В общем, 17 мая 1587 года, отдавая душу Господу, первый Кетлер, сделав все что мог по самому максимуму, мог с полным правом надеяться на Рай. Естественно, в лютеранском варианте, ибо Ватикан кинул по полной программе, но, полагаю, это его волновало мало. А в мире суетном бывший последний Великий магистр оставлял более или менее восстановленное герцогство под надежной крышей могущественной Речи Посполитой и двух хорошо воспитанных сыновей, Фрица и Вилли, которым завещал поделить Курляндию пополам, но жить дружно и, самое-самое главное, никогда не ссориться с Варшавой. Большего в те темные, кровавые времена сделать было невозможно, и, как пишут в хрониках, «весь народ, одевшись в траур, проливал слезы по заботливому герцогу Готгарду». Разумеется, исключительно по-немецки.
Сложности мирного времени
Любой, кому хотя бы раз в жизни доводилось работать на производстве, подтвердит: смена менеджмента легко не проходит, даже если новое руководство преисполнено самых лучших побуждений. Так и тут. Наследники покойного – 18-летний Фридрих, получивший по завещанию отца Земгалию со стольной Митавой, и 15-летний Вильгельм, которому досталась непосредственно Курляндия, – были вполне приличными молодыми людьми, а Вилли даже, по свидетельству современников, «еще в ранней юности подавал признаки недюжинного ума». И больше того, оба стремились следовать примеру разумного батюшки. Но справиться со сложностями управления, к которому рвалась властная мама, окруженная желавшей порулить (и естественно, погрязнуть в коррупции) свитой, им было сложно. Тем паче что оба были молоды и хотели попробовать жизнь на вкус: вырваться из дому, мир посмотреть и себя показать (тогда это называлось «перегринацией») – и если Фридрих еще в какой-то мере как-то уделял время и делам, то Вильгельма мама с советниками сплавили в «матушку Германию». А чтобы пацан не скучал и подольше не возвращался, разрешили ехать в веселой компании друзей детства.
В итоге, как и следовало ожидать, ничего хорошего не вышло. Никаких трагедий, правда, тоже не случилось, но хозяйство герцогства пошло на спад, особенно в Земгалии, вмешиваться в дела которой Фридрих не имел права. К тому же Вильгельм в своих странствиях, хотя и учился только на «отлично», а при дворах, которые посещал, нравился решительно всем, научился пить по-крупному, в чем спутники его полностью поддерживали, и домой не спешил. И когда все-таки вернулся, оказалось, что дома все очень и очень не в порядке: мамины советники – в основном «варяги» из Германии – довели маленькую страну почти до дефолта, и в Варшаву потоком шли жалобы от «сословий», требовавших взять герцогство под прямое управление. Причем особо наезжали даже не на вдовствующую герцогиню, которая разрешала всем все, а на бедного рачительного Фридриха, пытавшегося как-то вразумлять и что-то пресекать. И наезжали так жестко, что Фриц в конце концов в 1597-м плюнул на все и уехал в Варшаву служить в войсках Польши, которой был без лести предан, оставив обе части герцогства на брата, очень кстати вернувшегося из-за кордона. Причем с любимой, умной и очень властной женой, сумевшей если и не вовсе отучить суженого от алкоголя, то, по крайней мере, вогнавшей запои в рамки.
Решение, надо сказать, было разумным. Как и Фриц, Вилли был человеком ответственным и – фактор умной жены – бережливым, однако, в отличие от брата, неплохо разбирался в финансах, налоговой системе и законах, а также умел стоять на своем. Так что разобраться в делах, прогнать маминых советников, отправить на отдых саму маму и повысить доходы казны он, пусть и не без труда, но сумел. Но вот чего не сумел, так это найти общий язык с полностью потерявшими берега местными лендлордами, разворовавшими к тому времени половину герцогского земельного фонда. А когда стало ясно, что коса нашла на камень, рассердившись всерьез (он, не в пример брату, был вспыльчив), начал попросту конфисковывать все, на что у дворянства не было должным образом оформленных документов.
И вот тут коса опять нашла на камень. Вильгельм, сознавая свою правоту, похоже, не сознавал, что отдавать свое, даже краденое, не нравится никому, и в результате рассорился со всей элитой края, включая неких братьев Нольде, самых близких друзей, а некогда и собутыльников. Шутки кончились. Лавиной потекли доносы в Варшаву: Вильгельма обвиняли во всех грехах, от «тирании» до «симпатий к шведам», а когда за брата вступился Фридрих, имевший в Варшаве прекрасную репутацию, курляндские лендлорды озверели окончательно, начав на территории герцогства прямой саботаж, включая избиения герцогских чиновников. Напряжение росло и кончилось, как следовало ожидать, скверно: в августе 1615 года слуги Вильгельма, посланные арестовать братьев Нольде, перестаравшись, убили их «при попытке к бегству».
И рвануло. Получив свою «голову Гонгадзе», курляндское дворянство отыграло ситуацию по полной программе, поставив Варшаву в ситуацию, закрыть глаза на которую не было никакой возможности. Да и желания, поскольку представлялся очевидный случай еще прочнее привязать вассала к своей повозке. Король назначил следственную комиссию, и та, прибыв на место, изучила все обстоятельства дела, придя к выводу о полной невиновности Фридриха (на которого тоже капали вовсю, обвиняя в соучастии). А что до Вильгельма, то, как гласил окончательный вердикт, хотя приказа убивать он не отдавал, «несет на своей душе ответственность», в связи с чем «должен оставить исполнение должности и на некоторый срок покинуть страну, оставив управление уделом на брата». При этом подразумевалось, что уезжает Вильгельм не навсегда. Но тут он сам сделал огромную глупость: дав волю чувствам, уехал не в Германию, где можно было бы тихо пересидеть, а – демонстративно – в Стокгольм, к злейшим врагам Варшавы, и после такого очевидного проявления нелояльности – при всем том, что никакой помощи у шведов опальный герцог не просил, – возвращение его стало невозможным. Так что в итоге он убыл в Штеттин, получил от тамошнего коллеги маленькое имение и аж до кончины в 1640-м, жил тихой жизнью мелкого помещика, изредка переписываясь с сыном Якобом, как и Земгалия, оставшимся на попечении брата. А между тем «кризис Нольде», помимо решения личной судьбы слишком вспыльчивого герцога, повлек за собой и куда более серьезные последствия.
Полностью оправдав безупречно верного Фридриха и окончательно определив, кто в герцогстве дворяне, а кто нет (повезло по итогам 119 родам), польские власти, однако, сделали все, чтобы урезать автономию Курляндии, максимально расширив права «шляхетства» и тем самым урезав власть герцога. В частности, согласно новому Die Regimentsformel, – уставу о государственном устройстве, – отныне все свои решения правитель обязан был согласовывать с Oberrate – четырьмя советниками (ландгофмейстер, канцлер, бургграф и ландмаршал), избранными дворянством. Они же (плюс несколько докторов юстиции) составляли Oberhofgericht, высший придворный суд, а плюс к тому и высшая власть на местах переходила к Oberhauptleute, «предводителям дворянства». Правда, в качестве компенсации (делать верного вассала совсем уж марионеткой Варшава не хотела) «уставы» были даны и городам, переведенным в прямое подчинение герцогу.
Что резкие ограничения полномочий мало кому из глав государств понравятся, ясно. Однако Фридрих был из меньшинства. В отличие от брата-изгнанника, спокойный, рассудительный и склонный к взаимовыгодным компромиссам, он очень точно уловил, что в новациях для власти есть и прямая польза. Во-первых, отныне дворянству, ранее только капризно требовавшему печенек, но ни за что не отвечавшему, предстояло принимать решения и вместе с герцогом – если не в первую очередь – нести груз ответственности за свои действия. А во-вторых, с этого момента стало ясно, что Варшава строит планы – не сейчас, так позже – упразднить автономию Курляндии как таковую, чего потомкам крестоносцев совершенно не хотелось, и при таком раскладе своевольные «юнкеры» становились естественным союзником какого-никакого, но своего герцога. Так что, по крайней мере, власть Митавы окрепла, а некто Отто Гротгус, многолетний вождь радикальной оппозиции «тиранам», стал ближайшим, очень доверенным советником герцога, без поддержки которого Фридриху едва ли удалось бы добиться главной цели жизни – сохранения власти за родом Кетлеров, то есть передачи престола племяннику Якобу, сыну Вильгельма, которого Фридрих воспитывал лично и очень любил. И надо сказать, было за что.
Судя по всему, юный Якоб, родившийся 28 октября 1610 года, был человеком из разряда «штучных». Одаренный во всех отношениях, с правилами и моралью, получивший прекрасное образование в Кенигсберге и Берлине, с опальным отцом он был почти не знаком, делал жизнь с дяди и под диктовку матери, с раннего детства объяснившей ему, что при всех талантах без «сухого закона» в жизни не преуспеть. А что из парня будет толк, все признали, когда он, вернувшись из «перегринации», первым делом начал обустраивать морские порты, восстанавливая разрушенные войнами терминалы и строя (на собственные, от своих имений, деньги) судостроительные верфи. При этом нос не задирал, с предводителями дворянства общался уважительно, предлагал сотрудничество и долю в задуманных проектах – так что в 1638-м, когда старенький дядя Фриц решил сделать племянника соправителем, «общество» а», скинувшись на бакшиш варшавским магнатам, дабы те не позволили королю Владиславу IV, желавшему назначить герцогом Курляндии своего брата Яна Казимира, реализовать такую несправедливость. И те без особых проблем помешали.
