Обычай требовал, чтобы Левченко устроил также прощальный ужин для своих начальников по линии Комитета госбезопасности. За два дня до отлета он пригласил пятерых полковников из «японского бюро» в ресторан Дома киноактера. Завсегдатаями этого ресторана были актеры и актрисы, разного рода киношники, писатели и партийные боссы, «курирующие» все виды искусства. Поэтому ресторан щедро субсидировался государством и здесь можно было по весьма умеренной цене получить великолепный шашлык, изысканные закуски и отборные грузинские вина. Но Левченко выбрал это место главным образом потому, что обстановка здесь напоминала «настоящую Россию» — ту Россию, что, по его представлениям, существовала в прошлом. Чтобы как-то справиться со своим настоящим и тем более будущим, он должен был искать опору в этом прошлом, быть может воображаемом.
С верхнего этажа безвкусного здания сталинской эпохи, где они сидели, были видны площадь и длинный проспект, ведущий к Кремлю. Только что выпавший снег, отражавший городские огни, делал московский пейзаж каким-то необычным. Стены ресторана украшали старинные гобелены и идиллические сельские пейзажи.
Один из полковников внезапно обнаружил, что в этой изысканной атмосфере они со стороны, наверное, выглядят очень нелепо — разговор не клеился и они сидели, уставившись в стол и что-то невнятно бормоча вполголоса. «Что мы тут скуксились, точно бляди в церкви! — воскликнул он. — Веселиться — так веселиться!»
Вечер прошел, как говорится, в теплой атмосфере, но в самом конце его произошло нечто необычное. Когда все встали и начали прощаться, один из полковников попросил Левченко задержаться. Это несколько удивило Станислава, потому что в служебное время полковник был сух, флегматичен, немногословен, что называется, «застегнут на все пуговицы» и разговоров, не относящихся к делу, никогда не заводил.
— Я хочу выпить с тобой напоследок вдвоем и заодно дать тебе три совета, — начал полковник, когда они остались одни. — Если ты где-нибудь повторишь хоть слово из того, что я тебе скажу, я, конечно, заявлю, что никогда этого не говорил, и докажу всем, что ты врун, пятью различными способами. Кроме того, я оторву тебе яйца. Понял?
Левченко кивнул.
— Так вот. Первое: в настоящей оперативной работе никакие ситуации никогда не повторяются. Все случаи практически уникальны. Все правила, которые ты вызубрил, это еще не закон жизни. А закон — это твой собственный здравый смысл и сообразительность.
Второе. Держись подальше от ЦРУ. На тебя все время будут давить, чтобы ты вербовал американцев; старайся это делать при каждом удобном случае. Но если ты наткнешься на ЦРУ, помни, это всегда игра с огнем. Человек из ЦРУ будет только рад пообедать с тобой всякий раз, как ты пожелаешь. Рано или поздно он пригласит тебя к себе домой, — посмотреть, как живет типичная американская семья. Там окажется несколько славных американцев, хорошо знающих нашу страну, рассудительных и симпатичных. И вдобавок девушка, — одинокая, заметь, — которая выглядит, как голливудская кинозвезда, а по-русски говорит так, что заслушаешься. Она заставит тебя думать, что для нее на свете не существует других мужчин, кроме тебя.
В лучшем случае — ты напрасно потерял время. В худшем — ты влип и бесповоротно.
Третье. Берегись Пронникова. Он опаснее, чём даже ЦРУ.
Глава третья
В ЗМЕИНОМ ГНЕЗДЕ
После утомительного перелета сразу через семь часовых поясов Левченко надеялся, что их с Наташей ждет спокойная токийская гостиница, уютный номер, заграничный комфорт и сервис. Однако его коллеги по КГБ забронировали ему номер в дешевом отеле рядом с посольством, который в основном служил приютом случайным парочкам, снимавшим номера на часок-другой. Всю ночь из-за тонкой стенки доносились то скрип кровати, то визг, то страстные стоны, то хихиканье. Спать пришлось лишь урывками, и около шести утра Левченко встал, оделся, не зажигая света, выпил чаю внизу в буфете и, выйдя из гостиницы, бесцельно побрел по едва пробуждающейся улице, мысленно готовя себя к первой встрече с начальством из резидентуры.
Он чувствовал себя так, словно ему предстоит очутиться в змеином гнезде. Из того, что ему привелось прочесть и услышать в «японском бюро» «центра», он сделал вывод, что не менее половины всего взрослого населения советской колонии в Токио — явные осведомители КГБ, стукачи, старающиеся перещеголять один другого в одном — как выведать побольше компрометирующих фактов обо всех окружающих. Жены дипломатических работников упрямо старались втереться в доверие друг к другу и выдавали одна другую. Порой два сотрудника засиживались допоздна за бутылкой — а наутро спешили в посольство, чтобы накатать друг на друга доносы! Все опасались каждого, каждый боялся всех остальных. Беседовали между собой очень осторожно, избегая фраз, которым можно было бы придать двоякое толкование, и, по возможности, старались вообще не вести никаких разговоров.
Не зная точно расстояния от гостиницы до посольства, Левченко подошел к комплексу посольских зданий без четверти девять, и ему пришлось ждать до девяти, когда его впустили в здание. Одиннадцатиэтажное из белого камня посольство было современным по своему архитектурному облику и стояло в хорошо ухоженном саду. Рядом с ним высился огромный жилой дом в том же стиле, где квартировала большая часть советского дипломатического персонала, работающего в Токио. К услугам советской колонии в пределах посольского комплекса были плавательный бассейн, сауна, теннисные корты, магазин и кинотеатр. Многим из обитателей этого комплекса редко приходилось выбираться за его пределы, да и то в основном это были коллективные вылазки-пикники или экскурсии. Телевизионные камеры с дистанционным управлением, скрытые за полупрозрачными маскировочными экранами, держали под контролем всю периферийную зону этого участка.
Левченко вошел в облицованный мрамором вестибюль посольства. Здесь его уже ждал майор Вячеслав Пирогов. С первого взгляда Станислав решил, что за четырнадцать лет, что они не виделись — когда-то они вместе учились в университете — Пирогов ничуть не изменился. Студенты уже тогда считали его стукачом — и, видимо, не без оснований, потому что после университета он подвизался во Втором главном управлении КГБ, пока отчим не выхлопотал ему перевод в Первое главное управление.
Пирогов был классическим, плакатным образцом «пролетария». Черные глаза навыкате и кривые выступающие вперед зубы придавали его лицу какое-то сатанинское выражение, усугублявшееся тем, что Пирогов каждую минуту пытался радостно осклабиться. На его неуклюжей фигуре мешковато сидел бессменный московский костюм, заношенный до того, что брюки сзади лоснились. О чем бы он ни заговаривал, он употреблял одни и те же стертые, штампованные выражения, словно читал тусклую партийную брошюру. Но уж таков он был от природы, и осуждать его было бы так же нелепо, как порицать собаку за то, что она лает. Эта бросающаяся в глаза партийная безликость Пирогова полностью лишала его той человеческой черты, которая именуется коварством, и делала его, скорее, безобидным. В этом смысле он был, что называется, «лучше многих других», и Левченко еще в Москве охотно, не в пример прочим, принял приглашение Пирогова присутствовать на его свадьбе. Женился Пирогов на очень некрасивой девушке, дочери полковника КГБ.
Выйдя из лифта на десятом этаже, они вошли в лишенную окон приемную резидентуры. Специальным хитроумным ключом Пирогов открыл серую стальную дверь и, нажав кнопку в полу, скрытую под пластинкой паркета, заставил открыться вторую, внутреннюю дверь. Пройдя затем по длинному коридору, оба очутились в просторном помещении, отделанном панелями под дуб. Здесь Левченко был представлен генерал-майору Дмитрию Ерохину, резиденту КГБ в Японии.
Ерохину было всего 42 года. Этот высокий офицер с суровой, мужественной внешностью незадолго до того сделался самым молодым генерал-майором во всем аппарате КГБ. Этим он был обязан своей весьма успешной работе в Нью-Дели. Чем-то, похоже, озабоченный, резковатый в обращении, — впрочем, возможно, это была его всегдашняя манера, — он небрежно тряхнул руку Станислава и отпустил его, напутствовав всего тремя короткими фразами: «Мне говорили о вас как о блестящем специалисте по Японии. Так что я жду от вас отличной работы. Давайте, действуйте!»
Выйдя от него, Левченко увидел, что по коридору спешит им навстречу щеголеватый человечек небольшого роста в твидовом пиджаке, свежей голубой рубашке с галстуком в полоску и серых фланелевых брюках. Его густые темные волосы были тщательно приглажены, лицо выглядело моложавым и свежим, — словом, внешность этого человека можно было бы назвать приятной, если б не его цепкий, испытующий взгляд. Его серые глаза не утрачивали своего безжалостного выражения, даже когда он улыбался.
