Кстати, техническая сущность приборов фирмы «Филипс» та же, что у французов: опять целый архив заранее записанных звучаний, опять хирургия звука, соединенная с электрическим формированием колебаний, со стереофоническим эффектом и искусственной реверберацией.
Аппаратура с электроакустической точки зрения первоклассная. Беда лишь в том, что применялась она односторонне, убого, не отдавая и тысячной доли своих великолепных возможностей.
Впрочем, структура «Электронной поэмы» по сравнению с первыми опусами французской конкретной музыки иная. Там шум претендовал на роль изничтожителя традиционной музыки, здесь он всего лишь составная часть представления, всего лишь звуковое оформление. Правда, преувеличенное, навязчиво выпяченное, подчеркнутое показом неподвижных, а не движущихся картинок (избави бог, будет похоже на «примитивное» и «устаревшее» звуковое кино!).
Так или иначе, но логика жизни даже здесь низвела «шумотворчество» до иллюстрации некоего зрелища звуковыми эффектами. Иначе никто не зашел бы в павильон «Филипс».
То же закономерно произошло с конкретной музыкой. Когда ее изобретатели, выполняя заказы киностудий, выдумывают к тем или иным кадрам вполне осмысленные, программные шумы, которые затем связываются с обычной или электрической музыкой, порой получается удачно. Может быть, читатель видел французский фильм «Здравствуй, доктор» — там неплохо изобретены звуки пробуждения слуха у глухонемого мальчика. Немало кинорежиссеров используют сейчас подобные эффекты и за рубежом и в нашей стране.
К падению сенсационных притязаний на всеобщее воцарение шума ведут и бесстрастные итоги исследовательских работ. Когда Пьер Шеффер, умерив пыл ниспровергателя, взялся классифицировать шумы, он убедился, что заметно различающихся по характеру немузыкальных звуков не так уж много. Особенно тех, что хоть как-то могут быть приняты нашим слухом. Их меньше, чем музыкальных тембров! Ведь, сотворив музыкальные инструменты, человечество обогатило звучащий мир, обогатило и украсило. Уже отсюда следует, что ограничить звуковую палитру как-то препарированным шумом — значит сковать композитора, наложить на его творчество нестерпимый запрет.
Словом, лозунг «назад к шуму» трещит по всем швам, терпит крах по всем статьям — и в теории и на практике. И тем не менее за этот тонущий лозунг продолжают цепляться иные западные горе-музыканты. Конкретная и электронная музыка становится прибежищем откровенных шарлатанов, снобов, чурающихся народа, бездарных кривляк, с остервенением изгоняющих из музыки все человеческое.
Нот, не ради войны с музыкой рождены на свет чудеса звукозаписи. Фоногены, морфофоны, аппараты из лабораторий фирмы «Филипс» обязаны подружиться со скрипками, органами и терменвоксами. Волей и гением подлинных художников они зашагают в будущее в тесном союзе с уже добытыми сокровищами. Самобытность мелодий, величие и проникновенность гармоний, неумирающие пульсы ритмов всюду, где нужно, дополняются ревом, грохотом, звоном. Не звуковая тюрьма, а звуковая свобода! Все звуки, любые их качества, какие угодно средства их создания должны быть доступны вдохновению композитора.
Средств этих, как вы убедились, немало. Современная электроника щедро одаривает музыку. И есть среди них еще более удивительные и всемогущие, чем звукозапись со всеми ее хитроумными атрибутами.
ГЛАВА 9
МЕЧТА ДОКТОРА ШОЛПО
Есть на свете художники, которые вместо карандаша и бумаги орудуют ножницами, клеем и кучей фотографических снимков. Это фотомонтажисты. Если им нужно изобразить, скажем, черную звездочку, они разыскивают фотографию с темным пиджаком, вырезают из пиджака звездочку и наклеивают на свою картину. Нужен глаз — вырезается из какого-то портрета снимок глаза и опять наклеивается, нужен нос — та же операция.
А что, если для фотомонтажа потребуется изображение курносого носа, а на снимках, как назло, только прямые носы? Опытный мастер не растеряется. Он размочит снимок прямого носа в каком-то химическом составе, деформирует изображение по своему усмотрению — и дело с концом. Занятие понятное, по уж больно нудное и кропотливое.
Куда удобнее просто нарисовать задуманное, правда? Звукотехники, увлекающиеся хирургией звука, напоминают мастеров фотомонтажа. Они также склеивают свои «картины» из звуковых кусочков, также деформируют звуки. Столь же филигранна, сложна их ювелирная работа, порой до неузнаваемости меняющая исходное звуковое «сырье». И по аналогии с фотомонтажом напрашивается вопрос: а не проще ли отбросить возню со «звуковыми мясорубками» и... рисовать звуки? Не откроет ли это новые музыкальные возможности? Рисовать звук! Уж больно странное сочетание слов. Какая-то мистика, да? Вспоминается художник Чурлянис, который вырисовывал на бумаге таинственными контурами сонаты и рапсодии, а потом преспокойно сошел с ума...
Но не спешите. В нашем мире полным-полно удивительного и тем не менее вполне реального.
В УНИВЕРСИТЕТСКОМ ЛЕКТОРИИ
Это было в один из осенних вечеров 1939 года. На кафедру лектория Московского университета поднялся высокий, чуть сутулящийся человек с насмешливыми, проницательными глазами. Он начал рассказывать о своем изобретении — рисованном, или, по его терминологии, графическом звуке.
Лектор говорил на редкость едко, с сарказмом, словно отвечая на возражения невидимых спорщиков. Он убеждал слушателей в перспективности своих неожиданных и смелых идей. Рисованный звук, говорил он, — ото неисчерпаемое многообразие музыкальных тембров, это недоступная никакому виртуозу техника исполнения музыки, это освобождение композитора от услуг оркестрантов — он сразу может создавать звучащее произведение!
Потом началась демонстрация примеров.
Вот увертюра к «Кармен». С детства до нотки знакомая, она зазвучала из громкоговорителей совсем по-другому. Непонятные трубы, какие-то странные колокола изменили старое произведение, влили в него новое содержание. Вот знаменитый «Полет валькирий». Ускоряющиеся вихри звука заполнили зал...
Примеры менялись. И в каждом чувствовалось что-то неслыханное.
В конце лекции изобретатель отвечал на записки. В числе их была и такая: «Скажите, куда пойти учиться, чтобы стать вам достойным помощником?» Эти слова были прочтены вслух, и в зале пробежал смешок. Но лектор ответил очень серьезно:
— Хотелось бы, чтобы тот, кто задал этот вопрос, если он сделал это обдуманно, набрался знаний в трех областях: акустике, радиотехнике и музыке. Уже сегодня нам нужны музыканты, которые одновременно были бы инженерами, физиками, математиками, конструкторами и физиологами...
Так прошло одно из публичных выступлений ныне покойного ленинградского музыковеда и изобретателя, доктора искусствоведческих наук Евгения Александровича Шолпо, бесспорного основоположника той отрасли нового искусства, которую принято называть синтетической музыкой.
ИМЕНИ ЛЕОНАРДО
В юные годы, еще до Великого Октября, Шолпо был активным членом «Общества имени Леонардо да Винчи», ставившего сверхграндиозную цель: коренное научное преобразование музыки. Молодые горячие головы «леонардовцев» волновало все: и акустика, и совершенствование музыкального строя, и психологические секреты исполнительского мастерства, и изобретение новых инструментов, и освобождение музыки от... музыкантов (!). Само собой разумеется, дело не обходилось без петушиных наскоков на «обветшалые» традиции классики. «Нам не приходило в голову, — писал позднее Шолпо, — что музыкальная культура имеет в себе ценности, которые следует сохранить и из которых во многом нам нужно будет исходить».
Из-за несоответствия между величием замыслов и скудостью средств работа общества сводилась главным образом к декларациям, прожектам, мечтаниям. Шолпо сочинил тогда фантастический рассказ под грозным названием: «Враг музыки». Речь шла о «механическом оркестре» — машине, звучащей без музыкантов, по воле одного только композитора, но лучше любого оркестра. Описание этого автомата было дано очень подробно, даже слишком подробно для литературного произведения. Но, читая его сегодня, невольно восхищаешься богатством замысла и прозорливостью юного фантазера-изобретателя. Шутка сказать: в 1917 году Шолпо додумался до конструкции фотоэлектрического музыкального синтезатора, похожего в принципе на современные аппараты такого назначения (не пугайтесь непонятных терминов — в следующей главе они разъяснятся). Звучали в аппарате камертоны, возбуждаемые электромагнитным способом. В описании схемы фигурировали полупроводники (!), неведомые тогдашней науке приборы, называемые сегодня фото-сопротивлениями.
Автор не поскупился на восхваление фантастической машины. Она была способна на любые звукосочетания и технические пассажи. Она пела в естественном гармоническом строе, а не только в звукоряде рояля. Тембры стали неотличимы от гармоний, гармонии — от оркестровки...
