Практически сразу после второго раздела между дрезденскими эмигрантами и Парижем завязывается активная переписка, польские эмиссары едут в столицу Республики, где их встречают с полным сочувствием; их принимают Сен-Жюст, Лазар Карно и, кажется, даже сам Робеспьер. Политические взгляды сторон предельно близки, так что переговоры идут, как говорилось встарь, в братской, сердечной обстановке. Реакция якобинских лидеров однозначна: да, безусловно, поможем, у нас есть и силы, и желание. Смерть тиранам! Короче говоря, вы там только начните, а уж за нами со свободой, равенством, братством не заржавеет. Выслушав подобное из уст людей, перед которыми уже понемногу начинала трепетать Европа, эмигранты активизируются до предела. Их подпольные сети, развернутые в Польше, раскручивают широчайшую агитацию по всем направлениям. Что очень важно – при активном участии духовенства, с трудом терпящего унижение католического народа русскими «схизматиками» и прусскими «еретиками». И вполне естественно, что главнейшим объектом агитации становится армия, которую, собственно, и агитировать не надо. Армия унижена, урезана вшестеро, разбросана по периферии, подальше от столиц. Армия уверена, что, не случись измены, она могла бы победить. Короче, настроены люди в мундирах были примерно так, как португальские капитаны накануне Апрельской революции, если не круче, и если на «гражданке» агитаторам приходится работать с оглядкой, то в офицерских собраниях, где каждый знал каждого, а чужим входа нет, путч готовился практически открыто.
В марте 1794-го нарыв прорвало. Восстали войска, расквартированные на юго-западе, близ новой австрийской границы. В без труда занятом Кракове «диктатором» был объявлен один из лидеров радикалов, генерал Тадеуш Костюшко, двинувший быстро растущую армию на север и 4 апреля одержавший блестящую победу над более чем вдвое превосходящим его силы отрядом Тормасова. При первых же вестях о победе под Рацлавице восстали Варшава и Вильно; немногочисленные русские гарнизоны, понеся тяжелые потери, оставили обе столицы. Впрочем, излагать события во всех подробностях резона нет; для нас важно, что после взятия войсками Костюшко Варшавы, падения правительства «тарговичан» и сформирования органов власти радикальным крылом «патриотов» восстание превратилось в полноценную войну Польши против Трех Черных Орлов, и война эта, при всей несопоставимости сил, велась поляками достаточно удачно, поскольку «левые», действуя в соответствии со своими убеждениями, сумели привлечь на свою сторону подавляющее большинство населения, особенно после принятия 7 мая Полонецкого универсала, упразднившего личную зависимость крестьян и значительно облегчившего их повинности. И тем не менее силы оставались слишком неравны; поляки могли бить разрозненные русские отряды, но не способны были даже изгнать их со своей территории, а с юга и севера уже наступали австрийцы и пруссаки. Главной надеждой Польши по-прежнему оставалась Франция. Правда, в Париже – когда восстание уже разгорелось вовсю – произошли серьезные изменения: правительство радикальных якобинцев, идейных близнецов Костюшки со товарищи, пало, на смену ему пришли более прагматично настроенные термидорианцы, однако гарантии, данные Робеспьером, новые власти Республики не отменили, а напротив – подтвердили, попросив «польских братьев» лишь продержаться хотя бы два-три месяца. И поляки держались. Им, собственно, ничего иного и не оставалось, хотя с каждым днем ситуация становилась все хуже, особенно с сентября, когда командование русскими войсками принял Суворов. 10 октября польские войска были разбиты при Мацеевице, потеряв своего диктатора (тяжело раненный Костюшко попал в плен). Варшаву, отказавшуюся сдаваться (надежда на помощь Франции все еще оставалась, из Парижа регулярно поступали депеши о том, что, мол, все готово и вот-вот…), армия Суворова взяла 5 ноября.
Отмечу в скобках: резня, устроенная победителями по ходу штурма, до сих пор остается одним из основных аргументов в пользу тезиса о «русском варварстве». Не оспаривая ни факта резни, ни участия в ней суворовских «чудо-богатырей», отмечу, однако, что печальные инциденты имели место в варшавском предместье Прага. Это предместье, населенное низами «третьего сословия», опорой радикалов, в том числе и евреями, при Костюшко впервые почувствовавшими себя людьми, было превращено в сплошной укрепрайон, защищаемый не столько армией, сколько собственным населением. Прагу пришлось брать в буквальном смысле от дома к дому, прорываясь через баррикады. А в уличных боях (азбука военного дела) страдают не только комбатанты, но и – коль скоро их никто не позаботился вывезти – мирное население домов, превращенных в боевые точки. Тем более если практически вся взрослая часть этого мирного населения (и не только мужская) принимает в боях самое активное участие.
Итак, все было кончено; последнюю подбадривающую депешу из Парижа принял и прочитал уже Суворов. Что, впрочем, мало огорчило вождей Республики. В отличие от «террористов», которые, вполне возможно, хотя и не наверняка, сдержали бы обещание, исходя из принципа революционной солидарности, термидорианцы мыслили реально. Реальность же заключалась в том, что Прекрасная Марианна уже второй год воевала с коалицией, объединяющей практически всю монархическую Европу, и вела несколько войн на внутренних фронтах. Конечно, общий, доходящий до надрыва и подбадриваемый с помощью походных гильотин подъем духа позволял ей не проигрывать и даже время от времени переходить в наступление, но силы la belle France были не безграничны. Страна остро нуждалась в передышке. Или хотя бы в раздроблении сил противника – как это случилось в самом начале войны, когда события в той же Польше, сковав руки ведущим державам коалиции, фактически спасли Париж и Революцию. Иными словами, Парижу нужна была не столько свободная Польша, сколько Польша сражающаяся. А поскольку без гарантий Конвента польские радикалы могли бы и не решиться на выступление, такие гарантии были даны и подтверждались вплоть до самого конца. Примерно такой же сценарий чуть позже был разыгран и с ирландскими «якобинцами» – с той разницей, что у ирландцев своей армии не было вообще, и для того, чтобы подтолкнуть их к выступлению Директории, все-таки пришлось пожертвовать парой тысяч солдат, отправив их (фактически на заклание) на Зеленый Остров. В общем, Париж знал, чего хотел, и получил по полной. Связанная необходимостью усмирять Польшу, Австрия не смогла послать подкрепление на Рейн. Пруссия, от Франции удаленная, посылки войск тщательно избегала, требуя совершенно нереальных компенсаций. 60-тысячный российский корпус, уже полностью готовый к походу, в поход не выступил (а позже уже и не мог выступить в связи с обострением дел на Кавказе и необходимостью спасать от полной гибели православную Грузию). В итоге французы в июне одержали яркую победу при Флерюсе, перечеркнув все предыдущие успехи австрийцев, вывели из войны Нидерланды и Пьемонт и получили время для переформирования армии. А что касается польских проблем, так ведь что значила эта частность на фоне мировой Революции…
После падения Варшавы надежда умерла. Деморализованные ополченцы толпами разбегались по домам. Регулярные части терпели поражение за поражением, остатки их либо капитулировали, либо отступили за кордон; генералам оставалось только спиваться или (ежели Бог таланта дал) писать печальные полонезы. А страну рвали на куски. Предложение России – вернуть ситуацию к status quo начала года, отняв на крайний случай чего-то по мелочи, – пруссаки отвергли с порога: они уже вошли в Варшаву и Краков и покидать их не собирались. Чем определили и позицию Австрии, к Варшаве решительно равнодушной, но не собиравшейся терпеть прусского присутствия в Малой Польше – зоне своих стратегических интересов. Дело дошло практически до холодной войны – освобождать Краков прусский король отказывался категорически, угрожая в противном случае выйти из антифранцузской коалиции. Позицию Берлина не смягчило даже решение Англии прекратить выплату субсидий: Фридрих-Вильгельм явно предпочитал толстую синицу в руках. Однако ухода Кракова «под Пруссию» вовсе не хотели и в СПб: там опасались растущих амбиций Берлина, а кроме того, Австрия была традиционным союзником против Турции и непримиримым (ибо граничащим) врагом французских цареубийц.
Исходя из этих соображений, Екатерина, не уведомляя Берлин, заключила с Австрией договор об окончательном разделе Польши, поставив Пруссию перед свершившимся фактом и заставив принять свои условия. 25 октября 1795 года был подписан очередной договор Трех Черных Орлов. Россия получила территории еще Белоруссии и Украины, а также «литвинскую» Литву и остаток Курляндии, то есть все территории бывшего Великого княжества Литовского, поставив тем самым точку в пятисотлетием споре о том, кому стать собирателем русских земель. Вместе с тем СПб вновь категорически отказался от присоединения хотя бы клочка этнических польских земель и литовских, отдав пруссакам Варшаву и не сделав исключения даже для Львова. Менее щепетильной Пруссии достались территории, населенные этническими поляками – вся Великая Польша и часть Мазовии вместе с Варшавой, а также наиболее «литовские» районы Литвы (Жемайтия). Австрии отошли Малая Польша и Западная Галиция с городами Люблин и Краков, около половины Мазовии и большая часть Подляшья. 25 ноября интернированный в Гродно король Станислав, убедившись в бессмысленности протестов, отрекся от престола, а спустя пару недель Три Черных Орла заключили «петербургскую конвенцию», подведя черту под существованием польского государства как такового и приняв «вечное» обязательство никогда не использовать в своих титулах название «Королевство Польское». Крах Польши был полным и окончательным. Хотя сами поляки пока еще так не считали. По крайней мере, не все.
