В газетной статье Андреевского много тонких и верных замечаний — назовем хотя бы проницательное сближение демократизма Достоевского и Некрасова или сравнение автора "Кому на Руси…" с поэтами-самородками Кольцовым и Никитиным. По мнению Андреевского, Некрасов "является истинным поэтом в тех случаях, когда он излагает народные темы народным говором". "Некоторый пуризм, которого держались в отношении народной речи Кольцов и Никитин, был совершенно отброшен Некрасовым: он пустил ее всю целиком в поэзию. С этим, подчас весьма жестким, материалом он умел делать чудеса. В "Кому на Руси жить хорошо" певучесть этой совсем неочищенной народной речи иногда разливается у Некрасова с такой силой, что в стремительном потоке напева совершенно исчезают щепки и мусор". О рифмах Некрасова Андреевский говорит в превосходной степени ("виртуозность"). Это стоит заметить особенно, так как поэзия Некрасова для Андреевского не только объект исследования, но и веский довод в общей концепции русской поэзии. Эта концепция ясна из заглавия уже упомянутой статьи 1901 года. "Рифмованные стихи, — пишет критик и бывший поэт (Андреевский перестал писать стихи после выхода единственного своего поэтического сборника 1886 года), — положительно доживают свой век"[335]. В контексте современной поэзии прозаизация стиха у Некрасова и поэтизация прозы у Тургенева ("Стихотворения в прозе") подтверждали, по мысли Андреевского, исчерпанность традиционного рифмованного стиха.
Эта идея вызвала резкие возражения.
1901. Возражал Андреевскому Брюсов в том же пятом номере "Мира искусства" за 1901 год, в котором была напечатана статья "Вырождение рифмы". Важнейший пункт спора — мысль о преобладании материализма и позитивизма в духовной жизни той поры; именно с этим утверждением спорит Брюсов, доказывая все возрастающее влияние идеализма во всех европейских культурах. А непопулярность поэзии, замеченная критиком, вовсе не убеждает поэта: масса читающих увеличилась, но масса "чуждается вообще поэзии"[336] —так было во все времена.
И вот что интересно: именно в эти годы, утверждая торжество идеального, Брюсов одновременно вступает в борьбу за "кодификацию". Обращаясь к брюсовскому осмыслению творчества Некрасова, мы следуем С. И. Гиндину: он в большой глубокой и интересной работе показал основные моменты восприятия некрасовского наследия Брюсовым. Там же содержатся ценные суждения об общих особенностях кодификации литературных явлений, то есть включения их в число классических. [337] поэзии Некрасова, за "утверждение ее в пантеоне русской литературы, среди незыблемых культурных ценностей"[338].
Отвечая газете "Новости дня" (предложившей высказаться о поэте в связи с 25–летием со дня его смерти нескольким известным писателям), Брюсов писал: "Поэзия Некрасова до сих пор не оценена справедливо, и, конечно, первая причина тому — его "гражданское служение". Оно сделало из его стихов предмет партийных споров и лишило их спокойных читателей и критиков" (27 декабря 1902 года). Во всех своих работах о Некрасове Брюсов восстанавливал справедливость в отношении к поэту, причем в ранних заметках — с восторгом, с нажимом, с полемическим подтекстом (как убедительно показал С. Гиндин, адресат полемики — С. Андреевский)[339].
О "Кому на Руси…" Брюсов выскажется дважды — в 1898—1899 годах (датировка С. Гиндина) и в 1919 году. В первом наброске (из материалов к "Истории русской лирики") поэма сравнивается с "Россиадой" Хераскова; при этом любопытно тонкое замечание (чувствуется поэт–символист): "Она не кончена, но есть какое‑то обаяние и в этой неоконченности"[340].
Во второй заметке (конспекте "Десять лекций по истории новой русской литературы") поэма "Кому на Руси…" названа высшим созданием поэта: "В поэме ряд типов: мужиков, помещиков, попа, разбойника и мн. др.; высокопоэтические картины (напр., в Прологе— ночи, обращение к теням, к эхо), много метких слов и выражений, частью ставших поговорками, тот же прекрасный язык, своеобразие размера"[341]. Интерес к поэме углубляется — отмечена не только эпичность; да и незаконченность уже не заключает обаяния ("не вполне законченная автором и до сих пор печатающаяся с грубыми цензурными искажениями и пропусками" — это уже речь не поэта, но исследователя). Специально отмечен язык — здесь же Брюсов скажет, что "Некра-1 сов создавал новую народную поэзию"[342].
1903—1909. Кажется, К. Чукрвский был прав, когда i писал о "декадентах" и "символистах", что они Некрасова "воскресили" и "благоговейно пред ним преклонялись"[343]. В 1903 году в журнале "Новый путь" (№ 3) К. Бальмонт писал о "красоте трагического" в поэзии Некрасова. Далеко не близкий Бальмонту автор "Кому на Руси…" (как известно, символисты начинали с преодоления некрасовской традиции прозаического слова) поставлен в этой статье в ряд великих русских поэтов: кодификация Некрасова еще актуальна. Поэты < рубежа веков (и прежде всего "младшие символисты") испытывают заметное влияние некрасовской поэтики — влияние, ими самими осознанное и порой подчеркнутое. А. Белый посвящает книгу "Пепел" памяти Некрасова и эпиграфом к ней берет некрасовское "Что ни год — уменьшаются силы…". Стихотворение "Веселье на Руси" и "Песенка Комаринская" (примерно в то же время Блок пишет свою "Гармонику…", предвосхищающую ритмы "Двенадцати") из сборника "Пепел" ориентированы на многоголосье "Пьяной ночи" и "Пира на весь мир" с его "Соленой", "Солдатской" и другими песнями; а "Горе" и "Русь" прорастают из Руси некрасовской с ее знаменитыми антитезами ("Ты и могучая, ты и бессильная…")[344].
1908—1920. Примерно в то же время, когда А. Блок j и А. Белый открывали для себя великого предшественника в Некрасове (Фет и Вл. Соловьев были ими открыты гораздо раньше), Некрасовым начал заниматься К. И. Чуковский. Статьи о поэте в газетах, публикации неизвестных текстов, освобождение стихов Некрасова от цензурных искажений — все это увлекло Чуковского, и в 1920 году в Петрограде вышло под его редакцией первое послереволюционное издание Некрасова. В это издание были включены выброшенные цензурой строки из "Пира…" (их прежде опубликовал А. Измайлов в газете "Русское слово" — 1 февраля 1908 года), но самое интересное для нас в этом издании — расположение частей "Кому на Руси…".
Чуковский поместил "Пир…" (напомним авторский подзаголовок "Пира…" — "часть II, глава вторая") перед "Крестьянкой": это вызвало возражения П. Н. Сакулина и… спор не закончен до сих пор[345]. На издание Чуковского откликнулся и М. Гофман. Публикуя в 1922 году рукописные варианты к "Кому на Руси…", он оценил работу Чуковского как "хорошую любительскую" с досадными признаками дилетантства: "отсутствием строгой системы и обоснованности"[346]. Научная текстология только еще начиналась — статья Гофмана была симптоматичной; она напоминала, что "всякому… изучению творчества писателя должно предшествовать установление канонического текста"[347]. Едва ли в 1922 году было ясно, что канонического текста поэмы Некрасова не может быть.
1921 —1922. "Споры вокруг Некрасова умолкли; он признан, по–видимому, окончательно"[348]. Так начиналась тыняновская статья 1921 года "Стиховые формы Некрасова". Статья Тынянова стала пограничной — с нее началось научное изучение поэтики Некрасова, противопоставленное "беспринципному и, в существе своем, безразличному "приятию" Некрасова, которое изучением назвать нельзя"[349]. Это уже из статьи Эйхенбаума 1922 года. В спорах вокруг метода Тынянова и Эйхенбаума, в полемике с Чуковским выяснялась специфика некрасовского стиля. Уровень некрасоведческих работ начала 20–х годов останется непревзойденным — на него будут вольно или невольно ориентироваться филологи последующих десятилетий.
1946—1949; 1981, 1987… Между тем изучение некрасовских текстов и публикация некрасовских материалов продолжались. В 1946 году вышел первый из трех томов "Литературного наследства", посвященных Некрасову, а в 1949 году начало выходить Полное собрание сочинений поэта в 12 томах. Исследование Некрасова продолжается, продолжается и новое Полное собрание сочинений (с 1981 года вышло десять томов стихов и прозы; впереди — статьи и письма поэта). Но споры вокруг Некрасова… не закончились. Прославленный по программе, он с трудом доходит до школьников и студентов (об этом свидетельствуют анкеты — и опубликованные, и неопубликованные). Не случайно, наверное, многие работы о Некрасове по сей день пишутся в чуть экзальтированном тоне, словно авторы спорят с неизбежным оппонентом, не признающим Некрасова. "Сегодня перечитывают Некрасова редко", — пишет В. Леонович в статье, предваряющей прекрасный путеводитель по выставке "Из архива К. И. Чуковского" (книжка издана тиражом 1000 экземпляров!). И продолжает: "Но загадка Некрасова в том, что о нем думают — не ведая даже, что думают именно о нем!"[350] А Юнна Мориц, отвечая на вопрос о некрасовской традиции, заметила: "Некрасовская поэтика вошла в организм отечественной словесности как вещество, подобное соли"[351]. Поэты продолжают думать о Некрасове— и у филологов по–прежнему много работы.
