Где в приоритетном Национальном проекте в области медицины раздел о лечении этих детей? Им не нужны томографы за миллион долларов, им нужна теплая постель, заботливый врач и антибиотики отечественного производства — но именно этих простых вещей им не дает нынешнее государство. Помалкивает и общество со всей его духовностью и выкупленными у Гарварда колоколами. А ведь колокола продали именно, чтобы вылечить тогдашних беспризорников — так кто больше христианин, Наркомздрав 1920-х годов или добрый Вексельберг?
Н.М. Римашевская пишет: «Бедность, безработица, экономическая и социальная нестабильность, несбыточность надежд, крушение планов интенсифицируют процесс маргинализации населения. В результате появляется социальный слой пауперов, как следствие усиливающейся нисходящей социальной мобильности, нарастающей по своей интенсивности. Так формируется и укрепляется «социальное дно», которое фактически отторгается обществом, практически не знающим даже его истинных размеров…
Представители «социального дна» имеют сходные черты. Это люди, находящиеся в состоянии социальной эксклюзии, лишенные социальных ресурсов, устойчивых связей, утратившие элементарные социальные навыки и доминантные ценности социума. Они фактически уже прекратили борьбу за свое социальное существование… «Социальное дно» в России находится вне рамок законов и норм Конституции. «Большое» общество исключает его из орбиты социальных связей; контакты с ним ведутся только по линии правоохранительных органов, процесс эксклюзии реализуется в наиболее полном виде…
Представители бедных не ждут от жизни ничего хорошего; для их мироощущения характерен пессимизм и отчаяние. Этим психоэмоциональным напряжением беднейших социально-профессиональных слоев определяется положение «придонья»… «Придонье» — это зона доминирования социальной депрессии, область социальных катастроф, в которых люди окончательно ломаются и выбрасываются из общества. Процесс формирования «придонного» слоя связан чаще всего с объективными причинами и показывает, как происходит «втягивание» людей, образованных и необразованных, квалифицированных и неквалифицированных, в среду «социального дна»… «Придонный» слой формируется как бы помимо воли людей, как результат экономического реформирования, крушащего надежды вполне профессионально состоятельных групп населения» [23].
Крайняя степень депривации — бездомность. Она стала крупномасштабным социальным явлением в постсоветской России. Исследователи пишут: «Начавшееся в 1990-е годы реформирование российского общества породило резкую социальную дифференциацию… Нынешняя российская действительность возвратила нас в мир, где бездомность приобрела характер социального бедствия, не только в силу многочисленности этой категории, но и из-за явной тенденции ее роста…
Индивид, оказавшийся за пределами первичной социальной группы и не имеющий жилья, приобретает специфические черты поведения, характерного для бездомных, он интериоризирует нормы и ценности, принятые среди этой категории населения.
Каковы же причины роста бездомности? Одной из основных причин являются резкое ухудшение социально-экономического положения в стране, трудности или невозможности адаптации части ее населения к новым условиям жизнедеятельности… Объективно способствует росту бездомности проведенная в начале 1990-х годов приватизация и создание рынка жилья, возможность его купли-продажи. Среди воспользовавшихся этой возможностью были безработные люди, которые, продав свою квартиру или дом, оказались на улице, а вырученные деньги попросту пропивали» [24].
Половина бездомных — бывшие заключенные и беженцы. Что им делать? Они нарушают правила регистрации и уже поэтому выпадают из общества. В России около 3 млн бездомных. Большинство их в прошлом были рабочими, но приватизация лишила их рабочих мест. Теперь среди бездомных наблюдается увеличение доли бывших служащих. 9% бездомных России имеют высшее образование. Государство гордится высоким образовательным уровнем своего населения!
Государственная помощь бездомным столь ничтожна по масштабам, что это стало символом отношения к изгоям общества. К концу 2003 года в Москве действовало 2 «социальных гостиницы» и 6 «домов ночного пребывания», всего на 1 600 мест — при наличии 30 тыс. официально учтенных бездомных. Зимой 2003 года в Москве замерзло насмерть более 800 человек.
И вот выводы социологов: «Всплеск бездомности — прямое следствие разгула рыночной стихии, «дикого» капитализма. Ряды бездомных пополняются за счет снижения уровня жизни большей части населения и хронической нехватки средств для оплаты коммунальных услуг… Бездомность как социальная болезнь приобретает характер хронический. Процент не имеющих жилья по всем показателям из года в год остается практически неизменным, а потому позволяет говорить о формировании в России своеобразного «класса» людей, не имеющего крыши над головой и жизненных перспектив. Основной «возможностью» для прекращения бездомного существования становится, как правило, смерть или убийство» [25].
Общество терпит тот факт, что крайне обедневшая часть населения лишена жизненно важных социальных прав, и в этой нравственной и правовой норме аномия российского общества тотальна. Крайнее обеднение массы сограждан в России, тем более работающих и с высоким уровнем образования, отравляет все общество. Социальное дно в России не может сосуществовать с благополучной частью, оно ее станет пожирать. Люди из «придонья» будут непрерывно опускаться на дно, а люди дна будут быстро и непрерывно умирать.
Об этом в сухих выражениях и говорят социологи: «В обществе действует эффективный механизм «всасывания» людей на «дно», главными составляющими которого являются методы проведения нынешних экономических реформ, безудержная деятельность криминальных структур и неспособность государства защитить своих граждан» [23].
Своей бесчувственностью в социальной политике власть создала предпосылки для аномии, которая перемалывает российское общество. Уход государства от выполнения сплачивающей функции, ценностный конфликт с большинством населения разрывают узы «горизонтального товарищества».
Известно, что в отношении доступа к базовым социальным благам советское общество было устроено по типу семьи, в которой роль отца (патера) выполняло государство. В этом заключался патернализм Советского государства.
Реформаторы, следуя догмам неолиберализма, напротив, не признают иного основания для права на жизнь, кроме платежеспособного спроса. Коррекция «неразумной» действительности допускается в их доктрине как социальная помощь «слабым».
Это специально подчеркнул В.В. Путин в своем первом Послании Федеральному собранию в 2000 году: «У нас нет другого выхода, кроме как сокращать избыточные социальные обязательства и строго исполнять те, которые мы сохраним. Социальную политику будем проводить на принципах общедоступности и приемлемого качества базовых социальных благ. А помощь предоставлять прежде всего тем, чьи доходы существенно ниже прожиточного минимума».
Здесь тяжелое нарушение меры, за которым стоит отказ от ряда привычных норм. В чем состояла избыточность социальных обязательств в России в 2000 году? Относительно чего они были избыточны — относительно смерти? В тот год все мусорные баки в Москве несколько раз в день перебирались людьми, еще недавно принадлежавшими к «среднему классу». Число этих людей уже было таково, что они составляли целую социальную группу. Но ведь они — только видимый кончик проблемы. И при этом президент считал социальные обязательства государства избыточными — и призывает их сокращать!
Обещание «помощь предоставлять прежде всего тем, чьи доходы существенно ниже прожиточного минимума» — оскорбительный штамп. Что значит «существенно ниже»? Насколько ниже прожиточного минимума должны быть доходы, чтобы человеку оказали помощь?
Концепция «адресной» помощи является социальной демагогией, добиться ее даже в богатых странах удается не более трети тех, кто должен был бы ее получать (например, жилищные субсидии в США в лучшие годы получали лишь 25% от тех, кто по закону имел на них право). На деле именно наиболее обедневшая часть общества не имеет ни грамотности, ни навыков, ни душевных сил для того, чтобы преодолеть бюрократические препоны и добиться законной субсидии.
Поэтому, как говорил премьер-министр Швеции Улоф Пальме, если доля нуждающихся велика, для государства дешевле применять не адресную, а уравнительную систему помощи — например, через цены или через дотации отрасли вроде теплоснабжения. Но другая мысль Пальме гораздо более важна — сама процедура оформления субсидии превращается в символический акт стигматизации: на человека ставится клеймо бедного. Это узаконенное признание слабости (и отверженности) человека, которое само по себе становится фактором консервации бедности и углубляет раскол общества.
