Тем не менее, что бы ни было на душе, в работу он впрягся мгновенно, стараясь подавать пример уцелевшим подданным, и хотя, конечно, строить не ломать, кое-что получалось. Тем паче что дворянство, потерявшее в годы войны практически все, особо права не качало, доверив герцогу, таланты которого были общеизвестны, практически диктаторские полномочия, которыми тот и воспользовался, взяв под контроль города. С этих пор местное начальство вновь, как при Готгарде, утверждалось в должностях герцогом, и герцогские же чиновники курировали налоговую сферу, включая мельничные сборы. И телега стронулась. Понемногу вновь вступали в строй заводы и фабрики, ожил, хотя, конечно, не в старых объемах, торговый флот, а в 1664-м, в результате долгих и сложных переговоров с Лондоном, Митаве удалось добиться пусть и не возвращения краденых колоний, но, по крайней мере, неких «преимущественных прав» в торговле с Гамбией и Тобаго.
В целом, судя по церковным метрическим книгам, четко зафиксировавшим медленный, но стабильный рост населения в третьей четверти XVII века, с этого момента на пепелище, еще недавно называвшемся «блаженной Курляндией», вновь начинается подъем, экономика и производства крепнут – но за все нужно платить, и Якоб дряхлеет день ото дня. А в 1676-м, после смерти любимой супруги, переносит инфаркт, после чего понемногу отходит от дел, стараясь лишь, насколько хватает сил, подбирать толковых и не очень вороватых сотрудников. Сам Якоб в письмах именует это время «грустной моей осенью», теряет интерес к жизни и в начале 1682 года умирает, высказав перед смертью надежду на то, что сыновья, Фридрих Казимир и Фердинанд, «постараются работать на благо Курляндии не хуже, чем старался я».
Определенные основания у бедняги Якоба были. Сыновей своих – к моменту смерти отца уже взрослых – он воспитывал в тех понятиях, которых придерживался сам, включая верность Варшаве, ответственность перед Курляндией и полный отказ от алкоголя. К тому же наследник, кронпринц Фридрих Казимир, по общему мнению, многое унаследовавший от покойного батюшки, искренне хотел продолжать его труды. Вот только масштабы не совпадали. Фридрих был копией Якоба даже внешне, но, так сказать, в уменьшенном варианте, и случись ему принять край в процветающем состоянии, он, безусловно, смог бы поддержать стабильность. А вот в имеющейся ситуации, увы, не тянул. Хотел, но все время что-то срывалось. И к тому же, пережив тяжелые времена, да еще и женившись, после смерти супруги, по любви, на молоденькой, лет на 20 младше, прусской принцесске, хотел наконец-то пожить по-людски. Чтобы дворец сиял, как у взрослых, чтобы были шикарные обновки, балы, праздники и настоящая соколиная охота, чтобы при дворе пели кастраты из Италии, а на парадах блистала настоящая армия, пусть хотя бы небольшая – 66 конных лейб-гвардейцев, 95 пехотинцев и 70 драгун. А на все это требовались деньги, и все, что удавалось получить с возрождаемых предприятий, вместо того чтобы идти в дело, вылетало в трубу под сладкие песни импортных скопцов, так что – донерветтер! – приходилось лезть в долги, закладывая имения, и повышать налоги, а это никак не укрепляло любви подданных к его светлости. В связи с чем подданные усиленно стучали в Варшаву, науськивая поляков на законного суверена, который-де мог бы материально поддержать матушку-Полыпу, а вместо того тратит деньги непонятно на что.
Впрочем, на век Фридриха Казимира хватило. Он ушел из жизни 22 января 1698 года, оставив престол маленькому, очень позднему сынишке Фридриху Вильгельму, всего пяти с половиной лет от роду. По закону регентство должно было перейти к верховным советникам, избранным ландтагом, но Варшава внесла свои поправки, передав должности опекуна и временного правителя младшему брату Фридриха Казимира – принцу Фердинанду, мужику пожилому, считавшему себя незаслуженно обойденным и тоже желавшему красиво пожить. Что крайне не нравилось местным элитам, с которыми Фердинанд еще и не дружил. Но поляки исходили из того, что верность претендента несомненна, а это, сто дзяблув, самое главное. И надо сказать, были правы: когда грянула Северная война и Карл XII разбил поляков под Ригой, где принц Фердинанд командовал артиллерией и стоял до конца, когда и конница, и пехота Речи Посполитой уже обратились в бегство, регент Курляндии отказался от контактов со шведами и предпочел эмигрировать в Данциг. Это было красиво, но не более того, – а герцогство, оставшись без верховной власти (маленького Фридриха Вильгельма успели вовремя увезти в спокойную Германию, к прусским родственникам мамы), стало добычей гоняющихся друг за другом русской и шведской армий, причем «ординарные» бедствия войны были усугублены жуткой эпидемией чумы. А на фоне всего этого кошмара несчастные Курляндию и Земгалию, помимо «большой», терзала еще и маленькая, «внутренняя» война: герцогиня-мать, объявившая себя регентом, и Фердинанд, сидящий в Данциге, боролись друг с другом за власть, и бед от этих разборок было очень много. Разумеется, именем герцога, плотно запертого у германской родни без права переписки.
И вот в такой-то ситуации на симпатичного, очень толкового и доброго – его письма сестрам это подтверждают – мальчишку обращает внимание лично Петр Алексеевич, проходящий курс лечения на немецких водах. А обратив, всерьез заинтересовывается. Война за «окно в Европу» уже идет полным ходом, и Курляндия царя весьма интересует, тем паче что дома имеют несколько племянниц на выданье, и юный герцог – очень хорошая партия, особенно если его правильно воспитать и ориентировать. Решение стремительный государь принимает быстро, а далее – уже дело техники: в Берлин идет запрос, Берлин не возражает, после чего верховные советники, не спрашивая ни маму, ни тем более Фердинанда, в ноябре 1709-го, за год до положенного срока, объявляют принца совершеннолетним. А в мае 1710-го года юноша, уже в статусе полноценного герцога, прибывает в Курляндию, где уставшее от постоянных разборок население встречает его овациями, тем паче что очень скоро становится ясно: Фридрих Вильгельм не только тактичен и умен, но и реально намерен работать на благо страны, мечтая быть таким, как ставший легендой дедушка Якоб. Однако долго длить идиллию времени нет: герцога уже ждут в Петербурге – женить, знакомиться по-настоящему и давать инструкции.
Казалось бы, все складывается, как нельзя лучше. Жених пришелся ко двору, понравившись решительно всем; в невесты из имеющихся царских племянниц выбрали Анну, приятную, по тогдашним отзывам, очень скромную девушку; ребята – это отмечено в посольской переписке – глянулись друг дружке, и И ноября 1710 года состоялось венчание, а затем, как положено, свадьба, затянувшаяся на два месяца. Вот только беда – праздновали по-русски, со всеми полагающимися нюансами, и открутиться от неизбежного юнец, ни разу в жизни (как и дед, как и отец) не пробовавший ничего крепче легкого пива, не мог ни при каких обстоятельствах. Новая родня – в первую очередь дядя Петер, не выпить с которым было немыслимо, – просто не понимала отказа. Так что пришлось. Не пригубляя для приличия, а наравне со всеми, под бесконечное «А теперь за…». И в конце концов, с честью выдержав испытание и признанный своим в доску, Фридрих Вильгельм, едва успев (если успев, – тут мнения разнятся) стать реальным мужем, скончался по пути домой 21 января 1711 года, не успев даже вновь увидеть свое герцогство. Кто-то на эту тему уклончиво пишет «от некоей болезни», кто-то более конкретно – «застудившись», но многие, особенно современники, предпочитают многозначительно ссылаться на волю Божью, которая неисповедима.
Естественно, все были огорчены. Естественно, Анна в первую очередь. Она долго плакала, а потому, похоронив супруга, попросилась домой, но дядя имел иные планы, на всяческие ми-ми-ми ему было плевать, и молодая герцогиня, деваться некуда – осталась в Курляндии в ранге вдовствующей и правящей. Естественно, под присмотром людей из России, шефом которых был лично Александр Меншиков, завязавший оживленную переписку с митавской элитой, в основном о политике, но, в частности, и на предмет возможного выдвижения себя, любимого, в герцоги. Ясно, что такое положение дел нравилось не всем. В первую очередь выдвигал претензии беглый Фердинанд, интересы которого лоббировала Варшава, причем на крайний случай «данцигский сиделец» готов был удовлетвориться и доходами с герцогства – но на его метания в Петербурге внимания не обращали. Меншиков уже вполне открыто чистил место под себя, и как только Петра Великого не стало, занялся вопросом всерьез. Однако не преуспел: опасаясь попасть в полный ощип, курляндское «шляхетство» пригласило на смотрины Морица Саксонского, внебрачного сына польского короля Августа Сильного, прославленного силача, красавца и бабника. И очень мудро поступили: молодой орел, внешне похожий на фатера, но куда талантливее (позже он станет великим полководцем), мгновенно обаял крошку Анхен настолько, что она не отказала ему решительно ни в чем, а спешно собравшийся ландтаг единогласно проголосовал за стремительного бастарда, рекомендовав и так на все уже готовой Анне отдать ему руку, а также сердце. Параллельно в Варшаву помчался курьер с просьбой срочно утвердить выбор сословия и герцогини, тем паче, что данный выбор был подтвержден и специальным посланником Парижа.
