Дрались конфедераты не слишком умело (все же не регулярная армия), но храбро и довольно квалифицированно, поскольку неплохо натренировались на гайдамаках. Правда, помощи им не оказали ни Франция, на которую они очень надеялись, ни Турция, хоть и начавшая войну с Россией, но с самого начала ее терпящая поражения. Зато, вопреки надеждам, негласно поддержала Австрия, позволив разместить на своей территории штаб и базу движения, что мгновенно и реально усложнило операцию по принуждению конфедератов к миру. Более чем прозрачный намек на неудовольствие «излишним» влиянием СПб на Польшу был тотчас подхвачен Пруссией, уже без всяких ссылок на права человека и в едва ли не ультимативной форме потребовавшая «удовлетворения своих законных притязаний». Россия, разумеется, раздела не хотела. Но и идти на обострение резона не было: учитывая войну с Турцией, ресурсов на борьбу с конфедератами хватало в обрез, а ведь немало сил отнимало и усмирение гайдамаков, в 1768 году впавших в полное головокружение от успехов и всерьез вообразивших себя высокой договаривающейся стороной. Так что любой ценой сохранять status quo, гарантируя территориальную целостность Польши, у России не было возможности. Да, видимо, и заинтересованности, поскольку регионы, приоритетные для Берлина, СПб ни с какой стороны не волновали.
6 февраля в Вене было подписано российско-прусское соглашение о признании Россией прав Пруссии на соучастие в «польских делах», а 19 февраля 1772 года там же состоялось подписание «Пакта Черных Орлов» – договора об аннексиях, вполне устроивших Берлин. А также и Вену, которая, вполне справедливо опасаясь усиления Пруссии, требовала адекватных «компенсаций», взамен обещая более не помогать конфедератам. Ясно, что и СПб не собирался «блистать благородством» в ущерб себе. Так что в начале августа российские, прусские и австрийские войска одновременно вошли в «свои» области, после чего конфедераты, брошенные Австрией на произвол судьбы, сломались. Их операции становились все хаотичнее, и наконец 28 апреля 1773 года российские войска при поддержке австрийцев и войск короля Станислава взяли последний оплот сопротивления – Краков – спустя почти четыре месяца после того как Сейм, созванный по требованию Трех Орлов в конце 1772 года, оформил свершившийся факт юридически, ратифицировав соглашения о территориальных «уступках» Трем Черным Орлам. В целом по итогам событий Пруссия получила земли польского Поморья (с немалым числом жителей немецкого происхождения) и обширные земли Великой Польши, к Австрии отошли немалые территории Западной Галиции и южной, Малой, Польши, Россия же овладела большей частью современной Белоруссии и небольшими районами, примыкающими к ее балтийским губерниям. С точки зрения «качества» паритет был соблюден: самые большие по размерам территории достались России, самые населенные – Австрии, а наиболее экономически развитые – Пруссии. Однако следует отметить, что если Вена и Берлин наложили лапу на коренные польские земли, никогда им не принадлежавшие и населенные поляками, то СПб, сопротивлявшийся разделу до тех пор, пока это было в его силах, всего лишь сделал очередной шаг в традиционном противостоянии с наследниками ВКЛ за объединение «православных» регионов.
Нельзя сказать, что поляки совсем уж не сделали выводов из случившегося. Быстро набирала влияние «патриотическая» партия; с легкой руки ее лидеров в стране понемногу пошли реформы, направленные если не на установление твердой власти (это было попросту нереально), то, по крайней мере, на приведение системы управления хоть в какой-то порядок. Государственная структура из хаотичного непонятно чего была приведена в состояние, близкое к современной парламентско-президентской республике. Исполнительная власть передавалась Постоянной Раде из 36 избираемых сеймов (поровну от магнатов и шляхетства) советников под председательством избираемого пожизненно короля; Рада, разделенная на департаменты, являлась прообразом чего-то, более или менее похожего на нормальное правительство. Реальные преобразования начались и в экономической, и в культурной, и в военной сферах. Была упорядочена налоговая система, установлено регулярное жалованье чиновникам, что позволило наладить нормальный, хотя и не слишком полномочный государственный аппарат; вместо полностью изжившего себя ополчения и отрядов наемников появилась небольшая (30 тысяч), но постоянная армия, созданная на основе рекрутского набора.
И самое главное – пусть не сразу, но все-таки – дворянская «республика» признала необходимость ограничения собственных политических прав в пользу ранее бессловесного, но уже достаточно развитого в собственно Польше «третьего сословия». Итогом неспешных, но неплохо продуманных реформ стала принятая 3 мая 1791 года т. н. «Четырехлетним сеймом» новая Конституция, отменившая «репнинскую». Согласно новому Основному Закону, право на внутренние реформы провозглашалось исключительной прерогативой сейма, необходимость согласования их с Россией отменялась, РП из парламентско-президентской республики становилась республикой чисто парламентской (роль короля опускалась до кукольной). Постановлением «О сеймиках» из процесса принятия решений наконец-то исключалась мелкая шляхта, зато постановлением «О мещанах» в политику вводились крупные торговцы и предприниматели. Поскольку же главной политической целью «патриотов» было возможно более скорое «восстановление конституционного порядка на временно оккупированных территориях», регулярная армия была увеличена втрое, численность ее к концу 1791 года составила 100 тысяч штыков и сабель. В общем, все бы хорошо. Однако деятельность «патриотов» опиралась на активнейшую как политическую, так и экономическую поддержку прусского посольства. А бесплатный сыр, как известно, бывает только в мышеловке…
Глава XII. Берлинский эндшпиль
Уместно отметить: из всех прямых и опосредованных участников раздела 1772 года менее всех выиграла Россия. Десятилетиями выстраивавшаяся система контроля над Польшей рухнула в одночасье. Опасные соседи серьезно усилились, и это никак не компенсировалось территориальными приращениями, поскольку доставшееся России аграрное захолустье не шло ни в какое сравнение с богатыми и развитыми регионами, отошедшими к Австрии и Пруссии. К тому же и Польша в случае успеха реформ могла стать серьезной головной болью на будущее. Чего «патриоты» даже и не отрицали, понимая под грядущим «восстановлением справедливости» в первую очередь противостояние с Россией. Претензии к Австрии и Пруссии, естественно, тоже имелись, но решить вопрос с ними предполагалось в отдаленном будущем, «цивилизованными методами», а вот «унижение перед варварами» для польской гордости было нестерпимо. Впрочем, новый расклад формировался не слишком быстро. Заинтересованные стороны искали новые точки совпадения и противостояния интересов. И наиболее успешной в этом смысле нельзя не признать стратегию Пруссии. Предпосылки для чего были, и немалые. Овладев большей частью Поморья, Берлин взял под контроль около 80 % польского внешнеторгового оборота, фактически получив возможность регулировать (путем увеличения или уменьшения таможенных пошлин) всю экономику Польши, что сделало упрочение связей с Пруссией жизненно важной задачей для польского правительства. Опиравшихся, в частности, на «третье сословие», для которого вопросы торговли были приоритетны, «патриоты» ради укрепления взаимопонимания с Берлином готовы были даже позволить себе некоторый склероз по поводу роли Пруссии в организации и осуществлении недавнего раздела. Тем более что пруссаки вели свою линию очень тонко, идя на серьезные уступки в таможенных вопросах, приватно выражая сочувствие «великому народу, ставшему жертвой варваров» и даже намекая на готовность при определенных обстоятельствах «понять» вероятные меры, направленные на восстановление суверенитета Варшавы над восточными территориями. В итоге летом 1790 года по предложению Берлина между Польшей и Пруссией был подписан договор, фактически ставящий Польшу в полную зависимость от партнера, однако, с другой стороны, твердо обязывающий Пруссию гарантировать безопасность Польши – в случае любой угрозы – всеми средствами вплоть до оказания военной помощи.
Заключение этого союза, имеющего очевидно антироссийскую направленность, не вызвало немедленной реакции СПб, увязшего сразу в двух войнах, с Турцией и Швецией, что укрепило в поляках уверенность в своих силах. В сущности, принятие Конституции 1791-го стало прямым следствием договора 1790-го. И это было роковой ошибкой «патриотов». По той простой причине, что Россия просто не могла оставаться в стороне от событий, а недовольных новыми порядками в Польше было более чем достаточно. Обычно – как в самой Польше, так и в трудах большинства историков – этих оппозиционеров именуют «эгоистичными вельможами» и «предателями национальных интересов». Это, однако, не совсем верно. Безусловно, Конституция 1791 года, фактически поставившая крест на всевластии магнатов, сделала их вожаками протеста («гетманская партия»), но весь парадокс в том, что в ряды диссидентов массами вливались мелкие шляхтичи, искренне считавшие себя «борцами за демократию». И что интереснее всего, не без оснований, поскольку вековой польский бардак, практически уничтоживший государство, в то же время способствовал формированию в массах нищей шляхты чувство собственного политического достоинства. Укрепление власти в ущерб собственным гражданским (об экономических и речи не шло) правам эти люди воспринимали как беззаконную «тиранию», а защитников новой Конституции – как «приспешников диктатуры». Мало того, законодательное закрепление престола (пусть сто раз номинального) с правом наследования за Саксонским домом вызвало неприятие со стороны немалого числа поляков, помнивших времена Августов как эпоху абсолютного бессилия власти и желавших видеть монархом поляка. Такие настроения, вполне совпадавшие с мнением Станислава Понятовского, желавшего закрепить корону за своими наследниками, стали отправной точкой еще одного сектора оппозиции – «королевской партии». Излишне говорить, что возмущение как «демократов»-гетманцев, так и националистов-королевцев было с полным пониманием встречено в СПб. Так что после некоторой подготовки колесо закрутилось по нарастающей.
