Независимо от степени гуманности нетринитарные методы оказались очень эффективными — настолько, что повстанцам, для того чтобы сломить противостоящие им регулярные войска и обратить их в бегство, практически не приходилось сближаться с ними на дистанцию боя. Нередко регулярные отряды отступали, потому что считали, что борьба с восставшими — это «не их» война и что все может закончиться полным поражением, даже если что-то вроде «победы» в этой войне кажется уже близким, как это уже случалось раньше. Как бы то ни было, в большей части мира на смену тринитарным уже пришли нетринитарные войны. Хотя процесс деколонизации сегодня практически завершился, конфликты низкой интенсивности так и не прерывают своего победного марша. И сегодня они раздирают на части многие развивающиеся страны, начиная с Колумбии и заканчивая Филиппинами. В основном они дело банд головорезов, сколоченных из всякого сброда да отребья, воюющих ради собственной выгоды, во всем подобные ecorcheurs[27], опустошавшим сельскую Францию во время Столетней войны. Как и тогда, они повергают целые общества в кровавый хаос.
К тому же нет причин полагать, что сравнительно небольшое число развитых стран никогда не будут затронуты этими конфликтами. В прошлом на посольства этих стран неоднократно совершали нападения, корабли захватывали, а самолеты взрывали в воздухе, что приводило к многочисленным жертвам. Их граждан брали в заложники и требовали за них выкуп, убивали или угрожали казнью, в случае если их правительства не подчинялись требованиям какого-нибудь фанатика-лидера, находящегося в далекой заморской столице. Усугубляет ситуацию еще и то, что во многих развитых странах сегодня живут многочисленные меньшинства — мусульманские в Западной Европе или латиноамериканские в США, которые часто солидарны с борьбой, идущей у них на родине, и которые сами могут прибегать к насилию, выступая против социальной и экономической дискриминации. Сегодня верить в то, что нетринитарная война обойдет тебя стороной, — глупо и недальновидно.
В давно сформировавшихся стабильных странах, таких, как Великобритания, Франция, ФРГ, Италия и Испания, есть местные ecorcheurs, которых обычно называют террористами. Одни террористы относят себя к левой части политического спектра, другие — к правой. Многие вдохновляются националистическими устремлениями, свойственными этническим меньшинствам, к которым они принадлежат. Для всех них общим являются неудовлетворенность существующим порядком и решимость изменить его посредством насилия. Организации, к которым они принадлежат (не считая тех, что действуют в развивающихся странах), уже исчисляются десятками, а вскоре их число может перевалить за сотню. Многие их члены обладают сильной мотивацией, имеют хорошее образование и вполне способны использовать современные технологии, от компьютеров до пластичной взрывчатки. В прошлом эти организации продемонстрировали свою готовность и способность сотрудничать друг с другом, образуя нечто вроде террористического интернационала. Они не отказываются и от установления контактов с другими организациями, чьи мотивы для применения насилия имеют преимущественно неполитический характер, — торговцами наркотиками, мафией и т. п.
Обычно этим движениям удавалось получить финансирование, оружие, специальную подготовку и убежище из тех или иных источников. Они — как сорняки, их нельзя искоренить, уничтожив в каком-то одном месте. То, что терроризм сейчас широко распространен, часто вменяется в вину либерально-демократическим странам из-за их нежелания принять жесткие меры, необходимые для его подавления. Сторонники этой точки зрения приводили в свою пользу тот довод, что тоталитарным государствам Восточного блока во главе с Советским Союзом на протяжении достаточно долгого времени после Второй мировой войны удавалось удерживать терроризм в очень узких рамках. Однако терроризм в России тоже имеет не менее длительную историю, чем в других странах. Когда на смену восьмидесятым пришли девяностые, появились многочисленные свидетельства того, как народы, проживающие на территории СССР, в особенности мусульмане, собрались последовать примеру своих братьев за рубежом. По мере того как советское господство в Восточной Европе ослабевает, можно ожидать возрождения былой межнациональной вражды, что уже привело к насилию в Югославии и Румынии. Да и в Соединенных Штатах — стране «первого мира», в которой больше других распространено насилие, — всегда имели место конфликты, напоминающие нетринитарную войну; правда, в данном случае даже организованное насилие редко бывает политически мотивированным и обычно считается формой преступности.
Какими бы впечатляющими ни были результаты нетринитарной войны и какой бы трагической ни была судьба ее жертв, на нынешний день она неспособна поставить под угрозу безопасность западных стран — если не брать в расчет Ливан, который в большинстве смыслов вообще перестал быть государством. И все же любое количество доведенных до осуществления терактов будет свидетельствовать о наличии опасности. Терроризм не может быть уничтожен, пока он находит поддержку либо со стороны отдельных государств, либо в недовольных крупных социальных группах внутри самой страны, ставшей его жертвой. Уже сегодня едва ли найдется правительство, которому не приходилось вести переговоры с террористами, тем самым наделяя их по крайней мере частичным признанием. Зная об опасности, некоторые государства начинают подумывать о том, чтобы объединить усилия в борьбе с конфликтами низкой интенсивности даже ценой отказа от части своего драгоценного суверенитета. Такой конфликт, рассматриваемый с позиции идентичности тех, кто в нем участвуют, намного ближе к наиболее примитивным формам нетринитарной войны, чем к той войне, которая велась во времена Мольтке или даже Эйзенхауэра. То же можно сказать и о применяемом в нем оружии, об используемых методах и даже о самих причинах, приводящих к такому конфликту. Значительная часть последующего изложения будет посвящена доказательству этого утверждения. Начнем же мы с той роли, которую право и сила играют в войне.
Если в сочинении Клаузевица Vom Kriege содержатся современные тринитарные идеи по поводу того, кто ведет войны, то уж тем более в этой книге есть ответ и на другой вопрос — что такое война. Этому посвящена первая глава первой книги Vom Kriege, уже заголовок которой гласит, что война есть «акт насилия в его крайней степени». Современный читатель, знающий о жестокости двух мировых войн, наверняка сочтет вопрос очевидным и даже тривиальным. И в чем-то он будет прав.
Теории Клаузевица следует рассматривать неотрывно от исторического контекста, в котором они были созданы. Как и другие представители его поколения, он пытался понять секрет успеха Наполеона. Известные военные комментаторы того времени, такие, как Дитрих фон Бюлов и Антуан Жомини, полагали, что нашли ответ в сфере стратегии, вокруг которой они и строили свои замысловатые интеллектуальные системы. Клаузевиц был с ними не согласен. Несмотря на то, что он называл Наполеона «богом войны», Великая армия не обязана своими победами какой-то тайной мудрости, ведомой только самому императору. Скорее стихийное неистовство, высвобожденное Французской революцией, было вобрано в себя наполеоновской армией и направлено на достижение военных целей. На такую силу можно было ответить только силой. «Поскольку применение силы в крайней степени ни в коем случае не исключает применение ума», в поединке двух сильных сторон побеждает та, у которой существует меньше ограничений. Этот вопрос не был исключительно теоретическим. Пруссия, все еще цеплявшаяся за фридриховские порядки, потерпела одно из самых сокрушительных поражений в истории государств. Монархии предстояло или позабыть «ограниченные методы войны», свойственные XVIII в., или мириться с перспективой безрадостного будущего.
Клаузевиц, не склонный к завуалированным выражениям, прямо и открыто подчеркивал опасность введения элемента «ограниченности» в состав «принципов» ведения войны. Военная сила представлялась ему не подчиняющейся никаким правилам, кроме свойственных ее собственной природе и соответствующих политическим целям, ради которых она вступает в действие. Его раздражали «филантропические» представления о том, что война может (или должна) быть ограниченной и вестись с минимумом насилия: «В таких опасных вещах, как война, худшие ошибки делаются из милосердия». Он также писал: «Довольно уже нам слушать пустые байки о генералах, побеждающих без кровопролития». Однако вызывает сомнение, способен ли был сам Клаузевиц, «философ в военной форме», следовать на практике тому, что он проповедовал. Его характер остается для нас загадкой; ему, вероятно, не была присуща та жилка безжалостности, которая существенна, наверно, для любого великого полководца.
