Те беседы не привели к позитивному результату, но позволили хотя бы смутно сформулировать проблему и начать о ней упорядоченно думать. Они запомнились и, как сейчас видится, подтолкнули, среди множества других подобных эпизодов, к постановке задачи — создать кризисное обществоведение. Поставить задачу и собраться на ее выполнение — разные вещи. Для реализации этой задачи мы созрели после 1999 года, когда закончился период «бури и натиска» и стало можно хоть наполовину углубиться в работу, содержащую элементы научного метода.
К середине 1990-х годов стало ясно, что требуются методологические разработки для описания, а потом анализа взаимовлияния идеалов и интересов людей и групп в кризисном обществе. То, что мы наблюдали, не укладывалось в привычные схемы ни исторического материализма, ни либеральных теорий. Возникли странные конфигурации.
И российских обществоведов, и американских советологов мучил вопрос: почему же рухнул брежневский социализм? Ведь не было ни репрессий, ни голода, ни жутких несправедливостей. Как говорится, «жизнь улучшалась» — въезжали в новые квартиры, имели телевизор, ездили отдыхать на юг, мечтали о машине, а то и имели ее. Почему же люди поверили Горбачеву и бросились ломать свой дом? Почему молодой инженер, бросив свое КБ, со счастливыми глазами продавал у метро сигареты? Почему люди без сожаления отказались от системы бесплатного обеспечения жильем — ведь многих ждала бездомность? Это явление требовалось понять. После выборов лета 1996 года Н.И. Рыжков сказал: «Мы не двинемся дальше, пока не поймем, почему безработные ивановские ткачихи проголосовали за Ельцина». Золотые слова. Но сказал — и замолчал. Ни профессора из КПРФ, ни РУСО (Ассоциация «Российские ученые социалистической ориентации») выяснять этот вопрос не стали, а вернулись к формулам классового подхода. А на деле общество за тридцать лет стало иным, оно расщепилось не по классовым признакам, а по культурным, точнее, мировоззренческим. Этих сдвигов не то чтобы не замечали, им не придавали значения. Но разве положение с исследований этих структурных сдвигов изменилось?
Новым важным измерением в этой структурной трансформации стала смена поколений. Подростки и молодежь 70-80-х годов XX века были поколением, не знавшим ни войны, ни массовых социальных бедствий, а государство говорило с ними на языке «общинного крестьянского коммунизма», которого они не понимали, а потом стали над ним посмеиваться. Возник конфликт поколений, в 1980-е годы переросший в «холодную войну». Опереться на общее знание, чтобы вести диалог, не могли. Неявное знание стариков не было переведено на язык новых поколений, а формальное знание общественной науки, даваемое через образование и СМИ, было неадекватно реальности и главных вещей не объясняло.
Положение осложнялось тем, что советское общество находилось под сильным давлением манипуляции сознанием со стороны противника в «холодной войне». За время после I Мировой войны общественная наука США вела интенсивные исследования и разработки методов воздействия на массовое сознание. На основе этих разработок сложились новые технологии информационно-психологической войны. Советское общество и государство не были готовы к противодействию этим технологиям. Не готовы и постсоветские общества и государства — не хватает научной базы. Да и не только постсоветские, мы видим, как беззащитны перед этими боевыми средствами, например, арабские страны. Модернизация обществоведения — императив для всех незападных культур.
Изучение нашего кризиса изнутри — занятие трудное. Наше общество больно почти в буквальном смысле слова. Подходить к нему даже доброжелательному наблюдателю надо осторожно, ведь навредить можно и словом. Опираясь на материал первой части курса, можно сказать, что общество нынешней России можно определить как традиционное общество, лишившееся своих устоев и неспособное атомизироваться, чтобы породить внутри себя структуры общества гражданского. Это как монархия, лишившаяся благодати при том, что народ неспособен ее свергнуть. Государство наше тоже переживает трудные времена — оно утратило контроль за многими процессами, сильно ослаблено коррупцией, но утешает себя иллюзией власти и высоких рейтингов. Хорошо еще, что в госаппарате есть сердечник — группа людей, мыслящих прагматически и следующих здравому смыслу. Они «подмораживают» кризис, не давая ему выплеснуться за красную черту, но не могут предложить проект, способный «собрать» дееспособное ядро общества.
В условиях общего кризиса индустриальной цивилизации долго существовать такому больному обществу и государству не дадут. Его ресурсы будут растаскивать «друзья и партнеры». Недаром в идеологию глобализации встроены такие идеи, как «война цивилизаций», «неудавшиеся государства» и «страна-изгой». В разных формах они готовят мировое общественное мнение к ликвидации системы международного права и к захвату ресурсов «неудавшихся государств» мировым сообществом (т. е. «развитыми демократическими странами»).
Эти противники России в «холодной войне цивилизаций» имеют хорошее прикладное обществоведение, изучающее все слабые точки незападных культур и государств, и непрерывно совершенствуют оружие информационно-психологических войн. Даже сильные по традиционным меркам армии легко разлагаются, а элиты и генералитет подкупаются. Разработан широкий спектр способов создания в обществе противника хаоса — и в сфере сознания, и в хозяйстве, и в системе управления. Быстро создаются в лагере противника необычные (если надо, коротко живущие) общности — от политизированных футбольных фанатов до террористов. Нынешняя Россия против всех этих средств тоже укреплена весьма слабо.
Не готово наше обществоведение и к тому, что в последние десятилетия западные технологии информационно-психологического воздействия переориентированы с социальных отношений на этнические. Мобилизуется не социальное недовольство, протест или бунт, а политизированная этничность (в широком смысле слова). Разработчики и исполнители подрывных операций обращаются не к рациональному сознанию и расчету, а к чувству и подсознанию. Идеологическая подготовка войны в Ираке или Ливии, предварительной дестабилизации Сирии практически не использует риторику социальной несправедливости, и все многолетние усилия режимов этих стран по развитию экономики и преодолению бедности нисколько не мешают подорвать легитимность этих режимов.
Обществоведение, проникнутое экономицизмом, не могло разглядеть такую угрозу. Так же и постсоветская Россия оказалась без адекватного научного обеспечения, чтобы противостоять технологиям мобилизации «бунтующей этничности». Пока что критические ситуации разрешаются благодаря остаткам советской культуры и здравому смыслу населения и госаппарата, но эффективность этих ресурсов недостаточна. Это — вызов молодому обществоведению.
Можно легко парализовать даже крупные государства, просто организуя небольшие группы «мирного населения» для «ненасильственных действий» против власти (диктатора, авторитарного режима и пр.). Эти «ненасильственные действия» дестабилизируют страну, но традиционные средства наведения порядка сразу ставят в «мировом мнении» политический режим вне закона. Его называют преступным за «репрессии против мирного населения», и если он пытается сопротивляться, в страну совершается «гуманитарная интервенция».
Разработаны способы создания «виртуальных» субъектов политики. Система мировых СМИ, в которой главную скрипку играют США, практически исключившие из эфира всякие альтернативные источники информации, может назвать любую собранную наспех общность «народом» (например, «народом Ливии»). И государство сразу лишается права использовать легитимное насилие против этой общности, совершающей любые провокации, вплоть до вооруженных. С помощью этой недорогой операции национальное государство моментально лишается суверенитета, его можно подвергать массированным бомбардировкам, можно засылать в его столицу спецназ для уничтожения правителей и их близких, устрашения населения, разрушения инфраструктуры и пр. Возмущенный насилием власти «народ» вооружается, снабжается инструкторами и превращается в «повстанцев». Перед телекамерами они ездят на автомобилях, стреляют в воздух и показывают «козу». Этого прикрытия достаточно для интервенции. Политические спектакли постмодерна требуют системного рационального описания и объяснения — это срочная задача обществоведения. Такие спектакли меняют ход мировой истории и закономерности важнейших общественных процессов.
Все эти детали нового состояния объекта обществоведения подтверждают тезис о том, что в познании кризисного общества мало проку от идеологизированного обществоведения. Рассмотреть необычную реальность можно, только освободившись от фильтра партийных предпочтений и перейдя на язык однозначных понятий. Этот язык покажется грубым и примитивным, но сейчас он приведет к более верным выводам. Партийные установки и ценности надо прилагать на следующем этапе, при обсуждении альтернативных вариантов разрешения проблемы.
