Александр Иванович Неклесса
Антропоток в матрице геоэкономического универсума
Категория "антропотока" не исчерпывается понятием "миграция", антропоток — это динамика человечества в каком-то более широком пространстве, нежели простое сопряжение внутренних и внешних балансов человеческого капитала, это также социокультурная динамика в рамках тех или иных сложившихся или только лишь складывающихся конструкциях и ситуациях
Интервью Александра Неклессы Борису Межуеву, главному редактору "Русского Архипелага".
— Александр Иванович, мне часто доводилось слышать мнение, что "постиндустриальный мир" — это мир "расколотой цивилизации". "Расколотой" отчасти и по той причине, что постиндустриальная экономика не требует широкого привлечения рабочих рук и, соответственно, страны, достигшие этой фазы развития, не нуждаются в массовой миграции. Трудовой ресурс в постиндустриальном мире дешевеет, так же как и натуральное сырье. Отсюда вывод — постиндустриальный Север может попытаться замкнуться в самом себе. Что Вы думаете по этому поводу?
— Мне кажется, фокус поставленной Вами проблемы лежит в глубинных основаниях нынешней исторической ситуации. И поэтому, диалог наш должен, хотя бы отчасти, быть разговором о ее принципах и началах.
Категория "антропотока" для меня ценна, в частности, тем, что она не исчерпывается понятием "миграция", антропоток — это динамика человечества в каком-то более широком пространстве, нежели простое сопряжение внутренних и внешних балансов человеческого капитала, это также социокультурная динамика в рамках тех или иных сложившихся или только лишь складывающихся конструкциях и ситуациях. Рамочными понятиями здесь являются глобализация как последовательное исчерпание пределов экстенсивного развития, она как бы оформляет антропоток в масштабе планеты, а роль диахронной оси этой матрицы исполняет история.
И здесь в XX веке действительно произошли фундаментальные изменения. Приобретшие в последнее его десятилетие популярность формулы глобализации, "конца истории", "столкновения цивилизаций" говорят о том, что ситуация достигла некоего качественного рубежа. История логично развивалась на протяжении 300–400 лет в русле культуры Модернити — становление национальных государств, формирование капиталистической экономики, колонизация и интернационализация окружающего мира, глобальное распространение процессов секуляризации и эмансипации, гомогенизация мира… Культура Нового времени формировала собственную динамику антропотока, столь отличную от антропологических траекторий общества традиционного, сословного. Предшествующая феодальная культура поддерживала статичную, сословную структуру общества, — культура же Модернити предложила другую модель, открытую, эгалитарную, гораздо более динамичную и демократичную. Это была культурная глобализация, в том смысле, что культура Модернити, представляющая собой динамичную ипостась христианской культуры, в той или иной форме охватила всю планету, практически все заселенные человеком территории.
Так продолжалось, пока в прошлом веке не возник контур масштабного, системного кризиса — прежние политическая и экономическая системы трансцендировали свое естество. Промышленная деятельность и соответствующие экономические конструкции вышли за пределы национального государства, по-новому оказались расставлены политические и социальные акценты и, наконец, мир сотрясла глобальная социокультурная революция, перевернувшая основания прежней модели жизнеустройства.
В рамках нашей беседы я остановлюсь преимущественно лишь на экономическом аспекте этой глобальной трансформации, использовав его в качестве камертона для описания возникших коллизий и перемен, хотя кризис ХХ века можно оценивать, конечно же, с разных позиций.
Пик индустриальной экономической культуры (в ее естественном, гармоничном, с социокультурной точки зрения, состоянии) достиг апогея к двадцатым годам прошлого века. Развитие производительных сил к этому времени произвело две революции, взаимосвязанность которых оказалась, однако, не вполне понятой: это — транснационализация мировой экономики и новое качество (мощь) производства.
К этому времени был достигнут небывало высокий уровень развития производительных сил, что в корне изменило ситуацию с предметами потребления, с вещами — они стали дешевыми и широкодоступными, а их количество — практически неограниченным. Такое положение дел возникло на основе выразительного скачка в процессе технологического развития — каскада фундаментальных открытий, сделанных на рубеже веков (электричество, двигатель внутреннего сгорания, новые материалы, системы коммуникаций и связи), и создания конвейерного производства. Подобное изменение экономической ситуации в свою очередь потребовало нового прочтения социального текста, ибо экономическая и социальная ипостаси общества оказались в значительной мере рассогласованы и находились в весьма противоречивых взаимоотношениях. Сама структура общества оказалась неприспособленной к обрушившемуся изобилию, и это богатство стало избыточным, породив вместо благоденствия жесточайший кризис — кризис перепроизводства и сопутствующую ему массовую безработицу — человек-производитель оказался лишним.
В то же время большая часть населения планеты продолжала пребывать в ситуации жестокой нужды, погасить которую экономика с технической точки зрения была уже в состоянии, но этому, повторю, препятствовала существовавшая социальная структура. Возникшее противоречие можно было разрешить несколькими принципиально разными способами. Логика истории требовала как бы "опрокинуть" увеличившийся материальный избыток на окружающий, в том числе и колонизированный европейскими державами мир, и тогда все совокупное человечество могло бы перейти в некое новое качество глобального постиндустриального мира.
Если бы это произошло, мир стал бы более универсальным и гомогенным, безопасным и индивидуализированным (сетевым). Мне это, отчасти, напоминает дилемму гражданской войны в США, — кому принадлежит мир, и равны ли в своем достоинстве люди планеты? Кроме того, повышение уровня безопасности в условиях развития, перерастающего национальные рамки, плодотворного и очевидного для всех сторон, декларированного как общая цель человечества, подрывало бы также позиции военно-промышленного комплекса планеты и всей индустрии высокотехнологических войн как двигателя прогресса. Но, как мы знаем, история пошла совсем другим путем.
В итоге, вышеприведенные рассуждения воспринимаются сейчас как утопия, а реальность форсированного потребления части населения планеты в условиях параллельного существования "голодного миллиарда" — напротив, как естественное положение вещей. Но подобная ситуация все более настойчиво требует своеобразной компенсации — в том числе и в виде "ориентализации" североатлантической Ойкумены, воздвижения вокруг нее специфического аналога "китайской стены", разнообразных фильтров, активно присутствующих в сфере миграций.
Подобная неравновесная формула цивилизации оказывается чревата нарастанием широкого спектра напряженностей и угроз.
— Вы полагаете, корень возникновения проблемы Севера и Юга объясняется спецификой процесса деколонизации в XX столетии?
— Я бы обратил Ваше внимание на семантический сдвиг, произошедший в ХХ веке в обозначении западной Ойкумены и восточного Варваристана. До определенного момента никакого "Юга" не было, была социокультурная горизонтальная ось Запад-Восток, заданная христианской цивилизацией как вектор евангелизации, культуртреггерства, колонизации, модернизации. Происходила колонизация планеты, во многом понимаемая как вовлечение населяющих ее народов в орбиту культуры Модернити. Конечно, как и во всяком человеческом предприятии при осуществлении данного процесса было много тяжелого и дурного.
И вот в определенной точке логика этого процесса оказалась нарушенной. Элитой североатлантической Ойкумены было выбрано решение, продиктованное иной логикой развития и "коллективным эгоизмом" образующих ее стран. Было сделан выбор в пользу модели a la рузвельтовский "Новый курс" (выбор универсальный, который сделали в той или иной форме все развитые страны), т. е. решения проблем, возникших на волне индустриализации, путем построения общества изобилия в "одной, отдельно взятой стране". А, в конечном счете, — в пользу гетерогенной, "расколотой" структуры мира, т. е. мы возвращаемся к вопросу, с которого Вы и начали нашу беседу.
Развитие форсированного, искусственного, престижного потребления у части населения планеты, а также сопутствующей ей "охранительной психологии" и деморализации общества, формирование индустрии высокотехнологических средств деструкции, замедление инновационного процесса в гражданской сфере (по крайней мере, его фундаментальной составляющей) и т. п. — все это вместе взятое заложило предпосылки для возникновения "новой сословности", разделившей миры "золотого" и "голодного" миллиардов. Что в свою очередь обусловило в XXI веке перспективу оптимизации — мобилизации — хаотизации социальной, политической и экономической структуры мира и самого стиля жизни.
