Но эта формулировка уже тогда была встречена неодобрительно, ибо не только фактическое, но и юридическое положение вещей стало иным. Закон о германских гражданских службах от 26 января 1937 года давал партии право и формально контролировать работу государственных органов (159—225). А с 30 сентября 1938 года хохайтстрегеры, т.е. ответственные партийные руководители (рейхс-, гау- и крейслейтеры), получили право контролировать работу судебных органов. Такая практика существовала уже с первых дней нацистской власти, но теперь она была оформлена и юридически.
а) Фашистская партия над государством
При тоталитарной системе исключительное положение фашистской партии выражалось не только в монопольном управлении и контроле над государством, но и в том. что законы государства, по существу, не имели силы для нее и ее членов. Партийное руководство просто пренебрегало законами в тех случаях, когда ее члены должны были нести ответственность. При нацизме член партии не мог быть судим гражданским судом. Совершивший преступление сначала должен был быть исключен из НСДАП партийным судом и только после этого мог быть предан гражданскому суду, как рядовой гражданин третьего рейха. Войска СС, которые являлись типично партийным подразделением — партийной полицией, также находились вне компетенции обычного военного суда, они подпадали под юрисдикцию отдела «Суды» Главного управления СС.
Согласно «Направлениям», изданным 17 февраля 1934 года заместителем фюрера по партийным судам, последние «имеют целью защищать честь партии и отдельных ее членов, а также при необходимости устранять легальным путем различия в мнениях отдельных членов.
Партийные судьи подчиняются только своей национал-социалистской совести и не подвластны никакому политическому руководителю, кроме фюрера» (143—13).
Иначе говоря, члены НСДАП и члены СС стояли над гражданским судом, не зависели от него и могли отменять приговоры гражданского суда. Обычным явлением стал оправдательный приговор преступникам, политически преданным режиму, а также отмена приговора высшими партийными инстанциями.
Убийцы евреев в 1938 году были оправданы со следующей мотивировкой: «В случаях убийства евреев без специальных на то указаний или вопреки указаниям не было обнаружено неблагородных мотивов. В глубине души люди были уверены, что они тем самым оказывают услугу фюреру и партии» (89—567).
Члены нацистской партии, осужденные за совершенные преступления, подлежали амнистии. «В 1935 г. несколько должностных лиц концентрационного лагеря Хохштейн были обвинены в зверском обращении с заключенными. Высокопоставленные нацистские чиновники пытались оказать влияние на суд, и, после того как эти должностные лица были осуждены, Гитлер освободил их всех. В 1934 г. правительство рассылало всем германским судьям «письма судьям», инструктировавшие их, какой генеральной линии им следует придерживаться» (90—319).
Прекращение уголовных дел по преступлениям, совершенным членами СА, СС и гестапо, мотивируется следующим образом: «Так как эти поступки не были вызваны низменными побуждениями, но, напротив, служили средством достижения великой патриотической цели и помогали развитию национал-социалистского государства» (89—613 и 614).
В Мюнхене имперский министр внутренних дел выдвинул следующие весьма важные причины прекращения судебного преследования эсэсовских охранников, которые забили до смерти узника Дахау: само следствие нанесло бы урон престижу национал-социалистского государства, так как процесс направлен против членов СА и СС главных радетелей национал-социалистского государства. И действительно, нацистские судьи прекращали судебные дела членов СА по договоренности с главным управлением этой организации. «Действия и намерения членов СА были направлены на благо национал-социалистского движения. Таким образом, политические причины и чистота намерений не вызывают сомнений» (89—614).
В 1939 году судья военного трибунала признал наличие смягчающих вину обстоятельств по делу одного эсэсовца, который застрелил какого-то капрала, когда тот подавал ему ружье. «При этом он был в возбужденном состоянии, вызванном многочисленными зверствами со стороны поляков по отношению к лицам германской расы. Будучи членом СС, он особо чувствительно реагировал на присутствие евреев, на возбужденное отношение евреев к немцам. Поэтому он действовал «совершенно необдуманно, с юношеским порывом» (89-615). В другом случае двух солдат СС осудили за «неумышленное убийство» - так квалифицировали зверскую, садистскую расправу с большой группой людей. «После того как примерно 50 евреев, которые чинили днем мост, вечером закончили работу, эти два солдата ввели их в синагогу и всех расстреляли без всякой причины» (89—615).
Убийства, грабежи, погромы во время антиеврейских акций в 1938 году расследовало гестапо, а также партийные органы, гаулейтеры и политическое руководство. И все они лицемерно заявили: «В тех случаях, когда евреев убивали без приказа или вопреки приказу, побуждения низкого характера не были обнаружены». Цель процесса, проведенного «партийным судом», была сформулирована следующим образом: «Защитить тех товарищей по партии, которые, движимые лучшими. национал-социалистскими побуждениями и инициативой, зашли слишком далеко» (89—615).
Эта последняя фраза говорит больше, чем тома абстрактных размышлений по поводу интересующей нас темы. В ней явно выражена главная правовая особенность тоталитарной системы «фашистская партия стоит над законами государства, а ее члены и организации не подчинены юрисдикции государства. В условиях тоталитарного государства суд это всего лишь орган фашистской партии, обязанный выполнять ее волю. Во-первых, судьи члены партии, во-вторых, не т независимой от фашистской партии печати. Юрист в фашистском государстве сознает, что останется на ответственном государственном посту лишь до тех пор, пока активно поддерживает режим.
То, что в органах «юстиции» хотя и очень редко, но оказывались беспартийные (не члены нацистской партии), не меняет сути дела. Такие люди обычно старались еще пуще национал-социалистов, и их раболепие перед режимом оборачивалось еще большими жестокостями.
«Ответственный партийный руководитель» (гаулейтер или крейслейтер) мої влиять на судебный процесс или прекратить его, особенно после 1938 года. Если подсудимый являлся членом фашистской партии, имел политические заслуги перед ней, и если руководство партии считало, что подсудимый должен быть оправдан, соответствующий приговор часто диктовался судье но телефону. Что касается объективности, она не более чем «предрассудок формально-либерального права». И наконец, юрист помнил слова министра юстиции Керля: «Предрассудок формально-либерального права заключается в том, что кумиром юстиции должна быть объективность. В этом источник отчуждения между народом и юстицией, в котором в конце концов всегда виновна юстиция. Ибо что такое объективность в момент , когда парод борется за свое существование?
Ведома ли объективность солдату, который воюет, ведома ли она армии, которая побеждает? У солдата и армии только одно соображение, только один вопрос: как спасти свободу и честь, как спасти нацию?
И потому само собой разумеется, что юстиция народа, который борется не на жизнь, а на смерть, не может благоговеть перед мертвой объективностью. Мероприятия суда, прокуратуры и адвокатуры должны быть продиктованы исключительно одним этим соображением.
Не беспринципной объективностью, означающей застой, косность, отчуждение народа, — нет, все действия, все мероприятия коллектива как единого целого и отдельной личности должны быть подчинены насущным надеждам народа, нации» (58—263).
Перед нами основной принцип юстиции любого фашистского государства: попрание объективности, ее подмена идеологией фашистской партии.
Приведенная цитата все же относится к начальному периоду нацистского режима, когда грубое попрание принципа объективности в сознании многих национал-социалистов связывалось с «исторической» необходимостью, с великими целями их «революции». К концу рейха отношение к этому элементарному требованию любой юстиции становится иезуитским, циничным. В передовой статье журнала «Дас Рейх» (официоз Геббельса) за 1942 год читаем: «Чем больше судья тяготеет к идеям национал-социализма, тем объективнее и справедливее будут вынесенные им приговоры» (159—368).
б) Идеология фашистской партии становится официальной государственной идеологией
Наивно думать, что единство фашистской партии и государства исчерпывается срастанием их аппаратов. Оно имеет более широкий диапазон и охватывает идеологическую сферу. Идеология фашистской партии, строящей государство по своему образу и подобию, передается государству и таким образом становится государственной идеологией. И это происходит так же просто, как просто партийное знамя НСДАП (красный флаг со свастикой в центре) стало государственным флагом Германии.
