Если бы он только мог себе представить, НАСКОЛЬКО неточно я представляю себе размер суммы…
Спустя пару минут вместо предсказанных Ленкой трехсот долларов честный казах выдал мне стопку в несколько тысяч баксов. И я сразу поняла, почему гостиничный банкомат так жалобно на меня верещал, – все лимиты действительно были уже давно превышены…
Абсолютно счастливая, я на том же такси вернулась к гостинице. И – о ужас! – не увидела в фойе никого.
– Лена, срочно бегите в автобус, – мы уже только вас и ждем! Через полчаса вылет в Москву! Официально объявлено, что Борис Николаевич болен! – закричал, подбегая ко мне, Казаков.
Но эта новость меня уже почти не взволновала. Ельцин сделал свое дело – Ельцин мог уезжать. Хотя бы мой личный дефолт и дефолт нескольких моих коллег президент таким образом ликвидировал.
Общаться с кремлевской пиар-командой в тот период было просто страшно. Не за себя, конечно, а за них. Потому что мне, журналисту, моментально начинали сливать то, чего президентские чиновники не должны говорить про президента прессе вообще никогда и ни при каких обстоятельствах. Администрация, по сути, занималась единственным делом: ныла. И всеми правдами и неправдами пыталась списать все свои чудовищные провалы не на собственный непрофессионализм, а на то, какой Ельцин невменяемый и больной.
Однако Ельцин явно не стал к тому времени более невменяемым или более больным, чем бывал прежде, например годом раньше в Стокгольме. И до этого его невменяемость и болезнь как-то ничуть не мешали руководству администрации – а даже наоборот, помогали рулить: когда, например, Вале с Таней достаточно было, как утверждали в администрации, вовремя включить Ельцину телевизор на заказной программе, для того чтобы уволить конкурентов своих друзей по бизнесу из правительства.
И раньше, когда президентскому окружению удавалось эффективно Ельциным манипулировать, администрация хотя бы добросовестно врала общественности, что он здоров как бык, а той зимой – уже не просто перестала прикрывать его, а, наоборот, принялась еще и приукрашивать ужасы ельцинского физического и психического состояния.
* * *
Как– то раз, в начале 1999 года, мы встретились в ресторане Джонка с ельцинским референтом Андреем Шторхом, который обещал слить мне текст очередного президентского послания. Я переспросила его, читал ли уже сам Ельцин эту заготовку.
– А ты уверена, что Ельцин вообще еще в состоянии хоть что-то прочесть? – парировал Шторх. – Ты знаешь, я недавно встретил его рядом с Таниным кабинетом и увидел, с каким трудом он двадцать метров своими ногами прошел. Так вот лично я после этого уже ни в чем не уверен…
Точно так же, как летчикам в момент бедствия приходится включать автопилот, мне приходилось в тот период то и дело включать режим самоцензор. И не писать ни строчки из тех кошмаров про здоровье Ельцина, которыми меня то и дело потчевало его окружение. Потому что я прекрасно отдавала себе отчет: на фоне фактически совершившегося ползучего переворота во главе с Примаковым любая подобная публикация добавит друзьям академика политических очков.
* * *
Но если кулуарные откровения отфильтровать еще как-то было можно, то куда было деваться от непрекращающихся публичных провокаций, которые в ежедневном режиме сама же президентская администрация устраивала против своего президента? Самой яркой ходячей провокацией, изобретенной Валентином Юмашевым, стал его дружок Дмитрий Якушкин, которого он сделал президентским пресс-секретарем.
На мой вопрос о здоровье Ельцина Якушкин с прямотою Павлика Морозова отвечал:
– По крайней мере, простуды у него сейчас нет…
А на следующем брифинге, когда я поинтересовалась, обсуждается ли в администрации президента возможность досрочной отставки Ельцина по состоянию здоровья, юмашевский протеже признавался.
– Пока – не обсуждается…
И тут же спешил публично заверить прогрессивную общественность, что руководители кремлевской администрации в курсе невысокого, я бы так сказал, рейтинга президента, поэтому они смотрят на мир совершенно реальными глазами…
На этом фоне даже прежнее откровенное вранье Ястржембского про крепкое рукопожатие президента выглядело просто-таки полетом профессионализма. И уж точно – вершиной лояльности Ельцину.
Все эти заявления Якушкина явно делались с подачи Вали Юмашева, который уже откровенно взял установку на сдачу Ельцина.
При этом сам Якушкин явно искренне не понимал, почему из-за всех этих своих афоризмов он быстро превратился для кремлевских журналистов в живой анекдот В какой-то момент, по совету кого-то из старших кремлевских товарищей, Дмитрий Якушкин, чтобы наладить отношения с прессой, решил взять на вооружение ноу-хау прежнего пресс-секретаря президента Сергея Ястржембского: пригласил четверых лучших журналисток кремлевского пула на ужин.
Однако когда мне позвонил сотрудник пресс-службы и передал искреннее дружеское приглашение от Дмитрия Дмитриевича, я честно призналась:
– Спасибо, но как ньюсмейкер Якушкин для меня ценности не представляет. А тратить целый вечер на общение с ним как с человеком мне не интересно.
Тогда Якушкин принялся доказывать кремлевской прессе, что он – парень со связями и вполне может быть интересен как ньюсмейкер. В частности, он похвастался нескольким девушкам-журналисткам, что катается на лыжах вместе с Таней Дьяченко, Валей Юмашевым и Ромой Абрамовичем.
Вот уж точно – скажите мне, кто ваш друг, и я скажу вам, кто вы, – мрачно вынесли приговор мои коллеги по кремлевскому пулу.
Когда я описала в газете эту сценку спортивной дружбы внутри Семьи, бедный Якушкин еще долго бегал за мной и при каждой встрече канючил:
– Ну Лена, ну вы, все-таки, не совсем правы… Я этим не хвастался… И вообще, зачем вы про эти лыжи…
– Какие лыжи, Дмитрий Дмитриевич?! О чем вы?! Весна уже на дворе! – в ужасе напомнила увидевшая всю эту жалобную сценку Таня Нетреба из Аргументов и Фактов. В общем, когда я в одной из заметок констатировала, что даже сами кремлевские сотрудники уже признали, что назначение Якушкина было ошибкой природы, то, вопреки моей воле, прозвище Ошибка природы с тех пор так накрепко и привязалось в журналистской среде к несчастному потомку декабриста.
– Пусть скажет спасибо, что Трегубова его жертвой аборта не назвала, – цинично прокомментировал эту историю главный редактор Известий Михаил Кожокин, на которого Кремль попытался наехать за эту мою публикацию.
Уе…ть отсюда! И поскорее!
Той зимой Примакову, с молчаливого согласия Кремля, удалось невероятно здорово, я бы даже сказала, стильно, устроить всей стране краткосрочный аттракцион под названием Back in the USSR Антураж этого недешевого шоу был подобран со вкусом, разговоры на серьезном глазу в правительстве о возврате к государственному регулированию экономики, секретные директивы в Белом доме, запрещающие чиновникам общаться с журналистами, и прочие любовно очищенные от нафталина реквизиты.
Лично для меня, в полном соответствии с принципом единства формы и содержания, вся эта внешняя стилизация оказалась дополнена внутренней – мне пришлось несколько месяцев проработать в газете Известия, дух которой как нельзя более точно соответствовал этому общему перфомансу.
* * *
Сразу же после дефолта, в середине сентября 1998 года, мне в одночасье объявили о закрытии газеты Русский Телеграф, в создании которой я вместе с друзьями приняла участие за год до этого. Эта потеря стала для нас куда более ощутимой, чем любые личные финансовые проблемы во время кризиса.
Телеграф издавался на деньги Потанина. И несмотря на то что газета уже стала по-настоящему влиятельной в российской властной элите и успела приобрести популярность в западных аналитических кругах, однако выйти на самоокупаемость и финансовую независимость от олигарха всего за год – разумеется, было нереальным.
А Потанин в момент кризиса решил, что газет у него – многовато и что надо бы на них сэкономить. В результате, олигарх сделал неправильный, по моему глубокому убеждению, выбор: объявил о закрытии элитной, интеллектуальной газеты влияния, чтобы сохранить издание массового пользования советского образца – Известия.
Кстати, спустя два года, когда я говорила об этом с Потаниным, он и сам признался мне, что до сих пор жалеет, что закрыл тогда Русский Телеграф.
А когда мы с ним обменялись впечатлениями по поводу нынешних Известий, олигарх остроумно заметил:
– Ну, вы не совсем правы, это – не газета Правда советских времен, а скорее Литературная газета советских времен…
* * *
Осенью 1998 года ведущим сотрудникам Русского Телеграфа предложили перейти на работу в Известия. От одного вида советского здания этой газеты на Пушкинской площади у меня начинало тоскливо сосать под ложечкой.
