Сразу же курсы акций Французского банка с пятисот франков поднялись свыше девятисот франков. Это был небывалый подъем на бирже, в то же время яркое свидетельство интересов деловых кругов страны. Французская буржуазия проголосовала деньгами за отречение Наполеона. В конечном счете даже во Франции в 1814 г. от французского императора отвернулись все, последними оказались его маршалы. Когда он подписал акт отречения, вся Европа, за исключением бонапартистов, вздохнула с облегчением, она давно этого хотела и не жалела бывшего императора. В конце концов оказался прав ветеран и идеолог коалиций Ж. де Местр, который еще в начале 1812 г., оценивая возможности победы сил Старого режима, писал: «Все будет бесполезно, пока не зародится во Франции дух отвержения Наполеона, а вне ее – желание низвергнуть его» [596] .
Александр I еще во время предварительных переговоров с Коленкуром дал слово предоставить в пожизненное владение Наполеона о. Эльбу и сохранить за ним титул императора. Правда, каждый из союзников имел свою точку зрения на его дальнейшую судьбу. Австрийцы и англичане, например, были явно недовольны предоставлением о. Эльбы, так как остров находился вблизи Франции (как показали дальнейшие события, они оказались правы), но российский император заявил, что не может взять назад своего обещания, поэтому союзники вынуждены были согласиться под его давлением. Проблема возникла даже с титулом, так как Англия, например, в отличие от других держав никогда не признавала Наполеона императором. Ежегодную ренту в 2 млн франков, обещанную от французского правительства, изгнанник так и не получил, что впоследствии привело к неприятному результату.
31 марта (12 апреля), покинутый почти всеми соратниками, Наполеон попытался отравиться, приняв яд, который всегда имел при себе после событий под Малоярославцем. Причем неизвестно, какой яд он принимал: многие пишут про цианистый калий, другие называют различные смеси из опиума, белладонны и чемерицы, некоторые авторы вообще сомневаются, а был ли на самом деле факт попытки самоубийства. Но то ли яд со временем выдохся, то ли организм оказался очень сильным, но после ночи мучений французский император уже не предпринимал более попыток покончить с собой. 8(20) апреля после знаменитого прощания с гвардией в Фонтенбло Наполеон в сопровождении союзных комиссаров отправился править своим миниатюрным государством на о. Эльбу. Императрице Марии-Луизе, которая уже так и не встретилась со своим мужем, отдавались во владение герцогства Парма, Пьяченца и Гвастала, их после ее смерти должен был унаследовать сын Наполеона – герцог Рейхштадтский.
Странствовавшие двадцать три года в изгнании Бурбоны с кичливой кучкой дворян-эмигрантов вернулись во Францию, где уже мало кто их помнил. Этот момент, возможно, даже сыграл им на руку. Многие ошибочно полагали, что хуже, чем было, быть уже не может. Справедливости ради укажем: наполеоновский режим за время своего существования зачистил политическое поле, поэтому в стране не было политической партии или силы, способной взять на себя бремя ответственности руководства государством. Трудно сказать, что было, если бы власть получил Бернадотт или Э. Богарне, смог бы кто-нибудь из них умиротворить страну и политически организовать общество после десятилетия войн. Но то, что выбор Бурбонов, как политической силы, долгое время оторванной от Франции и не знавшей сложившихся французских реалий, был неудачен, это очевидно. Бурбоны прибыли победителями во Францию, потерпевшую поражение. Они фактически не знали страну, за двадцать три года она значительно прогрессировала во всех областях, а спесивые дворяне-эмигранты «ничего не забыли и ничему не научились», только жаждали мести. Во Францию вместе с ними вернулось около тридцати тысяч бездомных эмигрантов, которые все потеряли и хотели вернуть беззаботную дореволюционную жизнь. Это был вопрос времени, когда произойдет конфликт Бурбонов с послереволюционной Францией, построенной Наполеоном. Надо сказать, что Александр I это отлично понимал, как раз при личном общении имел возможность убедиться, что Бурбоны «неисправившиеся и неисправимые, полны предрассудков Старого режима». Да и у него не только не сложились отношения с Людовиком ХVIII, но и обострились. Новоиспеченный король, обязанный русскому монарху водворением на утраченный престол, имел слишком завышенное представление о значимости французского королевского дома, считал себя чуть ли не первым государем в Европе и проявлял «неуместное величие» при общении с русским монархом. Кроме того, он завидовал популярности Александра I в Париже, с неодобрением относился к его контактам с императрицей Жозефиной, сближению с ее дочерью Гортензией, посещению либерального салона известной писательницы мадам де Сталь. Поскольку король постоянно затягивал вопрос о конституции, которую он обещал принять, то Александр I вынужден был заявить, что союзные войска покинут Францию не прежде, чем будут выполнены обязательства, данные Бурбонами французскому народу. Поэтому Людовику ХVIII скрепя сердце все же пришлось 4 июня 1814 г. даровать конституцию, известную под названием Конституционная хартия. Как многие отмечали, заставить это сделать короля было намного труднее, чем России подписать мирный трактат с Францией.
Французское правительство заключило с странами-участницами 6-й антифранцузской коалиции 18(30) мая Парижский мирный договор. Собственно, условия мира были оформлены серией отдельных договоров с представителями Австрии, Великобритании, Пруссии, и России, с одной стороны, и Франции – с другой. Впоследствии к договору присоединились Швеция, Испания и Португалия. Со стороны России Парижский мир подписали статс-секретарь по иностранным делам граф К.В. Нессельроде и граф А.К. Разумовский, со стороны Франции – министр иностранных дел князь Ш.М. Талейран.
Парижский мирный договор основывался на статьях Шомонского трактата, где не затрагивались спорные вопросы. Но в ходе переговоров, предшествовавших заключению мира, между странами-союзницами возникли разногласия. Англичане, австрийцы и особенно пруссаки добивались максимального ослабления Франции и превращения ее во второстепенную державу. Александр I, напротив, стремился сохранить ее в качестве противовеса усиливавшемуся влиянию Австрии, Великобритании и Пруссии в Европе. В результате Талейран при поддержке Александра I сумел значительно смягчить первоначальные условия мира.
Новая граница Франции в целом совпадала с ее границами, существовавшими на 1 января 1792 г. Восстанавливалась независимость Швейцарии, Голландии (к ней присоединялась Бельгия), а также большинства немецких и итальянских государств, аннексированных Францией в результате войн конца 1790–1810-х гг. Франции возвращались почти все отторгнутые у нее после 1792 г. колонии (за исключением островов Тобаго, Мальты, Маврикия и Капской колонии, которые оставались за Великобританией). В секретных статьях было зафиксировано согласие на передачу окончательного решения вопросов послевоенного устройства Европы (судьбы ранее оккупированных Францией земель) международному конгрессу. Ломбардия и Венеция отходили к Австрии, Генуя – к Сардинскому королевству.
За это время все французские воинские контингенты признали новую власть, за границей блокированные гарнизоны сдали и вышли из 54 крепостей, а французские военнопленные были освобождены союзными державами и отправились на родину. Например, уже 13(25) мая 1814 г. по приказу Александра I в Петербурге было издано «Распоряжении об отправлении в отечество военнопленных всех наций, в России находящихся». Формально война союзников с Францией закончилась. И Франция еще легко отделалась, сохранив свой суверенитет и территориальную целостность, а благодаря энергичной позиции, занятой Александром I, не выплачивала контрибуций и даже не возвратила вывезенные из европейских стран произведения искусства. Безусловно, русский монарх руководствовался не только чувством благородства (о чем особенно любили упоминать отечественные дореволюционные авторы), но и трезвым политическим расчетом. В его планы не входило иметь в центре Европы бессильную и униженную Францию. В какой-то степени сказывался и элемент честолюбия – он стремился показать европейскому общественному мнению разницу между поведением «цивилизованных» французов в Москве и через полтора года русских «варваров» во время пребывания в Париже. В любом случае сам факт взятия важнейшего европейского центра русскими войсками показывал на будущее, что впредь никому не будет позволено безнаказанно овладевать древней столицей России, а вслед за этим неминуемо последует ответный визит. К этому имеют отношение патриотические стихи Федора Николаевича Глинки, в которых он адресуется к Западу, напоминая о том, чему он являлся свидетелем:
...И видел, что за наши грады
