Сегодня мы наблюдаем подрыв социальной стабильности в результате искажения роли России в современном мире (например, использование имени Сталина, превращенного на Западе в символ вселенского зла всех времен и народов, чтобы опорочить и обесценить величайшее событие русской национальной истории – победу над фашистской Германией, стремление западных СМИ доказать, что война была не Отечественной, что у русских нет ничего положительного, что они всегда стремились к ложным идеалам)[96]. Да, сталинская модернизация, с одной стороны, была жестокой, но с другой стороны, именно при Сталине произошла беспрецедентная по темпам индустриальная модернизация, следствиями которой были победа в Великой Отечественной войне и создание советской сверхдержавы.
Такая смена исторического сознания, искажение исторического прошлого во многом привели к развитию антирусской политики в странах Восточной Европы, к кризису в отношениях с иностранными партнерами. Одним из факторов такого отношения стало, как отмечает Е. М. Примаков, изменение характера взаимоотношений с Украиной, когда «в результате «оранжевой революции» в Киеве пришли к власти люди, далеко не во всем импонировавшие Москве – и по своим заявлениям, и по начавшейся антирусской политике»[97].
Смена исторического сознания оказывает дестабилизирующее влияние на социум, лечение от политической близорукости – в укреплении основ российского исторического сознания. В силу своей специфики историческое сознание в наиболее концентрированном виде отражает все сферы жизнедеятельности общества. Адекватно реагируя на все изменения в общественном бытии, активно воздействуя на него, а также на другие формы общественного сознания, оно определяет в значительной степени направленность и характер их развития. В силу этого преодоление кризиса исторического сознания является важным условием преодоления кризиса общественного сознания и в целом. Историческое сознание закономерно выступает в качестве одного из факторов социальной стабильности, выполняющего функции интеграции, консолидации различных поколений, социальных групп и индивидов.
1.3. Межгрупповое взаимодействие в системе социальной стабильности
Реальность общественных отношений такова, что люди в процессе своей жизнедеятельности объединяются в группы, поэтому рассмотрение ситуационного среза социальной стабильности исходит из необходимости исследования отношений между социальными группами. Интересные данные приводит британский психолог А. Тэшфел, выяснивший в своей известной работе, что степень влияния межгрупповых отношений на межличностные зависит от того, насколько субъекты этих отношений воспринимают как себя, так и других (и/или воспринимаются другими) прежде всего как членов какой-либо группы, иначе говоря, обозначена внутренняя иерархия восприятия этих взаимодействий. Оба этих подхода исходят из того, что одним из базовых элементов социальных отношений выступает межгрупповое взаимодействие, которое основывается на совокупности представлений личности о своем социальном окружении и взаимосвязях, а также характерных способах их восприятия и оценки. Такую совокупность Г. Триандис называет «субъективной культурой», которая также имманентно включает в себя идеи, теории, убеждения, социальные стандарты, оценки.
Исследование межгруппового взаимодействия в системе социальной стабильности исходит из связи микро– и макроуровня, индивида (элемента) и структуры, поскольку социальная стабильность не существует вне деятельности, изменчивости и взаимодействия. Так, на смену классическому противопоставлению индивида структуре (например, у Э. Дюркгейма структуры обладают принудительной силой к индивиду, а у М. Вебера выступают как результат человеческого поведения) приходит представление (в частности, Р. Бхаскара) о том, что структуры не существуют независимо от видов деятельности, направленных ими; структуры не существуют независимо от идей и представлений субъектов о сути своей деятельности; общество – не продукт деятельности индивидов; существует особый способ связи между структурой и людьми – воспроизводство и преобразование индивидами структур. Тем самым по отношению к индивидам общество выступает как нечто такое, что существует только благодаря их деятельности. Это позволяет говорить о наличии такого направления взаимодействия социальных групп, как преобразование и воспроизводство социальной стабильности, что обусловливает рассмотрение стабильности как формы социального взаимодействия.
Социальная стабильность реализуется как сочетание различных элементов и тенденций. Во-первых, разных видов и степеней стабильности и, во-вторых, системообразующих и системоизменяющих тенденций, устойчивости – с одной стороны, и изменения, неопределенности, непредсказуемости, нестабильности – с другой. Стабильная система осуществляет баланс этих разных начал в межгрупповом взаимодействии.
Состояние социальной системы характеризует способ функционирования системы (один из возможных) и является элементом процесса. Исследование стабильности процессов помогает раскрыть механизм функционирования изменяющейся, динамической структуры социального взаимодействия, в которой сочетаются и способность сохранять фиксированные параметры, и в то же время способность к развитию.
Социальное взаимодействие выступает как обмен ресурсами: отличительными и универсальными. Дифференциация видов социального взаимодействия в интересующем нас плане социальной стабильности может быть представлена ассоциативными и диссоциативными видами взаимодействия, субординационным, доминирующим взаимодействием, а также интимными, межличностными видами. Д. Адамопулус и Р. Бонтемпо обнаружили, что формы социального поведения развиваются в определенной последовательности. Анализируя содержание письменных текстов (например, «Илиаду» Гомера), они показали, что в ранних текстах много говорится об ассоциативных – диссоциативных типах поведения (например, Ахилл любил Патрокла и ненавидел Гектора), а также есть упоминания об отношениях «доминирования и подчинения» (например, Агамемнон настоял на своем, а Ахилл отказался от битвы) и «торга» (например, лошадь обменивалась на раба). Однако в текстах почти нет описания интимных и формальных отношений (никаких ссылок на личную жизнь людей или высказываний о конкретных доверительных отношениях личностного плана). С тех пор ресурсы социального взаимодействия претерпели серьезные изменения.
Главным полем межгруппового взаимодействия в XXI веке стал город как «пространство знаков господствующей культуры». По выражению Ж. Бодрийяра, город стал не только средоточием экономико-политической власти, но и пространством/временем террористической власти средств массовой информации, знаков господствующей культуры.
Город перестал быть политико-индустриальным полигоном, каким он был в XIX веке, в период развития информационного общества – «это полигон знаков, средств массовой информации, кода. Тем самым суть его больше не сосредоточена в каком-либо географическом месте, будь то завод или даже традиционное гетто. Его суть – заточение в форме/знаке – повсюду. Он представляет собой гетто телевидения, рекламы, гетто потребителей/потребляемых, заранее просчитанных читателей, кодированных декодировщиков медиатических сообщений, циркулирующих/циркулируемых в метро, развлекающих/ развлекаемых в часы досуга»[98]. В этих условиях исторические формы взаимодействия групп – фабричная, соседская, классовая – исчезли и межгрупповое взаимодействие стало характеризоваться разобщенностью и безразличием под властью моделей поведения, запечатленных в массмедиа и даже в планировке городов, трансформировавшись под влиянием семиократии – «новейшей формы закона ценности – тотальной взаимоподстановочности элементов в рамках функционального целого, где каждый элемент осмыслен лишь в качестве структурной переменной, подчиненной коду…»[99]. В результате получили распространение симулятивные модели социального взаимодействия, которые не предусматривают чью-то идентичность или персонифицированность, а стимулируют коллективную анонимность. «…Имена отстаивают не чью-либо идентичность или личность, а радикальную исключительность клана, группировки, банды, возрастной, этнической или иной группы, принадлежность к которым, как известно, реализуется через присвоение имени и через беззаветную верность этому тотемному наименованию…»[100]. Можно сказать, что здесь есть негласная конвенция, соглашение между группами, как и между индивидами об анонимности взаимодействия.
Социальное взаимодействие в современной городской среде разворачивается между отправителями и получателями знаков, между производителями и потребителями на уровне тотального манипулирования кодами и значениями. Так, революционные бунты в области манипулирования кодами, которые соотносятся с появлением нью-йоркских граффити в 1970-е годы, были связаны с ломкой структур кодов, кодированных отличий с помощью отличия абсолютного, некодифицируемого, при столкновении с которым система сама по себе распадается. В систему социальных взаимодействий стали все чаще включаться охота на электронные коды, значимость кодов доступа, сбои в банковской кодировке (Германия, начало 2010 года). Фактически это уже символические конфликты в недрах семиократии.
