Сергей Кара-Мурза - Кризисное обществоведение. Часть 2

Эта лекция — краткое резюме первой части курса, вводящее в проблематику современного (с момента перестройки до настоящего времени) кризиса нынешней России.

Понятием «нынешняя Россия» мы обозначаем Российскую Федерацию — ту часть исторической России, которая оформилась как новое государство на территории РСФСР после ликвидации СССР. Это уточнение необходимо, потому что РФ — это именно часть России, оторванная, как и другие постсоветские республики, от целого, которое складывалось в течение нескольких веков. И травма этого отрыва, и неполнота всех систем оторванных частей являются важным фактором современного кризиса, и воздействие этого фактора будет чувствоваться еще долго. Игнорировать его обществоведение не может, это важная часть анализа всех «срезов» бытия постсоветских обществ.

Однако все время мозолить глаза этим обозначением не будем, история продолжается, и нынешняя Россия обустраивается как новая целостность, хотя и тяготеющая к интеграции со своими «родственными» постсоветскими частями. Поэтому будем называть ее «Россия», лишь в необходимых случаях указывая на ее переходное состояние.

Кризис, в который втянулась Россия в конце XX века, называют системным. Это значит, что повреждены все системы страны. Более того, повреждены или «работают в нештатном режиме» все элементы и связи всех систем страны — она больна. Кризис — особый тип бытия, в этом его действительно можно уподобить болезни человека. Как и болезнь, его надо изучить, поставить диагноз, выбрать лекарства — и лечить. Лечить осторожно, стараясь не навредить, регулярно корректируя ход лечения. Как и в медицине, основное знание для лечения носит научный характер, хотя и «народные средства» надо использовать — осмотрительно. Как в общем знании о человеке выделяют медицинскую науку, так и в обществоведении надо выделять его особый раздел (или, точнее, «срез») — кризисоведение или, привычнее, кризисное обществоведение.

Кризис как объект исследования тоже надо рассматривать как систему. Процессы в ней по большей части нелинейны, по достижении критических порогов легко переходят в режим самоускорения и подкрепляют друг друга, вступают в кооперативное взаимодействие с синергическими эффектами, иногда очень сильными. Мысленно мы и осваиваем колоссальный кризис России как систему, рассматривая разные его «срезы». Но его интегральную, многомерную рациональную модель сложить в уме пока трудно, приходится довольствоваться художественными образами и опираться на «мышечное» мышление.

Уже с языком для описания образа этой модели дело обстоит плохо — страшно назвать вещи «своими именами», т. е., адекватными метафорами. Приходится ограничиваться эвфемизмами. Говорим, например, «кризис легитимности власти». Разве это передает степень, а главное, качество того отчуждения, которое возникло между населением и властью? Нет, перед нами явление, которого Вебер не мог себе и вообразить. Разработка аналитического языка для изучения нашей Смуты — большая задача, а к ней почти еще не приступали. Надо хотя бы наполнять термины из общепринятого словаря западного обществоведения нашим содержанием. Ведь почти все понятия, обозначаемые этими терминами, нуждаются в «незамкнутых» определениях, требуют большого числа содержательных примеров из реальности именно нашего кризиса.

Очень трудно в привычном подходе к кризису как «нормальной» системе избежать ошибок divisio — очень важного для нашей темы типа. Это — неправомерное разделение системы, при котором разделяемые части теряют свое качество, свои «жизненные силы». Мы видим перед собой не «организм», а расчлененные части «трупа». Это — тоже необходимый этап познания, но на нем никак нельзя останавливаться. Типичный пример такой ошибки divisio — представление нашего кризиса как экономического.

Еще в начале 1990-х годов, когда Е.Т. Гайдар или Н.П. Шмелев объясняли стремительное погружение России в кризис, привлекая монетаристские теории или поминая «кривые Филлипса», это казалось даже издевательством. О чем они говорили? Казалось очевидным, что хозяйство было парализовано рядом мощных ударов во все невралгические точки государства и общества, инфляция или бартер — лишь симптомы тяжелого поражения всего организма. Рассуждения тех политиков и экспертов казались злонамеренными попытками уйти от сути, отвлечь от главного. Но ведь этот дефект мышления был присущ всему обществу, включая оппозицию, которая эти реформы критиковала.

Чувствовалось, что не так страшны сами по себе спад производства, массовое обеднение или рост преступности, как та сила, которая рождалась при их взаимодействии. Чувствовали, но объяснить и оценить это новое системное качество не умели. И сейчас эта методологическая проблема не решена — ни в государстве, ни в обществе. Над ней надо работать. Нынешняя Россия — система в неустойчивом равновесии. В ней одновременно идут процессы распада и укрепления. Куда качнутся весы, зависит и от власти, и от всех нас. В большой степени зависит от научного обеспечения. В чем сложность нашего положения? Прежде всего, в том, что все мы — частицы этого самого больного общества (государства, хозяйства, культуры и пр.), которое обязаны изучить беспристрастно. И все мы находимся в «кипящем слое» событий, которые не могут оставить нас равнодушными — речь идет о судьбе нашей страны и наших близких, за которых мы отвечаем.

Нам нужно достоверное знание, но мы поневоле смотрим на события через призму добра и зла, через фильтр тех ценностей, которым мы привержены. Знание, которое достигается при таком взгляде, сопряжено с нравственными ценностями. Оно не является объективным, это знание не научное. На нем основана нравственная позиция личности, оно необходимо, но не достаточно для рационального выбора. Для эффективного познания общественных процессов требуется достоверное знание — знание о «том, что есть», а не о «том, что должно быть». Разделить оба типа знания очень трудно, но научиться этому необходимо.

Для этого и требуется создать «новое обществоведение» научного, даже «инженерного», типа. Овладение научным методом в приложении к общественным явлениям вовсе не значит ухода от проблемы добра и зла и нравственного релятивизма. Обществоведение и возникло как критический анализ социальной реальности. Исследователь всегда идентифицирует себя или солидаризуется с какой-то социальной группой, исходит из какой-то нравственной позиции. Но, если он ищет достоверное знание, он должен уметь в ходе анализа отставить в сторону свои симпатии и предпочтения, подобно тому, как врач, движимый сочувствием и состраданием к больному, обязан поставить верный диагноз. Для этого его обучают трудному профессиональному навыку разделять две сферы: ценностей и знания, не упуская ни одной из виду, но и не смешивая их.

Если не выработать надежных приемов разделения рационального знания и нравственных ценностей, мы не преодолеем того состояния, которое тяжело переживалось в 1990-е годы. Тогда произошло резкое разделение общества именно по ценностным установкам — вопреки логике, расчетам, разумно понятым интересам. Люди умные и образованные, давно друг друга знавшие и уважавшие, вдруг перестали друг друга понимать — до такой степени, что подозревали друг друга в аморальности и глумливости. Не верили, что собеседник может всерьез говорить такие вещи и отстаивать такие позиции.

Одни, впав в рыночный энтузиазм и уверовав в демократические ценности Б.Н. Ельцина и Г.Х. Попова, с возмущением слушали проклятья в адрес приватизации или ликвидации СССР. У них не укладывалось в голове, что кто-то из честных граждан мог отвергать такие благородные действия. Их оппоненты, в свою очередь, тоже не верили, что они искренне могут радоваться ликвидации СССР и колхозов или бесплатного здравоохранения. «Как ты можешь восхищаться Столыпиным?», — пытались они вразумить друга-демократа. При этом речь шла о людях совершенно одинакового социального статуса с почти неразличимым личным опытом. Никаких классовых противоречий! Не могло бытие определить сознание, вызвать его расхождение на диаметрально противоположные позиции! Требовалось изучить этот непонятный феномен методами беспристрастной науки, но ее поблизости не было.

Какие-то спонтанные попытки были после драматических событий 3-4 октября 1993 года. Были случаи, когда близкие друзья оказывались буквально на разных сторонах баррикады и потом наблюдали залпы танковых орудий по Дому Советов и узнавали о гибели своего любимого и уважаемого коллеги. И через пару дней они встречались в узком кругу и вспоминали шаг за шагом свою почти совместную жизнь — школу, родной факультет, целину и трудные походы, где согревали друг друга в палатке, лабораторию и счастье общего научного порыва 1960-х годов. Вспоминали, чтобы установить, в какой точке и почему стали расходиться пути их духовного восприятия жизни — так, что к 1993 году разошлись на 180°. Что произошло в этой точке, почему это поразило одного и никак не подействовало на другого? Что потом подталкивало к такому повороту и толкнуло пойти 3 октября к зданию Моссовета по призыву Гайдара, который даже обещал «раздать автоматы»? Вспоминали тяжело и честно — хотели знать. Были подавлены тем, что не вспомнили никакого голоса свыше, никакого озарения типа того, которое сбросило с коня Савла и превратило гонителя христиан в апостола Павла. Не было ничего такого, чего бы все мы не знали. Это угнетало и подавляло — как сложно распутать клубок причинно-следственных связей, который наматывался буквально у всех на глазах.