— Что же выходит, — продолжал Сталин, — Ставка Верховного Главнокомандования, Государственный Комитет Обороны, — и он указал на присутствующих на заседании членов Ставки и членов ГКО, — все мы были дураки? Только один товарищ Жуков был умным, гениальным в планировании и проведении всех стратегических операций во время Великой Отечественной войны? Поведение Жукова, — сказал Сталин, — является нетерпимым, и следует вопрос о нем очень обстоятельно разобрать на данном Совете и решить, как с ним поступить». (Конев И. С. Записки командующего фронтом. М., 2003. С. 588.)
Казалось, это конец Жукова, после заседания его арестуют. Но на самом деле события развернулись по-другому, что явилось для Сталина полной неожиданностью. Выступили Конев, Рыбалко, Рокоссовский, Хрулев — и все в защиту Жукова. Они говорили, что характер у него тяжелый, неуступчивый, но маршал — политически честный человек.
Затем выступил начальник Управления кадров Министерства вооруженных сил Голиков и «вылил на Жукова ушат грязи».
«После военных выступили члены Политбюро Маленков, Молотов, Берия и другие; все они в один голос твердили, что Жуков зазнался, приписывает себе все победы Советских Вооруженных Сил, что он человек политически незрелый, непартийный и что суть характера Жукова не только в том, что он тяжелый и неуживчивый, но, скорее, опасный, ибо у него есть бонапартистские замашки.
Обвинения были тяжелые. Жуков сидел, повесив голову, и очень тяжело переживал — то бледнел, то заливался краской. Наконец ему предоставили слово. Жуков сказал, что совершенно отвергает заявление А. А. Новикова; что характер у него не ангельский, это правильно, но он категорически не согласен с обвинениями в нечестности и непартийности, — он коммунист, который ответственно выполнял все порученное ему партией; что он действительно признает себя виновным только в том, что преувеличил свою роль в организации победы над врагом». (Конев И. С. Там же. С. 590.)
Итак, стало ясно, что военные не хотят «отдавать» Жукова. Жуков был смещен с поста командующего Сухопутными войсками и отправлен командовать второстепенным Одесским военным округом.
Надо сказать, что маршал был весьма своеобразным политиком. Как писал Юрий Жданов со ссылкой на своего отца, маршал Жуков в 1945 году «обратился к Сталину с неожиданным предложением: путь открыт, можно идти до Ла-Манша. Суровый ответ Сталина: „Это была бы авантюра. Наш народ истекает кровью, в армии осталось немного солдат, которые два или три раза не прошли бы через госпиталь. А Америка за океаном только набирает силы. Конфликт с ней стал бы бесконечным и бесперспективным“». (Жданов Ю. А. Взгляд в прошлое. Ростов-на-Дону, 2004. С. 192.)
Летом 1946 года Жданов укрепил свои позиции, ему удалось добиться назначения еще одного ленинградца, генерал-майора, бывшего партийного работника И. В. Шикина, начальником Главного политического управления армии.
Но если бы дело было только в верхушечных проблемах!
1946 год был страшным годом. Трумэн, американская атомная бомба, колоссальные расходы на создание советского ядерного оружия, отступление по всем внешним фронтам — это было еще далеко не все. И «дело авиаторов», и «дело Жукова» — тоже не все.
К этому добавилась ужасная засуха, а за ней неурожай и голод. Скудные государственные ресурсы шли в первую очередь на оборону, ядерные исследования, восстановление экономики. В условиях начавшейся «холодной войны» новая беда легла на самых незащищенных людей, и прежде всего — на крестьян, инвалидов, одиноких матерей. Ни о какой отмене карточной системы, обещанной на 1946 год Сталиным, теперь речи не шло.
Если 26 февраля 1946 года правительство могло снизить цены на продовольственные товары в коммерческой торговле, что привело к общему падению цен, то уже в сентябре цены были повышены в 2–3 раза на продовольствие, распределяемое по карточкам (хлеб, мука, крупы, мясо, масло, рыба, соль, сахар), было объявлено о снижении цен на промышленные товары.
Угроза голода вынудила принять и чисто репрессивные меры: Политбюро приняло решение «максимально форсировать хлебозаготовки на местах», то есть прибегло к испытанному методу силового давления на деревню. В колхозы направлялись уполномоченные райкомов, прокуроры, милиционеры. Под угрозой исключения из партии и уголовного суда они заставляли председателей колхозов выполнять планы госпоставок. Те председатели, кто осмеливался помогать бедствующему населению за счет собираемого зерна, сильно рисковали. В 1946 году были осуждены 9511 председателей (в 1945 г. — 5757).
Вообще весь сельский мир СССР вынес в те годы небывалые для невоенного времени тяготы, сопоставимые с периодом коллективизации и индустриализации. По различным оценкам, тогда умерли от голодной дистрофии от одного до двух миллионов человек.
Жестокость времени отразилась не только на советском населении. Западный мир тоже осознавал, что живет на военном положении. Так, военное министерство Великобритании имело в Германии несколько центров, в которых пыткам голодом, бессонницей, холодом и избиением подвергались люди, подозреваемые не в нацизме, а в принадлежности к коммунистам и арестованные в 1946 году за поддержку СССР. Подобный центр был и в Лондоне («The Gardian». Ian Cobain. 4. 04. 2006).
Безжалостность времени распространялась на всех, однако в истерзанном Советском Союзе она ощущалась намного острее.
Настроения военных действительно вызывали тревогу в Кремле. Они испытали унижение после опалы Жукова, и кульминацией этого события явилась история двух фронтовиков: генерал-полковника В. Н. Гордова, командовавшего в Сталинграде армией, а потом и фронтом (вспомним Маленковскую комиссию!), и генерал-майора Ф. Т. Рыбальченко. Оба в начале 1946 года служили в Приволжском военном округе, Гордов — командующим, Рыбальченко — начальником штаба. Однако в процессе борьбы с «жуковским влиянием» были отчислены в распоряжение министра вооруженных сил, что означало либо новое назначение, либо отставку. Генералы встретились в Москве на улице Горького в одном из лучших домов столицы (№ 21/23), где у Гордова была квартира. На их беду, квартира была оборудована подслушивающими устройствами, и их разговор был записан. В итоге на стол Сталина лег следующий документ:
«Совершенно секретно
СПРАВКА
28 декабря 1946 года оперативной техникой зафиксирован следующий разговор Гордова с Рыбальченко, который, прибыв в Москву проездом из Сочи, остановился на квартире Гордова.
P. — Вот жизнь настала, — ложись и умирай! не дай бог еще неурожай будет.
Г. — А откуда урожай — нужно же посеять для этого.
Р. — Озимый хлеб пропал, конечно. Вот Сталин ехал проездом, неужели он в окно не смотрел. Как все жизнью недовольны, прямо все в открытую говорят, в поездах, везде прямо говорят.
Г. — Эх! Сейчас все построено на взятках, подхалимстве. А меня обставили в два счета, потому что я подхалимажем не занимался.
Р. — Да, все построено на взятках. А посмотрите, что делается кругом, голод неимоверный, все недовольны. „Что газеты — это сплошной обман“, — вот так все говорят. Министров столько насажали, аппараты раздули. Как раньше было — поп, урядник, староста, на каждом мужике 77 человек сидело — так и сейчас! Теперь о выборах одна трепотня началась.
Г. — Ты где будешь выбирать?
Р. — А я ни х… выбирать не буду. Никуда не пойду. Такое положение может быть только в нашей стране, только у нас могут так к людям относиться. За границей с безработными лучше обращаются, чем у нас с генералами!
Г. — Раньше один человек управлял и все было, а сейчас столько министров — и никакого толку.
Р. — Нет самого необходимого. Буквально нищими стали. Живет только правительство, а широкие массы нищенствуют. Я вот удивляюсь, неужели Сталин не видит, как люди живут?
Г. — Он все видит, все знает. Или он так запутался, что не знает, как выпутаться?! Выполнен первый год пятилетки, рапортуют, — ну что пыль в глаза пускать? Ехали мы как-то на машине и встретились с красным обозом: едет на кляче баба, впереди красная тряпка болтается, на возу у нее два мешка, сзади нее еще одна баба везет два мешка. Это красный обоз называется! Мы прямо со смеху умирали. До чего дошло! Красный обоз план выполняет!.. А вот Жуков смирился, несет службу.
Г. — Формально службу несет, а душевно ему не нравится.
P. — Я все-таки думаю, что не пройдет и десятка лет, как нам набьют морду. Ох и будет! Если вообще что-нибудь уцелеет.
Г. — Безусловно.
Р. — О том, что война будет, все говорят.
Г. — И ничто нигде не решено.
Р. — Ничего. Ни организационные вопросы, никакие.
Г. — Эта конференция в Париже и Америке ничего не дала.
Р. — Это сплошное закладывание новой войны. А Молотова провожали как?
Г. — Трумэн ни разу Молотова не принял. Это же просто смешно! Какой-то сын Рузвельта приезжает, и Сталин его принимает, а Молотова — никто.
