Те, кто подчеркивает, что Моррас выступал за децентрализацию и местные свободы, забывают при этом упомянуть о его готовности поддержать и даже восславить авторитарные и этатистские меры режима Виши. Но в этом не было ничего удивительного, так как профессор Ремон сам отмечает, что принципы «Аксьон Франсез» на практике давно уже были «смесью авторитаризма и недисциплинированности, традиции и нарушения субординации». Осуждая «якобинскую» централизацию, Моррас признавал, что монархическое государство, возможно, вынуждено будет ввести на первом этапе диктатуру. В этом пункте, отмечает Ремон, Моррас сходился с тоталитарными марксистами7. Можно добавить: и с тоталитарными фашистами.
Если в споре используется тот аргумент, что консерваторы отличались от фашистов своим прохладным отношением к теориям народного суверенитета (хотя, например, Баррес во время своей жизни выступал за своего рода авторитарную демократию, основанную на его понимании «земли и мертвых»), эта прохладность была скорее общей чертой французского фашизма, чем наоборот, так как французский фашизм был в своем учении больше обязан элитарному мышлению, чем немецкому национал-социализму. Более верно, что французские фашисты были более склонны к революционной тактике, связанной с прямыми действиями, чем консерваторы, хотя и последние не чуждались насилия — достаточно указать на насильственные акции «Камло дю Руа», активистского крыла «Аксьон Франсез». В общем же фашисты действительно говорили о революции гораздо больше, чем консерваторы, особенно те, которые руководили Радикальной партией большую часть 20-х и 30-х годов. Несмотря на это, разделительные линии между фашизмом и консерватизмом во Франции часто стирались.
Сильнее всего объединял оба лагеря, конечно, антикоммунизм. На этой почве они во многих случаях становились политическими друзьями, хотя и чувствовали себя при этом неловко. И в самом деле: статьи французских фашистов часто оставляют впечатление, что все должно быть подчинено одной цели — внутренней мобилизации Франции против коммунизма. «Наша политика проста: мы хотим объединить французов против марксизма, — заявил Дорио в 1938 года. — Мы хотели бы очистить Францию от агентов Москвы». А Бардеш после войны писал о фашизме: «Его вклад в защиту Запада незабываем и она остается основным смыслом фашистской идеи». Именно эти соображения побудили многих французских фашистов поддержать Германию во время Мюнхенского кризиса в 1938 года, а после 1940 года сотрудничать с нацистами: Германия была препятствием советскому вторжению в Европу. На этой идее в конце 30-х годов во Франции часто сходились консервативная и фашистская пресса; их объединяло и растущее разочарование в Третьей республике, которая допустила приход к власти Народного фронта Леона Блюма.
Как пишет профессор Ремон, консервативная пресса во Франции после 1936 года «все больше склонялась к фашизму», и дошло до того, что «часть классических правых была оглушена фашистским словоизвержением и позволила фашистской пропаганде обмануть себя»8. Правильней сказать, что французские консерваторы не были «обмануты» фашистскими идеями, а просто поняли, что многие эти идеи совпадают с их собственными. Консервативному традиционалисту, например, незачем было менять свой образ мыслей, чтобы согласиться со словами Бразильяка, что личность уходит своими корнями в почву и наследие своей Родины (эту идею он заимствовал у Барреса и Морраса) или с заявлением Дорио: «Национализм понимает самого себя лишь в том случае, если он ищет свои истоки в старых традициях французских провинций».
Слишком часто историки французских правых впадают в одну и ту же ошибку, строго отделяя в теории консерватизм от фашизма, хотя оба эти движения на практике, как доказано историей, удивительным образом переплетались. Но удивительно это будет лишь для тех, кто думает, будто духовные и политические феномены можно разделить и представить в чистом виде. Такие ученые, как Серан, Плюмьен и Ласьерра признают, что фашизм во Франции действительно заимствовал ряд элементов у консервативных правых, но они же утверждают, что фашизм после своего возникновения действовал против правых. Как уже показано, так было далеко не всегда. Убеждения, общие для фашистов и консерваторов, не раз тесно сближали их, особенно если речь шла о коммунизме или Советской России. То, что по некоторым вопросам они были разного мнения, не означает, что у них не было согласия по другим. С уверенностью можно лишь сказать, что французские консерваторы, несомненно, не были фашистами, хотя часто вели себя, как фашисты, а фашисты не были консерваторами, хотя разделяли многие их мнения.
Лучшая возможность установить, насколько размытыми были разделительные линии между фашизмом и консерватизмом, — изучение их позиций по вопросу о социализме. Многие историки французских правых считают это лучшим критерием для разделения обоих лагерей, несмотря на тот факт, что социализм в фашистской идеологии был лишь одним из многих элементов и притом отнюдь не самым главным. Так Юджин Вебер утверждает в своей книге «Аксьон Франсез», что Морраса нельзя называть фашистом, потому что он был против любого социализма и вообще считал экономические вопросы второстепенными. Для Морраса на первом месте была политика, а не реформа экономики. Здесь особенно важно определение Вебером фашизма. Благодаря упору на экономику, его определение исключает консервативных правых, но если бы он сосредоточил внимание на других учениях Морраса и других консерваторов, их пришлось бы обратно включить. Если при определении фашизма придавать такое большое значение вопросу о социализме, придется задуматься, кем был Гитлер: фашистом или консерватором? После того, как он провел чистку социалистического крыла нацистской партии в 1934 году, он тоже стал придерживаться лозунга «политика прежде всего». То же можно сказать о пресловутой сословной политике Муссолини, о той «социальной» программе, которая на практике дала больше выгод итальянским предпринимателям, чем итальянским рабочим.
И если изучить экономические программы двух крупнейших фашистских партий Франции 30-х годов, можно подумать, что эти движения меньше интересовались коренными экономическими преобразованиями общества, чем другими вещами.
Разумеется, в своих речах и статьях французские фашисты нападали на «плутократический» капитализм и выражали свою преданность «фашистскому социализму». Типичным было гордое заявление Дриё в его работе «Фашистский социализм» (1934): «Фашизм это реформаторский социализм, но такой, который содержит в своем теле больше огня, чем старые традиционные партии». Но если заняться вопросом о подлинном содержании того социализма, которого предполагалось достичь, разрыв между этой социально-экономической программой и целями многих консерваторов окажется не столь большим, как ожидалось. Особенно показательна в этом плане позиция, которую Дорио и ППФ заняли по отношению с среднему классу.
Так Дорио в своей брошюре «Переделать Францию» (1938) оплакивал разорение среднего класса и предрекал страшный кризис, грозящий ему вследствие обесценения франка и налогового бремени. Он с сочувствием писал о среднем классе и о его душевном состоянии, совершенно отличном от душевного состояния пролетариата. Он настойчиво подчеркивал, что настоящий враг — не буржуазия в целом, а крупная промышленность, монополии и большие финансовые тресты. Грехом Народного фронта было то, что он создавал более благоприятные условия для крупных предприятий за счет мелких и средних. Выход заключался не в национализации промышленности, а в усилении мелких частных предприятий и ограничении монополий. При фашизме политическое представительство должно было основываться на новых критериях, профессиональных, а не географических. Экономическая жизнь должна была протекать согласно традиционным капиталистическим принципам, главный из которых: «Индивидуальная прибыль — двигатель производства». Правда, для прибыли крупных предприятий устанавливалась верхняя граница (излишки шли в социальный благотворительный фонд), а акционерные общества, которые расходовали свой капитал без социальной ответственности, должны были представать перед судом. Важнейшей задачей правительства должна быть защита свободного предпринимательства от монополий путем децентрализации промышленности и демократизации капитала.
Экономическая программа, изложенная Деа в его книге «Единая партия» (1942), мало чем отличалась от предыдущей. Как и Дорио, Деа выражал свое уважение мелкой и средней буржуазии как «хранителям ценных традиций», выступал за защиту их позиций во французском обществе, чтобы их не смели крупные предприятия. Сословное государство должно помочь мелким предпринимателям объединиться в организации работодателей для компенсации их слабости по сравнению с крупной промышленностью. Итак, фашистский социализм не хотел быть противником массы среднего класса, он хотел быть его спасителем:
