Вскоре моя подруга Таня Малкина уже прилюдно поучала Наталью Тимакову:
– Запомни, в следующий раз, если министры пригласят тебя с собой за стол, нельзя им говорить неприятные вещи.
Не может быть! Неужели это та самая Танюша Малкина, которая в августе девяносто первого задала гэкачепистам на пресс-конференции вопрос про государственный переворот?! – не верили мне мои мама с папой (заочно обожавшие героиню Таньку как родную), когда я, сидя у них на кухне и поедая мамино вишневое варенье, рассказывала кремлевские новости.
Слушай, получается, что и Язову с Янаевым она теперь неприятных вещей говорить бы не стала, если б они до этого ее чаем напоили? Интересная логика… – дико расстраивался мой папа, который в августе 91-го со всей искренностью 50-летнего человека, впервые в жизни внезапно хлебнувшего свободы, собрал с собой в пакет бутерброды, бинты, медикаменты и на полном серьезе пошел умирать за демократию на баррикады к Белому дому.
* * *
Вся эта история с Юмашевым стала для меня отличной прививкой на всю жизнь: я четко поняла, что властных чиновников надо держать от себя на дистанции. Это такой же непреложный закон журналистской гигиены, как для всех остальных людей – пользоваться презервативом, если не хочешь непредсказуемых последствий.
Чтобы хоть как-то дожить до весны 1999 года (как в физическом, так и в политическом смысле), у Бориса Ельцина, как это ни парадоксально, оставался только один-единственный способ: прикинуться мертвым. Или, на худой конец, хотя бы умирающим.
Сил у Кремля – измученного собственными разводками и истратившего уже всю свою энергию на организацию в стране экономического и политического дефолта, – не было не только на нападение, но даже и на активную защиту. Поэтому оставалось одно: сесть в засаде, использовать мертвого президента как наживку и дождаться, пока какой-нибудь, самый вероятный, претендент на его пост подойдет и пнет труп ногой. И тут же оттяпать наглецу эту самую ногу. По самую голову. Или, на худой конец – по самый тазобедренный сустав, как Примакову. Или по самый мениск, как Лужкову.
Надо отдать должное актерским дарованиям Ельцина: роль умирающего получалась у него, как всегда, высокохудожественно. И, похоже, притворяться российскому президенту для этого вообще нисколько не приходилось. Тем более что и его родная администрация ему в этом активно помогала.
Как Ельцин ликвидировал мой дефолт.
Степень моей хозяйственной хватки нетрудно оценить по списку предметов, на которые я растранжирила всю свои последние деньги перед дефолтом 1998 года.
Во-первых, мне (никогда ни до, ни после этого не занимавшейся домашним хозяйством) вдруг приспичило купить электрическую соковыжималку для апельсинов (выжимать которой в момент кризиса стало просто нечего).
Во-вторых, мне же (практически никогда не евшей дома) вдруг зачем-то позарез понадобилась многоуровневая электронная пароварка для овощей (варить в которой овощи после кризиса категорически расхотелось, так как на то, к чему этот изысканный гарнир можно было положить, денег все равно не было).
И в третьих, я реализовала свою давнюю мечту и подарила сама себе дорогущий внедорожный велосипед. Велик, конечно же, не утратил своей актуальности и после кризиса и служил мне отличным антидепрессантом. Но – только пока сил на нем кататься хватало…
* * *
Моя гораздо более хозяйственная коллега Юлия Березовская в один прекрасный день с самым серьезным лицом заявила мне:
– У меня осталась тысяча рублей. Мы сегодня же идем с тобой в аптеку и закупаем на эти деньги тампоны. А потом мы должны позаботиться о наших ближних: пойдем и закупим консервов на зиму. Потому что народ уже сметает с прилавков соль, спички и сахар. А скоро и консервов не останется…
Достаточно было заглянуть в то время в любой продуктовый магазин, чтобы понять: население, едва почуяв в воздухе знакомый коммунистический запах примаковского правительства, действительно, сразу стало готовиться к голодной зиме.
Поддавшись на мгновение осадному синдрому Березовской, я согласилась отправиться с ней вместе после работы в ближайшую аптеку, для начала – за тампонами. Потому что обе мы честно признались друг другу, что готовы пережить даже голод – но не их отсутствие.
Но в аптеке обнаружилось, что не одни мы такие умные, вернее, – идиотки. Женская очередь за «Тампаксом» стояла часа на два. Мы потоптались-потоптались, переглянулись, развернулись и ушли. И как вскоре выяснилось, правильно сделали.
Карточки с нашей августовской зарплатой были заблокированы. И денег у меня в кармане не осталось в буквальном смысле слова ни копейки. Платить квартирной хозяйке за аренду квартиры было тоже нечем. И занять было не у кого, потому что все коллеги и друзья были ровно в том же положении.
Но зато через несколько дней бухгалтерия выдала нам секретный список магазинов в Москве, где почему-то все-таки продолжали принимать к оплате русские кредитки. Получилось смешно: наскрести наличные деньги даже на обед в копеечной редакционной столовой было абсолютно невозможно. Но зато я спокойно могла себе позволить широким жестом водить своих подруг в не самый дешевый (по обычным временам) «АмБар» (Американский бар на Маяковской) и угощать их там, расплачиваясь карточкой.
Как сейчас помню тогдашнее специальное меню «Ам-Бара», которое так и называлось: Антикризисное. Все цены там были гуманно снижены как минимум раз в пять. С одной моей вечноголодной школьной подругой мы долго хохотали над собственным идиотизмом, когда, заказав себе каждая по несколько блюд, в общей сложности поужинали всего баксов на семь, но зато, не заметив, что свежевыжатый апельсиновый сок не входит в антикризисный набор, напились его, в результате, как выяснилось потом, на тридцать долларов. Сэкономили, в общем…
А за любой ерундой, вроде крема для рук, мыла или колготок, приходилось с той же самой условно-размороженной карточкой бегать в самый дорогой в Москве универмаг «Калинка-Стокманн». Что, впрочем, конечно же, все равно сильно скрашивало существование: я прекрасно отдавала себе отчет, что нахожусь в гораздо более тепличном положении, чем сотни тысяч людей в России, которым в тот момент вообще оказалось не на что купить кусок хлеба.
* * *
И вдруг прокатился слух, что в так называемом ближнем зарубежье спокойно можно обналичить замороженные карточки.
Как раз в этот момент мне предоставилась возможность слетать с Ельциным в Узбекистан и Казахстан. Визит обещал быть абсолютно неинтересным: Ельцин попросту хотел продемонстрировать, что на фоне полной разрухи в стране и фактического перехвата власти Примаковым он-то сам все еще жив.
Но, несмотря на полное отсутствие профессионального интереса, я немедленно аккредитовалась в поездку с одной-единственной целью: использовать Ельцина как контейнер для перевозки валюты.
Я собрала у всех нуждающихся коллег неработающие кредитки и подробно записала себе в записную книжку все пин-коды под разными вымышленными паролями.
Вопрос о том, сколько именно денег им снять, был излишним. Снимай все, что сможешь! – умоляли коллеги.
Передовой президентский самолет идеально подходил для этой авантюры: мы фактически не проходили таможню. И никто на обратном пути не поинтересовался бы у меня, сколько валюты я ввожу в страну.
* * *
Но Ельцин чуть не испортил мне все дело. Уже в аэропорту Ташкента он еле спустился с трапа самолета, а когда пошел по ковровой дорожке к зданию аэропорта, вдруг зашатался, потерял равновесие и вынужден был откровенно повиснуть на локте вовремя подоспевшего узбекского президента Ислама Каримова. Мы ждали, что Ельцин, как обычно, сразу после приземления, подойдет к журналистам. Но он впервые сам отказал себе в этом удовольствии и грузно прошагал мимо.
А уж когда я увидела, как в каримовской резиденции Дурмень Ельцин, здороваясь с почетным караулом, вдруг ни с того ни с сего начал крениться вперед и падать, то и подавно поняла, что он – ненадежный сообщник для моих валютных махинаций. В делегации этот случай объясняли строптивостью ковровой дорожки, угол которой не вовремя загнулся, подставив подножку российскому президенту. Но я, к сожалению, собственными глазами видела, что на ковер клеветали зря.
Я волновалась все больше. Дело в том, что Ташкент для меня был абсолютно бессмысленным городом. Доллары там в банкоматах получить было невозможно, а менять местные тугрики на нормальную валюту, по реальному курсу, как сразу предупредили меня в гостинице, считалось у них уголовным преступлением. Оставалось только уповать, что Ельцин доживет до следующего пункта нашего назначения – Алма-Аты.
Но на следующее утро замглавы президентской администрации Сергей Приходько поведал мне, что дело совсем плохо:
