– Игорь, а президент вообще-то замечает, что против него ведет войну главный друг главы его собственной администрации Валентина Юмашева? – поинтересовалась я.
– А что нам делать?! – возопил Шабдурасулов. – Мы же не можем схватить Бориса Абрамыча за руку! Дураку понятно, что сам он на рельсы не ляжет!
Шабдурасулов заверил, что Юмашев откомандирован президентом утихомиривать Березовского.
Юмашевский заместитель попросил всех журналистов отразить в статьях, без ссылки на него, что в Кремле есть четкое понимание ситуации.
Что я в этот же день, разумеется, и сделала на страницах Русского Телеграфа, где в тот момент работала.
* * *
Статья вызвала скандал. Скандальным было именно то, что, констатируя вторую серию войны, начатую Березовским и Гусинским при поддержке их телеканалов и других СМИ против правительства и президента, я ссылалась на высокопоставленный кремлевский источник. До тех пор все рассуждали о подстрекательской деятельности НТВ и ОРТ исключительно исходя из собственных наблюдений за телепередачами или со слов анонимных источников в противоположном (чубайсовском и кириенковском) военном биваке.
И именно эта публикация косвенно стала детонатором раскола, который произошел в нашей Хартии журналистов.
Через несколько дней мне позвонила растерянная Маша Слоним:
– Ленка, только не падай в обморок: ты объявлена антисемитом!
Я аж поперхнулась.
– Да вот, хотела собрать Хартию в эту пятницу – обсудить, что нам делать с этой новой информационной войной… – невесело пояснила Машка, – а Веник (Алексей Венедиктов, глава Эха Москвы, радиостанции, принадлежавшей в тот момент Владимиру Гусинскому. – Е Т.)сказал, что он ни с тобой, ни с Володькой Корсунским (начальником отдела политики Русского Телеграфа. -Е. Т.), ни с Вовкой Тодресом (обозревателем Русского Телеграфа, – Е. Т.), больше в одной Хартии состоять не намерен, потому что вы работаете в антисемитской газете.
– Что за бред?! Я в Русском Телеграфе – вообще единственное русскоязычное меньшинство! – засмеялась я. – Володька – наполовину еврей. А Тодрес – вообще на двести процентов. Да если бы мы начали судить по национальности сотрудников, то Русский Телеграф вообще уже давно надо было бы переименовать в Еврейский Телеграф!
Но Машке уже было явно не до смеха:
– Нет, Ленка, ты не понимаешь, там у них на Эхе – все серьезно. Ты не представляешь, какой я только сейчас бой выдержала со стороны Бунтия (Сергея Бунтмана. – Е. Т.)и Сережи Корзуна – они тоже абсолютно убеждены в правоте Веника, и все, как загипнотизированные, повторяют один и тот же бред про системный антисемитизм. Там против вас жестко выстроенное идеологическое обвинение: вы работаете в газете русского олигарха Потанина, который организовал черносотенный заговор против еврейских олигархов – Гусинского и Березовского. По-моему, это – какая-то новая пропагандистская спецразработка Гусинского…
– Ну хорошо, а чем-нибудь конкретным, кроме пятого пункта, меня попрекают? – поинтересовалась я.
– Да… Какой-то даже не твоей статьей, которая вышла в Русском Телеграфе под заголовком Гусинский купил еврейскую Вечерку.
Я тут же залезла в архив Телеграфа и отыскала там эту статью про покупку Гусинским израильской газеты Маарив. Я прекрасно знала по своим друзьям в Израиле, что люди там предпочитают идентифицировать себя не как евреи, а как израильтяне – но, разумеется, совсем не потому, что считают слово еврей непечатным, а, наоборот – во избежание обвинений в национализме. Поэтому в заголовке про еврейскую Вечерку ничего особо криминального я не нашла. Содержание же самой статьи, вопреки всем информационным войнам, было и вовсе сугубо лояльным по отношению к Гусинскому. Никаких оценок там вообще не содержалось – только информация.
А когда я стала выяснять у коллег, кто скрывался под неизвестным мне женским псевдонимом, который стоял под заметкой, то и вовсе оказался анекдот: статью написал известный журналист Антон Носик. Безупречно обрезанный со всех сторон, не волнуйся! – как поспешили заверить меня наши общие с ним друзья.
* * *
В общем, вот так, из-за правоверного Носика, я вдруг и стала антисемитом.
Этой пропагандистской второй мировой наша журналистская Хартия уже не пережила. Партком в квартире у Маши Слоним был временно заколочен доской Все ушли на фронт. Мы не собиралась в полном составе несколько месяцев. Вернее, – Лешка Венедиктов к нам не приходил. А Машка просто собирала у себя выпить и закусить оставшуюся, интернациональную часть, которая не принимала настолько близко к сердцу ни разборки воюющих между собой олигархов, ни их национальности.
Но, к счастью, очнуться от гипнотического сна, навеянного чересчур близким общением с олигархами, моим коллегам оказалось очень просто. Как только в стране грянул полномасштабный финансовый и политический кризис, приближение которого так активно готовили олигархи, никому уже мало не показалось. И когда мы, журналисты, оказались перед лицом новой общей угрозы – примаковского реванша, – нам стало уже не до разборок между собой, точно как же как Грегори Пэку в хичкоковском фильме Завороженный, для того чтобы прийти в себя, достаточно было просто вспомнить, что профессора убил не он, а совсем чужой дядя или, точнее, как гласит русско-еврейский фольклор: А я Дедушку не бил, а я Дедушку любил.
А с Алексеем Алексеевичем Венедиктовым, которого я считаю своим близким другом и очень уважаю как профессионала, мы с тех пор так ни разу об этой истории даже и не вспоминали. Потому что тут я с Кальдероном категорически не согласна: сон – он и есть сон. Прошел – и нет его больше.
Кстати, спустя два года именно Венедиктов стал единственным из всех моих российских коллег, кто не побоялся заступиться за меня в эфире своей радиостанции, когда после прихода Путина к власти кремлевская пресс-служба устроила на меня травлю.
Знаменитая ельцинская поездка в Кострому в июне 1998 года, которую многие приняли за его новую предвыборную пробу сил, моим друзьям запомнилась под кодовым названием Ромашка.
Ромашкой была я, а назвал меня так никто иной, как Ельцин.
Я давно уже была наслышана от подруг, прошедших с Ельциным избирательную кампанию 1996 года, о его доброй традиции: принимать журналисток за доярок, да еще и в присутствии телекамер.
– А что нам оставалось делать? Приходилось подыгрывать. Во время осмотра какой-нибудь фермы он к нам подходил, жал руки и начинал интересоваться, сколько мы здесь получаем и хорошие ли у нас условия труда. А на следующем объекте – на фабрике, БЕН нас принимал уже за каких-нибудь сборщиц… Он, видно, замечал знакомые лица, а понять кто – не может. Вот и подходил здороваться…
Но сама я, до поездки в Кострому, жертвой этих ельцинских чудачеств никогда еще не становилась. И вот довелось…
Едва мы вошли на территорию Костромской льняной мануфактуры, я сразу поняла, что мне лучше Ельцину на глаза не попадаться. Потому что, по злосчастному совпадению, я в тот день оказалась одета в длинный белый, просторный, сразу бросающийся в глаза костюм из тонкого французского прессованного хлопка, который по стилю очень напоминал модели из местного льна и кружев, показ которых специально для Ельцина устроили прямо на улице местные девушки-модели.
Войдя в ворота мануфактуры, Ельцин сразу заприметил меня и прямой наводкой пошел ко мне здороваться.
Изображать костромскую модель мне почему-то не хотелось. И я быстро шмыгнула за спины своих коллег, подальше с царских глаз.
На этот раз – пронесло. Ельцин вместе со всей делегацией прошел мимо. А потом наш гарант был так увлечен псевдопредвыборным трюком с плакатом Российскому льну – государственную поддержку (который, по требованию Ельцина, и к ужасу местных чиновников, пришлось специально отдирать от стены, чтобы президент мог вывести на нем фломастером Будет Указ. Ельцин. 19.06.98), что уже никого не замечал вокруг.
Но как только мы пошли на следующий объект – плем-завод Караваево – там-то меня Ельцин и прищучил.
Сначала, пока глава государства, по щиколотку в… скажем так, колхозной земле, спорил с директором хозяйства о предпочтительном количестве лактации у коров, мне ничто не грозило. Потому что лактации у местных буренок оказалось мало, и раздосадованному президенту было в тот момент уже не до девушек в белом.
Но потом, как только пресс-служба предложила журналистам зайти в маленький сельский домик, где для президента были выставлены явно закупленные в другом месте образцы сельскохозяйственной продукции, я оказалась в ловушке. Потому что, когда через несколько минут туда вслед за нами вошел и президент, служба безопасности попросила нас встать за столы с яствами, которые были расставлены квадратом по всему периметру домика. Таким образом, я очутилась как раз в той самой опасной предвыборной позитуре, от которой я так старательно пыталась сбежать: Ельцин шел вдоль столов и разглядывал угощения, а мы, журналисты, оказались как бы за прилавком, будто демонстрируя гостю свою продукцию.
