В трактовке Великой Отечественной войны антисоветизм сцеплен с отрицанием исторической России вообще, с отрицанием смысла ее отечественных войн против нашествия Запада. «Московский комсомолец» писал 22 июня 2005 году, в годовщину начала войны и сразу после юбилея Победы: «Нет, мы не победили. Или так: победили, но проиграли. А вдруг было бы лучше, если бы не Сталин Гитлера победил, а Гитлер — Сталина? Мы освободили Германию, может, лучше бы освободили нас?» (цит. по: [55]). Это демонстрация, и такие демонстрации никто себе не позволяет, если они не санкционированы сильными мира сего, пусть и негласно.
Более того, идеологическим деятелям было позволено в самый момент праздника вести гнусную и поразительную по своей лживости пропаганду, пачкающую образ Победы. Терпимость к этому со стороны власти и «элиты» — признак деградации культуры. Вот Г.Х. Попов к юбилею Победы в 2005 году выпустил книгу «Три войны Сталина», в которой утверждал, что «Курской битвы как таковой не было, так как после высадки союзников на Сицилии Гитлер увел все свои танковые дивизии на запад» [55].
Президент Академии военных наук М. А. Гареев пишет в 2006 году: «За последние 10-15 лет не показано ни одного нового фильма… где бы правдиво и доброжелательно по отношению к участникам войны отображалась ее история. 60-летие Курской битвы газета «Известия» ознаменовала «сенсационным» сообщением: оказывается, немцы в знаменитом Прохоровском сражении потеряли 5 танков, а советские войска — 334… Не менее десятка писателей и историков написали о том, что Ленинград не надо было оборонять, а следовало бы сдать его…. Доходит даже до утверждений о том, что это была позорная война, в которой мы потерпели поражение» [55].
Программа подрыва памяти о Победе была снабжена самыми разными этикетками. Одна из них — объявляющая советское государство фашистским. Вот как Л. Радзиховский «благодарит» в юбилей Победы Красную армию: «Я, конечно, помню. И благодарен за спасение… за «дарованную жизнь». Благодарен Красной армии и СССР, каким бы отвратительным государством он ни был, благодарен солдатам, как бы кто из них ни относился к евреям, каким бы кто ни был антисемитом, благодарен — как ни трудно это сказать — да, благодарен Сталину. Этот антисемит, пусть сам того не желая, но спас еврейский народ… Но помня великую заслугу Сталина, я не могу отрицать очевидного — что он конечно же был «обыкновенным фашистом», создал вполне фашистский строй» [56].
Вся эта идеологическая работа оправдывалась необходимостью нанести еще один удар по «массовой идентичности россиян». Социолог Л.Д. Гудков объясняет задачу так: «Державная интерпретация победы 1945 года стала не просто оправданием советского режима в прошлом и на будущее… Победа в войне легитимирует советский тоталитарный режим… Представление людей о себе как жертве агрессии придало им непоколебимую уверенность в своей правоте и человеческом превосходстве, закрепленном Победой в этой войне. Рутинизацией этой уверенности стало и внеморальное, социально примитивное, почти племенное деление на «наших и ненаших» как основа социальной солидарности» [57].
Согласно Гудкову, жертвой агрессии советский народ не был и никакого человеческого превосходства над фашистами в войне не продемонстрировал. Гордость народа — победителя, поддерживающая его самосознание и скрепляющая общей памятью, называется внеморальной и социально примитивной. Это пишет квалифицированный специалист, доктор философских наук, руководитель Отдела социально-политических исследований Аналитического центра Юрия Левады, а ныне директор Левада-центра, окончивший факультет журналистики МГУ и аспирантуру Института философии АН СССР, работавший в Институте социологии АН СССР и во ВЦИОМ.12
Он верно определяет эту память как «социальное отношение к войне, воплощенное и закрепленное в главном символе, интегрирующем нацию: Победе в войне, победе в Великой Отечественной войне. Это самое значительное событие в истории России, как считают ее жители, опорный образ национального сознания. Ни одно из других событий с этим не может быть сопоставлено. В списке важнейших событий, которые определили судьбу страны в XX веке, победу в ВОВ в среднем называли 78% опрошенных… Всякий раз, когда упоминается «Победа», речь идет о символе, который выступает для подавляющего большинства опрошенных, для общества в целом важнейшим элементом коллективной идентификации, точкой отсчета, мерилом, задающим определенную оптику оценки прошедшего и отчасти — понимания настоящего и будущего».
Задача сформулирована вполне ясно — разрушить «опорный образ национального сознания». В свой академический текст Л.Д. Гудков даже включает художественную метафору: «Победа торчит сегодня как каменный столб в пустыне, оставшийся после выветривания скалы».
Пустыня, оставшаяся после выветривания скалы — это и есть аномия. Но для ее полноты надо еще взорвать сохранившийся каменный столб.
Л.Д. Гудков объясняет, почему память об Отечественной войне и Победе стала таким важным объектом ударов: «Она стягивает к себе все важнейшие линии интерпретаций настоящего, задает им масштаб оценок и риторические средства выражения… [Она дала] огромному числу людей свой язык «высоких коллективных чувств», язык лирической государственности, который намертво закрепился впоследствии, уже к середине 1970-х годов, и на котором только и могут сегодня говорить о войне большинство россиян».
Таким образом, задача — уничтожить систему «всех важнейших линий интерпретаций настоящего», уничтожить систему координат для оценки реальности. Тогда население России будет лишено языка («риторических средств выражения») и общих художественных и эмоциональных средств общения внутри себя и с государством: оно утратит «язык «высоких коллективных чувств» и язык «лирической государственности».
Глава 4. Расслоение общества, перевернувшее жизнь
С точки зрения социологии, главным следствием реформы 1990-х годов стала дезинтеграция, распад российского общества. Дезинтеграция и аномия — две стороны одного процесса, они усиливают друг друга с кооперативным эффектом. Кризис, перешедший в 1991 году в острую стадию, потряс всю систему общества, все ее элементы и связи. Можно утверждать, что одна из главных причин продолжительности и глубины кризиса заключается именно в глубине дезинтеграции общества. Ее маховик был раскручен в политических целях как способ демонтажа советского общества. Но остановить этот маховик после 2000 года не удалось (если такая задача вообще была осознана и поставлена).
Исследователи, изучающие эту сторону реформы, писали (1999 г.): «Социальная дезинтеграция понимается как процесс и состояние распада общественного целого на части, разъединение элементов, некогда бывших объединенными, т. е. процесс, противоположный социальной интеграции. Наиболее частые формы дезинтеграции — распад или исчезновение общих социальных ценностей, общей социальной организации, институтов, норм и чувства общих интересов. Полная социальная дезинтеграция разрушает систему, но не обязательно ее составные части… Это также синоним для состояния, когда группа теряет контроль над своими частями. Этим понятием часто обозначается и отступление от норм организации и эффективности, т. е. принятого институционального поведения то ли со стороны индивида, то ли со стороны социальных групп и акторов, стремящихся к переменам. Тогда понятие социальной дезинтеграции по содержанию становится весьма близким к понятию «аномия». Социальная дезинтеграция способствует развитию социальных конфликтов» [53].
А. Тойнби писал, что «больное общество» (в состоянии дезинтеграции) ведет войну «против самого себя». Образуются социальные трещины — и «вертикальные» (например, между региональными общностями), и «горизонтальные» (внутри общностей, классов и социальных групп). Это и происходит в России.
В большой обзорной работе сказано: «В настоящее время в российском социальном пространстве преобладают интенсивные дезинтеграционные процессы, размытость идентичностей и социальных статусов, что способствует аномии в обществе. Трансформационные процессы изменили прежнюю конфигурацию социально-классовой структуры общества, количественное соотношение рабочих, служащих, интеллигенции, крестьян, а также их роль. Судьба прежних высших слоев (политическая и экономическая элита) сложилась по-разному: кто-то сохранил свои позиции, используя имеющиеся привилегии, кто-то утратил. Хуже всех пришлось представителям прежних средних слоев, которые были весьма многочисленны, хотя и гетерогенны: профессионалы с высшим образованием, руководители среднего звена, служащие, высококвалифицированные рабочие. Большая их часть обеднела и стремительно падает вниз, незначительная доля богатеет и уверенно движется к вершине социальной пирамиды…
