Спасибо нашим видным гостям, спасибо движению солидарности в Европе, Африке, Латинской Америке, Австралии, Соединенных Штатах и остальном мире! Спасибо нашим эмигрантам за их достойное участие!
Спасибо всем!
Бернабе Лопес Гарсиа[37]
Сахарская сущность, идентичности и нация
Сведя конфликт в Западной Сахаре до вопроса о непризнанных идентичностях или столкновении национализмов, можно, пожалуй, и упростить проблему, но это, без сомнения, поможет нам понять саму реальность.
Официальная марокканская позиция состоит в том, чтобы настаивать на отрицании самого существования сахарской (сахрави) идентичности. Рабат не желает признавать, что тридцати лет, проведенных в ожидании в лагерях Тиндуфа[38] в нечеловеческих условиях, с единственной мыслью о свободном возвращении на свои земли, более чем достаточно для того, чтобы доказать, что сахарцы твердо намерены построить общность, в которой они могли бы чувствовать себя хозяевами. Сегодня, тридцать лет спустя после начала конфликта, эта идея не только не умерла в сердцах сахарцев, живущих вне территории Западной Сахары, но более чем когда-либо жива среди местных сахарцев. Это доказывают и демонстрации разного масштаба, прошедшие весной на территории Сахары, в Эль-Аюне и Смаре, и настроения среди сахарской молодежи, которая учится или работает в Рабате, Марракеше или Агадире. Несколько месяцев назад в Марокко стартовал телеканал специально для сахарцев на языке хасания,[39] по которому передают сахарскую музыку и фольклор. Канал стремится приблизить сахарцев к стране, которую им пытаются навязать как «родину-мать». Но это оказался запоздалый ответ — и, без сомнения, недостаточный — на стремление сахарцев обрести свою идентичность.
В переломный момент марокканской истории, когда подводится исторический итог, когда мужественная Инстанция примирения и согласия[40] проводит расследование преступлений «эпохи свинца»[41] в годы правления Хасана II, необходимо также дать оценку сахарским политикам, не сумевшим снискать расположение населения, проживающего к югу от Тантана и Тарфаи, и их ошибкам, совершенным исключительно из-за стремления себя обезопасить. Именно в Сахаре Инстанция примирения и согласия столкнулась с большими трудностями, поскольку репрессированные сахарцы выставили свои условия для участия в голосовании, которые выходят далеко за рамки, обозначенные Инстанцией, включая привлечение к суду ответственных за нарушение прав.
Когда идеи национализма укореняются в головах людей, неважно, старые они или такие же свежие, как сахарские. Расплывчатое ощущение принадлежности к этой огромной пустыне, каковой является Сахара, столь прочно закрепленное среди племен аль-бейдан, превратилось в политический национализм лишь в 1969–1970 годах. Тогда поколение молодых сахарцев отвергло договоренности, которые старое поколение племенных шейхов было готово согласовать с колониальными властями после того, как Испания уступила анклав Ифни Марокко.[42] Этому же способствовало и распространение всевозможных слухов о будущем Сахары. Обновленный, в столь «заиерархизированном» обществе, как сахарское, этот поколенческий разрыв пустил корни среди молодежи, как жившей на территории Западной Сахары, так и той, которая с начала войны за Ифни в 1957 году проживала в Марокко, сосуществуя с марокканцами. Недавно мне об этом напомнил один из основателей Фронта ПОЛИСАРИО Салем Лебсир, племянник Мохаммеда Бассири и правитель лагеря «Дажла», расположенного недалеко от границы с Мавританией на юг от Тиндуфа.
Это чувство идентичности тем сильнее будет развиваться, чем больше ему будет отказано в существовании со стороны другого национального чувства идентичности, марокканского, убежденного в наличии тесных связей между сахарцами и марокканцами. Не мы ли являемся теми, кто, разделяя идею разнообразия Иберийского полуострова, отрицает законность обоих чувств? Но обязательно ли они являются взаимоисключающими? Да, они были таковыми, поскольку различные интересы, поставленные на карту, были непримиримыми. С одной стороны, интересы франкистской диктатуры, искавшей возможности продлить свое колониальное господство под формулой фальшивой автономии; с другой — интересы авторитарной монархии, потерявшей легитимность («обеззаконенная») в своей стране и не сумевшей согласовать решение с алжирским и мавританским соседями; с третьей — интересы националистической марокканской оппозиции, многие десятилетия защищавшей «марокканство» (марокканскую идентичность) территории и развязавшей в 1957 году войну совместно с сахарскими элементами для возвращения территории, плодом чего стал уход Испании из района Тарфая; с четвертой — интересы старого поколения шейхов, готовых испробовать любые формулы, которые позволили бы им сохранить свои привилегии; и, наконец, интересы этого молодого поколения сахарских националистов, разорвавших отношения с оппортунистически настроенным старым поколением и относящихся с подозрением к тому, что они воспринимали как марокканскую экспансию во многом благодаря наущениям испанцев.
Не все в марокканском национализме и в его стремлении вернуть Сахару было шовинистическим, как это пытались представить левые экстремисты в таких публикациях, как Souffles или Anfas,[43] появившихся в Марокко в начале 70-х. Почему, если это не так, консервативно-националистическая партия «Истикляль» сблизилась с социалистами из НСНС и ССНС[44] и с коммунистами? Почему книга лидера последних Али Яты, в которой изложены претензии на марокканскую Сахару, была запрещена в 1972 году и изъята из продажи вплоть до «Зеленого марша»?[45] Не все было чистым «шовинистическим империализмом» в этом первоначальном националистическом марокканском чувстве, убежденном в том, что сахарцы встретят с распростертыми объятиями «Зеленый марш», в котором с вдохновением участвовали и элита, и народ и который не был (я говорю это как свидетель внутреннего воздействия этого события в городе Фес) столь карикатурным, как нам его изображали наши средства массовой информации.
Без сомнения, не хватило знания и признания реальностей и чувств, поставленных на карту, и, конечно, уважения к мнению главной заинтересованной стороны, сахарцев, которое было проигнорировано в тех поспешных действиях, каким стало трехстороннее Мадридское соглашение.[46]
То чувство, почти единодушное, царившее в марокканском обществе, — не будем забывать и тех, кто погиб или провел годы в тюрьме за то, что не разделял этого чувства, — по отношению к «марокканству» Сахары длилось долгое время, во-первых, потому, что никто никогда не поведал им другой правды, во-вторых, из-за страха перед репрессиями и угрозами со стороны Хасана II стереть с лица земли дома тех, кто сотрудничает с Фронтом ПОЛИСАРИО. Но сегодня, хотя оно еще очень сильно, это чувство начинает рассеиваться. Если четыре года назад министр по делам коммуникаций Марокко уверял, что вопрос Сахары можно обсуждать лишь с монархом и что любое другое мнение «вне национальной точки зрения было запрещено», то сегодня марокканская пресса разорвала эти схемы. Такие сахарцы, как Али Салем Улд Тамек, утверждают, на страницах этой прессы, что ощущают себя сахарцами, а не марокканцами. Независимые газеты критикуют репрессивное управление в отношении сахарского вопроса и нарушение прав человека на территории, в отличие от политической открытости Марокко. Еженедельник Le Journal Hebdomadaire дошел до того, что опубликовал на всю полосу фотографию Мохаммеда Абдельазиза[47] как одного из самых влиятельных деятелей Марокко. Ежедневная газета Касабланки опубликовала его интервью, что всего несколько месяцев назад было бы немыслимо. Уже подвергается сомнению краеугольный пункт в официальной доктрине, построенной на принципе насильственного удержания беженцев, что позволил себе в интервью одному еженедельнику журналист Али Лмрабет.
Далее произошло контрнаступление со стороны официальных инстанций в виде кампании по всенародной мобилизации, включившей в себя демонстрацию в Рабате с требованием возврата «задержанных», проект отправки миллиона писем Генеральному секретарю ООН по этому вопросу, операцию по травле через агентство МАР[48] по поводу возможной контрабанды органами и наркотиками в лагерях. Здесь же следует напомнить и о достойном сожаления отстранении Лмрабета на десять лет от деятельности как журналиста. Это не тот путь, по которому можно найти выход из положения. Путь должен пролечь через знание и признание.
Похоже, в ходе недавней встречи президента Алжира Абдельазиза Бутефлики с марокканским министром-делегатом по иностранным делам и сотрудничеству Тайебой Фасси Фихри тот предложил в качестве выхода из ситуации признание со стороны Марокко сахарской идентичности, не уточняя формулы суверенитета, на которую сахарцы могли бы согласиться после обязательного диалога между сторонами. Но антиалжирская мания марокканских властей, убежденных в том, что решение вопроса находится в Алжире, а не в Тиндуфе, привела их к тому, что они этому предложению воспротивились, увидев в нем новый анти-марокканский маневр. Создается впечатление, что нет желания посмотреть немного дальше, хотя бы приоткрыть двери, за которыми мог бы быть выход. Согласно новому закону о партиях, вводится запрет создавать региональные партии. Это закрывает двери для гипотетического преобразования Фронта ПОЛИСАРИО в политическую силу, что, как бы сложным ни казалось, могло бы стать одним из скудных выходов, без победителей и побежденных, за который столько лет ратует ООН, не важно, как он называется: «план Бейкера», «третий путь» или «автономный выход».
