к осужденному со словами покаяния на провансальском языке: «Прости, брат мой, прощай, земляк!»
Супруги Голон о супругах Пейрак. Ч.5
Пойдем теперь дальше и предположим, что рассказ о потомке древних графов Тулузы, исповедовавшем принципы провансальской культуры, авторы ведут в соответствии с законами этой самой культуры, в духе порожденной ею куртуазной литературы.
