III
Первоначально в модели «острова Россия» платформа России вычленялась из континента по ряду разнородных признаков: физико-географических и этно-культурных. В дальнейшем соотношение между этими признаками уточняется: островной паттерн рассматривается как инвариант, реализующийся в конце XX в. на трех уровнях: геокультурном, внешнеполитическом и геоэкономическом. В то же время гео <политический аспект концепции переходит в значительной степени к тому ее варианту, который разрабатывался автором с 1995 года со статьи «Россия – земля за Великим Лимитрофом».>
Оказывается, старый рисунок цивилизационных платформ Старого Света и разделяющих их промежуточных пространств, восходящий к доимперской эпохе России, обретает повышенную значимость для разработки стратегии безопасности России и в какой-то мере – для российской геоэкономической доктрины конца XX в. Этот вывод стал стимулом к переработке модели «острова Россия» в версию «земля за Великим Лимитрофом». В основу этой версии положена доктрина «цивилизационной геополитики», однако же, по своим аксиомам радикально отличающаяся от концепции С. Хантингтона. Последняя во многом основывается на метафорической трактовке цивилизаций как однородных плит, сталкивающихся по разломам. Под ядровыми же государствами цивилизаций разумеются исключительно военные и хозяйственные гегемоны, способные утвердить свой контроль над процессами в масштабах такой плиты-платформы. В отстаиваемой мною версии [Цымбурский 1995б; 1995в; 1997а; 1997б] цивилизация рассматривается как народ или группа народов, осуществляющих культурную и вместе с тем политическую гегемонию над неким обособленным географическим ареалом. В частности, достигается это таким образом, что разворачиваемое данными народами в этом ареале государственное строительство подводится под сакральную вертикаль — религию или идеологию, которая проецирует такое строительство, а также социальные и культурные предпочтения этих народов в план высших, «последних» причин и целей существования человечества. Предполагается, что наличие собственной сакральной вертикали отличает цивилизации от чисто силовых имперских образований вроде державы гуннов или первоначальной империи монголов XIII в. В то же время, за пределами своего этнографического ядра цивилизация оказывает ориентирующее воздействие на окрестные пространства и народы, которые образуют периферию данной цивилизации, открытую во внешний мир. Периферии соседствующих цивилизаций переходят друг в друга. Так констатируются межцивилизационные интервалы – лимитрофы, строение которых во многом, по мнению автора, отвечает физико-географическому типу членения охватываемых ими участков земной поверхности.
Такое геополитическое видение цивилизаций поясняется примерами территорий, соседствующих с Россией и демонстрирующих разные типы межцивилизационных лимитрофов. Восточная Европа с Балканами (то самое балтийско-балкано-днепровское «междуморье») рассматривается как лимитроф, отделяющий основную платформу романо-германской, католической и протестантской Западной Европы от платформ России и исламского арабо-иранского ближнего Среднего Востока. В культурно-географическом плане это пространство характеризуется матрицей независимых друг от друга признаков («западно-христианский – незападно-христианский», «романо-германский – не принадлежащий к романо-германской общности», «исламский – неисламский», «православный – неправославный», «русский – нерусский» и т. д.), так что по мере движения от одной платформы к другой признаки из набора характеристик западной цивилизации пошагово и по-разному заменяются на другие признаки, отдаляющие данный народ от цивилизационного ядра Запада. Так, при переходе от Австрии к Словении и Хорватии признак «романо-германский» заменяет положительное значение на отрицательное, с переходом от Хорватии к Сербии отпадает признак «западного христианства» и т. п. Для каждого народа можно составить список признаков, сближающих его с некой из разделяемых этим интервалом цивилизаций или удаляющих от нее.
Существенная особенность восточно-европейского лимитрофа состоит в том, что различные признаки могут получить разную значимость в зависимости от того, идет ли речь о переходе между Западной Европой и Россией – или между той же Западной Европой и Ближним Востоком. Так, в первом случае признак «православие» обретает самостоятельную значимость, указывая на приближение к платформе России, во втором же случае «православие», т. е. «христианство, но христианство незападное», осмысляется как признак чисто негативный, свидетельствующий о невхождении народа ни в мир ислама, ни в культурное поле западного христианства – т. е. исключительно как примета «зависания» между цивилизациями. По сути, можно говорить о том, что одно и то же физико-географическое поле предстает неодинаковым для по-разному структурированных культурно-географических полей, предназначение которых зависит от разделенных каждым из них цивилизационных платформ. Ясно, что на подобном лимитрофе можно провести исключительно большое число предположительных «цивилизационных разломов» в зависимости от того, какой признак (религия, этничность, письмо и т. д.) будет принят за диагностический: в самом деле, что важнее, например, для характеристики румын – их романизм или православие? В действительности же, более или менее отчетливы (с оговоркою насчет лимесов, о чем ниже) лишь грани между ядрами цивилизаций и их внешней лимитрофной периферией.
Однако, восточно-европейский тип межцивилизационного интервала – «сетка признаков» – по-видимому, не единственно возможный. Совсем иной тип дает нам Кавказ с его крупной мозаикой этнорелигиозных характеров («православный грузин», «тюрк-шиит», «горец-суннит», «армянин-монофизит»). Здесь господствует не тенденция «перехода» между платформами ислама и России, но своего рода отталкивание горного пояса от окраины соседних цивилизаций: в сторону России обращен суннитский пояс Северного Кавказа, а с Ближним Востоком соседствуют христианские государства Закавказья. Третий тип интервала («континуум») являет тюркская Средняя Азия, где движение от Среднего Востока на север (в сторону России) проявляется постепенным убыванием «исламизированности» быта, а также возрастанием доли русских и вообще «северян» в составе населения. Четвертый тип («расселина» между платформами) рассматривается на материале пролегших между Китаем и русской Сибирью Большого Алтая и Синьцзяна, где тюркские и монгольские племена, ламаисты и исламисты четко отличаются как этнически, так и по верованиям от «ядровых человечеств» России и Китая. Очевидно, что все эти типы лимитрофов пребывают в корреляции с рельефом: дробным, но неглубоким членением Восточной Европы, резкими разломами Кавказа, плавными протяженностями среднеазиатских пустынь и казахстанских степей, широтным вклиниванием Большого Алтая между империями-цивилизациями России и Китая.
Можно сказать, что предлагаемая концепция «цивилизационной геополитики» проистекает из повышенного внимания к статусу и роли «промежуточных» народов, которые всегда присутствовали в поле зрения русской политической мысли. Частью концепции является интерес к проблемам лимитрофных империй, создаваемых народами, не входящими в ядро цивилизации (Речь Посполитая), особенно же к тем случаям, когда лимитрофные империи охватывали цивилизационное ядро, смещая политический центр цивилизации за пределы ее базисной этнографической платформы (владычество Оттоманской Порты на Ближнем Востоке). Концепция включает также понятие о «лимесах» – окраинах цивилизационных платформ, которые, примыкая по совокупности культурных признаков к ядру платформы, в то же время, рискуют отколом и оползанием в лимитрофы – в том случае, если не связуются с платформой политически. Таковы – Восточная Германия в отношении к романо-германской Западной Европе; большая часть Белоруссии и украинского Левобережья, казачьи регионы в Приазовье; Северный Казахстан, Забайкалье и Тихоокеанское приморье в отношении к «ядру» России; Манчжурия – исторический «придел» Китая; Таджикистан – выдвинутый к северу от Памира лимес иранского Среднего Востока. В Новом Свете могут рассматриваться в качестве лимесов южные штаты США, некогда отторгнутые у Мексики, а ныне наводняемые латиноамериканцами, а с другой стороны – Аляска.
Очень похоже, что лимесы временами способны играть роль «парадоксальной периферии», по М.В. Ильину, становясь опорной базой для альтернативных проектов интеграции – в том числе военными средствами – цивилизационного ядра. Тут можно вспомнить роль Пруссии в Европе второй половины XIX и начала XX в., функции Манчжурии в конце 1910-х как плацдарма для распространения диктатуры Чжан Цзолиня на Северный Китай, а также перипетии гражданской войны в России 1918–1921 гг. Небезынтересно, что опорной базой Белой гвардии в ту пору выступили лимесные казачьи районы – степи Прикавказья, Южной Сибири и Забайкалья, тогда как большевики опирались на лесные и лесостепные области европейского фланга страны и на сильное партизанское движение в лесных районах Сибири (За пределами этого сценария оказывается белогвардейская диктатура Р.Ф. Унгерна фон Штернберга в Монголии 1920–1921 гг., которая в целом выглядит, судя по мемуарам Ф. Осендовского, попыткой создания на Большом Алтае «лимитрофной империи», противостоящей Китаю и большевистской России.) В проекте «Новороссия», затронутом в предыдущей главе[59], с охватом Белоруссии, Приднестровья и Крыма, как и в сценарии Д. Ергина и Г. Густафсона, где «красный мятеж» в Прикавказье и Южной Сибири распространяется на Северный Казахстан и, в конце концов, приводит к смене режима в Москве, – просматриваются: в первом случае – надежды на то, что лимес России может дать импульс к ее альтернативной сборке, а во втором – беспокойство, если не страх, перед возможностью такого развития событий.
