4. Обида в стане «внуков Дажьбога»
Поход Игоря закончился. Почти все его войско «полегло за землю Русскую». Тут развитие сюжета прерывается, резко меняется ритм, интонация, лексика и пространственно–временной масштаб изображения. От повествования Поэт переходит к раздумью о последствиях Каяльской трагедии, к философским обобщениям: «Уже бо, братие, невесёлая година въстала».
Еще ни слова не сказано ни о чём, что произошло после разгрома русских — ни о плаче–причете русских женщин по погибшим, ни о нашествии половцев, ни даже о пленении князя Игоря. Поэт обращается к «братьям» как бы с поля битвы, сразу после её окончания, но сам находится где‑то «в отдалённой области небес», и в силу этого всему, что изображено, сообщается одновременно и земной и космический масштаб. Поэт подводит итоги трагедии и очерчивает перспективу по горячим следам схватки, но все, о чём он говорит, дано в прошедшем времени как результат, хотя многое ещё не успело начаться, — Поэт взывает к «братьям» словно из далёкого будущего.
Можно сказать так: нет угла зрения, под которым написан подытоживающий фрагмент, есть всеохватное поле зрения. Поэт как бы одновременно пребывает всюду: и в будущем, и в настоящем, и над полем битвы, и над Русью, и над Доном, и у Синего Моря.
«Уже бо, братие, невесёлая година въстала» — «година» ведь не час, и не день, а «времена», исчисляемые годами и десятилетиями, поэтому говорить сразу же после окончания битвы, что уже пришли «невесёлые времена» — значит пророчествовать их неизбежное наступление. У пророка ясновидящее зрение, и он может о будущем думать и писать как о прошедшем — это сообщает предсказанию достоверность совершившегося факта. Судя по общему смыслу, «невесёлая година» понималась Поэтом как неблагоприятная полоса времени с определённым набором признаков — событий и явлений.
Первым называется то, что очевидно — «уже пустыни силу прикрыла». Так охарактеризован разгром русского войска. Кажется, другого содержания нет в этом стихе. Присмотримся, однако, повнимательнее. Слово «пустыня» — не синоним «половецкого войска», одержавшего победу и даже не синоним «Половецкой земли». «Пустыни» (пустыня) выступает экспрессивно окрашенным эквивалентом «поля» (степи), и обозначает оно пространство чрезвычайно обширное, которое можно охватить взглядом только с большой высоты. Оно — совсем иное понятие, чем «войско половцев» или «Половецкая земля», хотя оно здесь, спору нет, подходит, как никакое другое. Поэт, без сомнения, знает отличие «степи» от «пустыни», но тем не менее заменяет одно другим. Конечно, степь тогда была гораздо пустынней, чем ныне: на её просторах почти не было городов, отсутствовали индустриальные объекты, и жило в сотни раз меньше людей. Но главная причина замены все же в другом: ещё более пустой и тоскливой представлялась степь в воображении после того, как трава схоронила убитых. Степь стала Пустыней Смерти: никто не придёт сюда ни похоронить убитых, ни навестить их могилы. Родина недостижимо далеко за горами, за холмами! Ее сыны — жертвы княжеских «обид» и амбиций — будут лежать здесь в вечном одиночестве. Очевидно, древнерусское слово «пустыня» ярче, чем «поле», передаёт содержание и эмоциональное напряжение стиха, так как оно заряжено иными, более подходящими негативными ассоциациями.
В построении сим»вола «Потемневшее Солнце» участвует глагол «прикрыти»: его иносказательное значение здесь — «обречены на гибель». В стихе «уже пустыни силу прикрыла» оно иное — «убиты», «погибли». Перед походом Солнце «прикрыло» воинов тенью, и это было предсказанием их гибели или плена. Затем Природа, выполняя повеление Разгневанного Солнца, «боролась» за половцев против русских, и вот Пустыня осуществила заключительный акт трагедии — одолела силу, посланную сюда Обжитыми русскими землями.
Слово «сила» в древнерусском языке могло означать не только «войска», «воинскую силу», но и Русь вкупе со всей её силою, военной, людской, природной и т. д. Именно самое общее значение и получает оно в контексте, где не просто половецкое войско противопоставлено русскому (это Поэт уже сделал ранее, подведя итог кровавому пиру битвы), но противопоставлена специфика Половецкой и вообще Степной земли земле Русской, отличительная особенность которой (непустынность, застроенность) имеется в виду, хотя и не выражена в слове. Поэт придаёт победе половцев над войском Игоря широкий смысл победы Степи Половецкой над Городами и Селениями Руси, победы Дикого Поля (Пустыни) над Цивилизованной Страной.
Строфу «Уже бо, братие, невесёлая година въстала, уже пустыни силу прикрыла» я считаю поистине пророческой. В незначительном, но символическом событии Поэт увидел трагический поворот в судьбе Руси. Через пятьдесят с лишним лет из Пустынь прилетел Змей Тугарин и смертной тенью прикрыл Русь. Еа долгие, долгие десятилетия. С многообразными негативными последствиями.
Поэт глубоко раскрывает идейно–образное содержание «невесёлой поры». Ее первый и важнейший признак — тяжёлое поражение в войне с врагом, который тем самым доказывает и закрепляет своё превосходство в силе. Глагол «въстала» связывает наступление этого времени также и с возрождением мощи Обиды — «…година въстала» и «въстала Обида». Обида поднялась во весь рост в стане «внуков Дажьбога» (на Руси) и «на Синем море, у Дона» (в Половецкой земле) — невозможно определить, где раньше, где позже, ибо Поэта не интересует сейчас реальное течение времени. В этом месте «Слова» текст до предела насыщен мифологическими образами — «Въстала Обида въ силахъ Дажь-божа внука, вступила девою на землю Трояню, въсплескала лебедиными крылы на синемъ море у Дону» («Поднялась Обида во стане внуков Дажьбога, вступила Девою на землю Трояна, Лебедем взметнулась на Синем Море, у Дона»). Обида, злое божество, могла, понятно, быть всюду, где хотела, и превращаться во что угодно. На Руси она приняла облик Девы — можно лишь гадательно предположить, что этот «выбор» обличья связан с русской мифологической традицией воплощать злых божеств низшего разряда по преимуществу в женских образах. Обида свободно «вступила» во владения бога ратного дела Трояна, потому что здесь она, видимо, оказывалась под его защитой и покровительством. Похоже, что она считалась чем‑то вроде его помощника. В Половецкой земле Обида оборотилась в Лебедя, который для русских был символом половцев — здесь в «выборе» обличья также отчётливо проявилась национальность Автора «Слова». Лебедь изображён в момент взлёта, когда, отрываясь от воды, шумно и радостно плещет крыльями — Обида поднимала половцев с насиженных мест, и это означало, что она подстрекала их к новым походам.
Обида, «плеская крыльями, прогнала обильные времена». Этот результат её действий обычно распространяется только на Русь, хотя текст не даёт оснований для столь определённого вывода. Защитники такого мнения, похоже, исходят из предположения, будто Обида не причиняет зла половцам. Напротив, Обида не щадит ни своих, ни чужих, ей чужд патриотический настрой. Она сталкивает лбами всех со всеми, — Поэт хорошо покажет её равнодушную жестокую суть на русском примере. Действия Обиды, по–моему, относятся и к половецкому и к русскому народу, думается. Поэт исходил из того, что она всюду была причиной войн и распрей. Если так истолковать стих «…плещучи, убуди жирня времена», то его предельная обобщённость окажется эстетически необходимой формой проявления идеи.
Злой дух Обида свободно разгуливает по Половецкой и Русской землям — такие времена наступили. Что конкретно происходит в Половецкой — мы не знаем, но что в Русской — Поэт изобразил с большой силой. Ему видится, как Русь уже стала жертвой всеобщей междоусобицы князей, алчность которых достигла столь разрушительной степени, что брат пошёл на брата, чтобы отнять его владения. В межкняжеских отношениях воцарилось право сильного, точно охарактеризованное Поэтом: «Это — моё, и то — тоже моё». Князья губят во взаимной вражде огромные духовные и материальные силы, вследствие чего прекращаются войны Руси с внешними врагами и меняется психология князей. Они путают «малое» с «великим»: интересы своего княжества неимоверно «разбухли» и заслонили в их сознании интересы Руси. Государство ослабело, а это разожгло захватнический аппетит врагов, которые «со всех сторон, с победами» двинулись на него, сокрушая удельное «величие» самоуверенных князей. Русь вошла в гибельный порочный круг.
Последовательность изложения даёт известное право считать все эти явления результатом действий Обиды, по которым можно сделать вывод о её «специализации». Д. С. Лихачев прав: в то время, «обида» применительно к феодальным отношениям означала незаконное посягательство одного князя на владения другого. Иллюстрацией может быть обида Игоря на двоюродного брата, Киевского князя Святослава, отдавшего Черниговское княжество родному брату Ярославу, а не Игорю, хотя последний также имел на него наследственное право. Мифическая Обйда в конце XII века была, по–видимому, злым духом разлада и взаимных владельческих притязаний! Она «сотрудничала» с богом Трояном на этапе подготовки войн, входила в его «свиту».
